В августе сорок первого (СИ)
В четыре утра четвертого августа разведка доложила генералу Шлиперу, что русские оставили крепость. По линии укреплений, которые вчера атаковала его дивизия, остались только поломанные пулеметы, противотанковые орудия без затворов, кучи стреляных гильз. Фриц был крайне недоволен прошедшим вчера сражением. Формально он его выиграл, враг отступил, так что победная реляция уйдет наверх, но какая это победа, если он потерял более двух батальонов убитыми и ранеными, введя в бой почти все силы дивизии, кроме двух батальонов резерва. И успеха не было. Очень сильно расстраивало генерала большое количество убитых унтер-офицеров и командного состава. Было впечатление, что за ними специально охотились, а эти дыры необходимо было срочно кем-то восполнять. Было много раненых. Очень много, причем плохо раненых — большая часть из них точно не сможет вернуться в строй. Да, инвалиды еще послужат экономике Рейха, но как подготовленные, опытные, обученные солдаты, они потеряны для Вермахта навсегда! Шлипер не знал, что при разработке концепции обороны, некто генерал Виноградов настаивал на том, чтобы мины, ловушки и снаряды имели максимальное осколочное действие. «Нам надо обеспечить врагу как можно больше раненых». Он аргументировал это тем, что: 1. Госпиталя будут перегружены, что увеличит нагрузки на логистику и еще больше людей они потеряют. 2. В госпиталях немцы кормят солдат и офицеров хуже, чем на фронте, что еще меньше будет способствовать их выздоровлению[8]. 3. Большое количество инвалидов ляжет тяжелым бременем на экономику. 4. Большое количество тяжелораненых угнетающе действуют на психику и моральный дух вражеской армии.
Кроме потерь в живой силе, сорок пятая дивизия потеряла шесть танков и одну самоходку, одну тяжелую мортиру, пять 210 мм мортир, почти полностью дивизион трехдюймовок, большое количество минометов и пулеметов. Очень большие потери были у саперов, что было для немецкого комдива очень неприятной темой.
Когда штурмовые группы из разведчиков и саперов проникли в Цитадель, раздался мощный взрыв, точнее, это было несколько взрывов, произошедших одномоментно: сработали фугасы, последний подарок защитников Брестской крепости, а генерал Шлипер был вынужден констатировать, что саперов у него действительно почти не осталось.
[1] В 1923 году группа моряков по тупости и разгильдяйству организовали пожар со взрывами на складе бракованных мин в форте Павел Кронштадской крепости, взрыв пытались предотвратить моряки «Авроры», но неудачно, вред форту был нанесен громадный.
[2] См. «Самый длинный день в году».
[3] Так за характерный свист прозвали немецкие реактивные системы советские солдаты.
[4] В РИ капитан Костицын к обороне Брестской крепости не успел, был на курсах в Москве, 22 июня оказался в районе города Кобрин, где около полудня встретил остатки своего батальона, возглавил их и отступающих из Бреста разрозненных бойцов и милиционеров, организовал успешную оборону моста через который отступали части 4-й армии. На базе остатков его батальона был создан 251-й полк конвойных войск НКВД. Командовал стрелковым полком, отличился в Битве под Москвой, дослужился до командира дивизии, получил звание генерал-майора, участвовал в Курской битве, погиб в 1943 году под Белгородом.
[5] Шиман Маркусович Шнейдерман, замполитрука, в РИ при обороне Брестской крепости возглавил оборону казарм 132-го батальона, храбро сражался, был контужен, попал в плен, погиб в плену. Кстати, про обилие евреев-политруков (как и про обилие политруков-идиотов): в батальоне НКВД единственным политруком-евреем был вот этот самый Шимон Маркусович Шнейдерман, двадцатилетний парень, который, не имея боевого опыта, не растерялся, и выполнил свой солдатский долг так, как умел, до конца.
[6] Немецкая пропаганда этот факт умолчала совсем. А в армейских архивах оба орудия значились «Карлами», кто из них был Дорой-трансвеститом, история твердо хранит молчание.
[7] Винтовка Бердана, или берданка — имеется в виду «скорострельная малокалиберная винтовка Бердана № 2» с продольно-скользящим затвором, которая была основной винтовкой Российской армии в конце XIX века, вплоть до введения в дело винтовки Мосина.
[8] Это действительный факт. Солдатам в некоторых госпиталях нормы питания были почти вдвое меньше фронтовых. В советских госпиталях солдаты и офицеры получали усиленное питание. Вот такая разница в подходах.
Глава десятая Северный блицкриг
Кандалакша. Штаб 13-й армии. Вечер 3-го августа 1941 года.
Это была авантюра. Действительная, наглая авантюра, мне так все сказали наперебой. И Антонов, и Баграмян, и Платонов. Но подумали, почесали репу, и согласились, что это один шанс из ста, который может сработать! Я исходил из того, что при внезапном нападении враг не будет ожидать решительных контрдействий прямо в первый же день войны. Это типичная психология: мы же внезапно нападаем! Следовательно, «они», то есть мы, должны потратить время на то, чтобы понять, осознать, начать воплощать в жизнь планы обороны. Недооценивать немецкую, тем более, финскую армию никто не собирался. Финны были вояками, которые мало уступали немцам, да еще и с опытом Зимней войны. Сразу скажу, что любой расчет на психологию должен был быть подкреплен соответствующими делами, так, чтобы предположения стали железными аргументами, способными подвигнуть противника действовать именно так, как выгодно тебе. И подготовка к операции «Буран» была начата еще ДО начала войны. И никаких угрызений совести по данному поводу я не испытывал. Был еще один фактор, который подтолкнул меня к разработке этого плана. Фактор не совсем обычный: 14 июля 1941 года после отплытия из Ливерпуля взорвалась яхта «Норд», которую королевская семья Британии подарила королевской семье Норвегии. На этой яхте находилась вся королевская семья и практически все правительство Норвегии в изгнании. Насколько я знал, к этому происшествию наша страна никакого отношения не имела, прямую выгоду получила Германия, так как правительство Квислинга сразу обрело хоть какую-то легитимность, а у британцев возник серьезный вопрос, кого посадить на трон Норвегии, тем более, что под рукой никого подходящего не нашлось[1]. Надо было вытаскивать кого-то из-под носа у немцев, тот еще геморрой. А нам воспользоваться этим фактором сам Бог велел.
Я в штабном вагончике. Мой штаб не в самой Кандалакше, чего уж там, в этом небольшом городке армейских управлений до чертиков понатыкано: и штаб 42-го стрелкового корпуса, и еще не перебрались штабы двух его стрелковых дивизий, а еще и штаб, и сама 1-я легкотанковая бригада в полном составе, вот мы и расположились на берегу озера Вирма. Места тут суровые. Пейзаж радует зеленью, но какой-то мелкой и чахлой. Дорога к штабу, и он сам укрыты маскировочными сетями. На столе большая кружка кофе: это единственное превышение служебных полномочий: заказал, оплатил, и мне доставили настоящий бразильский кофе: крепкий и горький, бодрящий с первого же глотка. Ситуация простая: кружка большая, а кофе в ней на донышке. Заварен крепко: на пять-шесть бульков жидкости, а остальное — черная, как смола, гуща. На столе карта. А там обозначения, которые сегодня рано утром стали не просто кружками, стрелками, надписями, они превратились в приказы, обязательные к исполнению.
Еще раз прикидываю расклад, во многом он повторяет первоначальную ситуацию ТОЙ реальности. Во многом, но не во всем. Итак, на Севере против нас играет армия «Норвегия» под командованием старой лисы Николауса фон Фалькенхорста. Вообще-то правильнее было бы назвать его старым ястребом, поскольку еще в начале этого века он носил фамилию Ястржембский (Ястребиный), силезский немец, сменивший перед началом Мировой войны славянскую фамилию на более звучную немецкую (но тоже содержащую ястребиную составляющую)[2], был опытным кадровым военным, имеющим стаж воинской службы за три десятка лет[3]. Его можно было бы назвать «специалистом по Северу». Именно он руководил захватом Дании и Норвегии в ходе блестящей операции Вермахта в сороковом году[4]. В первый же день войны армия «Норвегия» четко показала свои намерения, заранее сосредоточив свои силы на выбранных направлениях: Горнострелковый корпус «Норвегия» в составе двух дивизий (2-я и 3-я горнострелковые дивизии) под командованием генерала горных войск Эдуарда Дитля нацелена на Петсамо. Главной целью Дитля было захват никелевых рудников, крайне необходимых военной промышленности Германии. Немцы назвали эту операцию «Северный олень». Надо отдать им должное: немцы чертовски последовательны и логичны, вместе с Северным оленем на нашу землю пришли «Платиновая лиса» и «Песец»[5] — это удары немецкой армии на Мурманск с выходом к Архангельску и Полярному. А вот авиагруппа, действующая на Мурманск, в этом варианте событий была значительно усилена: более 250 самолетов[6]. Это было вызвано тем, что наш флот «засветился» на стоянке в Мурманске, значительно усиленный переходом большей части кораблей Балтийского флота. О том, что авиагруппа противника усилена, мы знали из данных разведки, но вот точных цифр не знал никто. Постучались. В мой «кабинет» ввалился человек, про которого только хотел рассказать, а тут и он сам явился, так это… работа у него такая. Знакомьтесь: майор госбезопасности Алексей Фёдорович Ручкин[7]. Отутюженная форма, новенькие погоны. А ведь хорош! Вроде бы простецкое крестьянское лицо, чем-то напоминает добродушного недалекого сельского увальня, вот только это маска — причем хорошая маска, проработанная, потому что за ней скрывается умный и опасный чекист, человек, преданный революции, партии и товарищу Берия лично. Уверен, что именно он отбирал в мою охрану верных и надежных ликвидаторов, которые не дадут попасть в плен. Мы познакомились с ним еще в Зимнюю войну. Он появился в моей дивизии, когда мы вышли к Оулу. Общий язык нашли быстро. Ручкин и его ребята стали плотно работать с местным населением, вербуя и создавая сеть агентов. Разведка — дело наипервейшее! А майор тогда уже далеко смотрел: его ребята и с норвежцами сумели контакты наладить. Как тут не помочь человеку! Ну и мы создали все условия! На созданную им тогда разведсеть мы сейчас и опирались!