Крысиная тропа. Любовь, ложь и правосудие по следу беглого нациста
Я показал Ирмгард стихотворение, сочиненное Отто для Хельги, — трогательное, сердечное, полное глубокого чувства. Это не любовное стихотворение, сказала она с горячностью. «То были поэтические времена, когда такое писали друг другу просто друзья».
Потом мы побывали у профессора, чьи родители знали Отто и Шарлотту; раскрыть свою личность он не пожелал. Он оказался умным, человечным и любопытным, мы поговорили о семье и о дружбе; потом речь зашла о том, из чего исходили его родители, предлагая помощь Отто. То было чувство христианского милосердия, предположил профессор; вероятно, они были не в курсе, чем он занимался во время войны.
Я сказал ему, что у нас есть документы, позволяющие иную интерпретацию. Знает ли он, что делали во время войны его родители?
— Не очень-то, — был ответ.
А хотел бы узнать?
Он долго на меня смотрел, ничего не говоря.
— Нет, — произнес он в конце концов.
Нет, он не хотел этого знать.
После обещанного Ирмгард достойного обеда мы отправились в монастырь Винья Пиа, расположенный в нескольких километрах южнее площади Святого Петра, около изгиба Тибра. Основанная папой Пием IX в середине XIX века для помощи нуждающимся детям организация «Сакра Фамилиа» [773] приобрела в 1920-х годах это здание для проживания 25 мальчиков. При Отто в нем уже жили 150 мальчишек. Сейчас там международная школа.
В сопровождении Рокко Бальдассари, местного священника, участвующего в управлении школой, мы вошли в большой зал под стеклянным потолком, похожий на тюремный корпус, как его описывал Отто. «Здесь часто снимают кино», — сказал священник, преодолевая с нами два пролета каменной лестницы. На верхнем этаже, по периметру здания, располагались тесные кельи. В монашеской келье, где, возможно, обитал Отто, был высокий сводчатый потолок с резьбой и одно высокое узкое окно с прекрасным видом на город. Отто писал, что здесь «невозможно поддерживать чистоту». Старой обстановки в келье уже не было, и нам оставалось только представлять старый стол, источенную червями молитвенную скамеечку и газету, расстеленную на полу.
Мы поднялись на крышу, где Отто делал утреннюю гимнастику перед широким арочным окном «с видом на город и на Кампанью». Мы увидели оттуда Латеранскую базилику, парк рядом с Колизеем, монумент Виктору Эммануилу II, прозванный «пишущей машинкой». Внизу, совсем недалеко, тек Тибр, к нему вел пешеходный тоннель под железнодорожными путями. «Я не устою перед искушением», — писал Отто Шарлотте, рассказывая о месте, облюбованном для купания. В отдалении простиралась Кампанья, там он занимался бегом.
Стоя на крыше, мы слушали крики чаек, над городом пролетали военные самолеты, оставляя красно-бело-зеленые шлейфы в честь Дня Республики и отмены монархии [774]. Семь десятилетий назад Отто было не до парада. «Я сидел в своей келье и видел только самолеты над Римом» [775], — жаловался он Шарлотте.
Вернувшись на нижний этаж, мы уселись в трапезной, где Отто пил по утрам водянистый кофе, а по вечерам — красное вино. Наш провожатый принес старый фолиант «Анналы Винья Пиа» и прочел записи за 1949 год со списком жильцов [776]. Обнаружился полковник Вальтер Рауфф, известный как Альфонсо, с женой и двумя детьми. На странице 651 было черным по белому написано: Отто Вехтер.
Назавтра мы посетили место, где Отто скончался. Поколесив по улицам города, Хорст молча сделал фотографию с моста Виктора Эммануила II, что рядом с замком Святого Ангела. Мы прошли в широкие двери длинного кирпичного здания и очутились во внутреннем дворе, среди колонн и арок, под выцветшими охряными стенами, усеянными табличками, пиктограммами и стрелками, указывающими направление в библиотеку и в аптеку. Это и была больница Святого Духа, построенная в XV веке [777] и запечатленная Боттичелли на картине 1480 года «Искушение Христа» как символ папского дара исцелять недужных. В здешней операционной бывали Микеланджело и Леонардо да Винчи, искавшие вдохновения для изображения человеческого тела [778]. На нас смотрели старинные часы со стрелками в виде туловища саламандры.
Немногочисленные люди вокруг не помешали нам перейти в следующий дворик с фонтаном и со стрелкой на стене, указывавшей на палату Бальиви, где Отто провел последние пять дней жизни. Хорст со вздохом сообщил, что раньше здесь не бывал, и признался, что ничего особенного не ощущает.
— Возможно, будет иначе, когда я увижу палату, где он умер, описанную в письме к моей матери. — Он вспомнил это письмо, проникнутое предчувствием конца. — Поступая в больницу, он знал, что умирает, — продолжал Хорст и предположил, что отец надеялся, что Шарлотта успеет его навестить.
Хорст стал вспоминать свое детство без отца.
— Моя мать была главной фигурой, властной и авторитетной, центром моей жизни. — Он недоумевал, как она не сломалась: — Наверное, ее поддерживала необходимость заботиться о детях? — У Хорста было чувство ответственности за мать. — Ее величайшим желанием было максимально реабилитировать моего отца. Все эти письма и документы укрепляли ее в мысли «Я могу этого добиться».
— Отца я совсем не помню, потому что у нас не было тесных отношений, — сказал он. Старшие трое детей проводили с отцом больше времени, а сам он познакомился с Отто по документам. — Меня очень удивляло, как он все больше учится ценить мою мать… Он был бабником, но видел, как мать всем жертвовала ради него, все для него делала, никогда от него не отворачивалась… — Он помолчал, приходя в себя, и продолжил:
— Его смерть не была неизбежной, он был молод, ему еще не было сорока девяти лет, разве это возраст?
После этого он заговорил о Хассе.
— Почему вы о нем вспомнили?
— Потому что думаю, что это он убил моего отца и неплохо на этом заработал…
Хорст снова умолк, потому что пришло другое воспоминание — о гимназическом экзамене в том же году.
— Летом меня отправили в Швейцарию. Мать отослала всех детей, поэтому я не знал, что произошло с моим отцом.
В день внезапного отъезда матери в Рим Хорст находился далеко от Зальцбурга.
Мы подошли к палате Бальиви. До места, где скончался Отто, оставались считанные метры. Но попасть в просторную палату не получилось: она была закрыта из-за строительных работ.
— Вот это помещение, — сказал я.
— Да, оно самое.
— Вот окна, которые описывал ваш отец.
— Да, да…
Мы сосчитали окна, по семь с каждой стороны — прямоугольные, высокие, широкие.
Я показал Хорсту фотографию палаты в 1950 году.
— Вот как здесь все было, когда здесь лежал ваш отец.
— Да-да-да…
Помолчав, Хорст произнес:
— Большой зал, отличное место, чтобы умереть, среди людей, здесь было столько народу…
Мы дошли до другого конца здания. Хорсту захотелось увидеть дверь, в которую вынесли его умершего отца, но для этого надо было преодолеть металлическую решетку высотой два метра. Хорст медленно перелез через нее, проявив неожиданную для его семидесяти с лишним лет ловкость. То же самое пришлось сделать заботливому Осману. Прибежал вооруженный охранник, решивший, что это преступное вторжение. Ничего особенного, просто желание сына побывать на месте, где много лет назад умер его отец, объяснили мы.
После ухода охранника мы сели на скамью и прочли письмо Шарлотты к Хеди Дюпре.
— Я чувствую близость к матери, — сказал Хорст. — Она пережила худший момент в своей жизни, сидела здесь, не зная, как быть, сломленная.
