Папа, спаси меня (СИ)
Я ведь хотел начать всё с чистого листа в другом городе, уже даже начал обустраиваться там, пробивать новые каналы для движения бабок, нарабатывать связи, а теперь должен просто взять и бросить всё? Из-за одной ночи? Из-за этих неловких объятий, от которых даже Малую перекосило? Нет… Хотя бы однажды я должен поступить правильно. Просто обязан исчезнуть из жизни Малой раз и навсегда и позволить ей жить долго и счастливо с тем, кого она выбрала своей семьёй…
Глава 26
Я сижу у камина в гостиной и думаю, как меня угораздило вляпаться во всё это… Как я пошёл на то, на что пошёл? Почему я не уехал, почему сильнее привязал себя к этому месту? Теперь я месяц, как минимум, должен находиться в проклятом месте, которое убивает меня, уничтожает изнутри и рвёт на части. Мысли всё возвращаются в дом, где мне не рады. Я видел всё по взгляду Малой — она меня ненавидит. Зачем только спала со мной этой ночью непонятно, но я кожей чувствовал её ненависть, её желание растерзать меня… Если бы не ребёнок, то она выставила бы меня за дверь, но она растерялась и на мгновение показалась мне слишком слабой и уязвимой, когда прикрыла рот руками, когда чуть не заплакала от моих объятий с её сыном. И его. Седого… Мне постоянно приходится напоминать себе, что у Малой есть сын от другого мужчины, чтобы не сорваться и не поехать туда, чтобы не начать выяснять отношения, чтобы в запале не обнажить её душу, не вскрыть всё то, что она таила внутри эти годы, чтобы не раскрыться самому, чтобы не выть волком от уничтожающей боли, которая непременно накатит потом…
— Ну что ты смотришь на меня, Морда? — спрашиваю я у щенка, лежащего на диване. Ему сделали перевязку, и теперь каждый день придётся возить его на уколы, потому что сам я их ставить не умею. И ведь знал же, что нельзя мне больше с ним встречаться, что не смогу ещё раз проигнорировать этот преданный взгляд, глядящий в самую душу.
Шёрстка пёселя персикового цвета всё ещё в следах крови и грязи. Купать его пока нельзя. Врач не советует делать этого до полного выздоровления, так что придётся нам обоим потерпеть, прежде чем он предстанет во всей красе и сможет спать со мной на одной кровати. Чумазого я его точно туда не пущу…
— Теперь твоё имя Морда, брат… И придётся тебе привыкать к такому хреновому хозяину, как я… Не сбежишь от меня, надеюсь? — щенок негромко поскуливает, словно понимает меня, а уголки моих губ трогает улыбка.
Собаки преданнее людей, они не вонзают нож в спину и не уходят, оставляя тебя с кровоточащими ранами подыхать от неизвестности, от мыслей, как быть дальше…
Глава 27
Спустя какое-то время я привожу себя в порядок, и мы идем на улицу с Егоркой.
— Мама! Тр-ра-кта-а-ар-р-р! — ребенок сразу же реагирует на специальную технику, которая проезжает мимо двора. Я не могу сдержать улыбку: мальчики такие мальчики! С самого рождения он был не равнодушен ко всему тому, что двигается, а теперь и подавно. Тракторы, экскаваторы, камазы, мусоровозы, — все заслуживает его пристального внимания! Он едва ли не галопом бежит в ту сторону, куда уехала машина, но я хватаю его за футболку и мягко направляю в песочницу.
— У тебя есть свой трактор! — Напоминаю я с улыбкой, и он слушается, кивает, и вприпрыжку бежит по каменным дорожкам к детской игровой зоне. Еще рано и никого из детей и мам нет, кроме двух молодых женщин с большими колясками, в которых едут груднички. Но они не обращают на нас внимания, думаю, после бессонных ночей, которые свалились на их головы, сейчас для них спокойствие хотя бы то, что ребенок не плачет.
Егорка вытаскивает из пакета свои сокровища: небольшой зеленый трактор, и насыпает в него лопаткой песок. Следующий на очереди — красный камаз. Ему тоже нужно насыпать песок в грузовой отсек.
Пока малыш занят, я знаю, что какое-то время могу побыть в своих мыслях. Это уже потом, когда камаз и трактор сделают несколько кругов вдоль песочницы, нужно будет придумывать другую игру, и мне нужно будет включиться. А пока…
Я сажусь на детские качели и тихонько раскачиваюсь. Туда-сюда…Несмазанные петли едва слышно скрипят, и это почему-то расслабляет. Я вспоминаю о том, как мы вместе с Женей учили Егорку кататься на качелях. Муж смеялся, вторя Егорке, а потом, когда понял, что малыш немного начинает бояться, посадил его к себе на колени и долго-долго — так, как хотелось Егорушке, катал его, показывая, что бояться нечего. Он раскачивался, считая до десяти и обратно, а потом они вместе начали придумывать какую-то легкую считалочку, и радовались вместе тому, что проводят время так, как им обоим нравится.
Я задираю голову и смотрю на окна на нашем этаже. Наша семейная жизнь не всегда была гладкой. Началась она неожиданно быстро, и нам пришлось привыкать друг к другу… Но все же она была спокойной и размеренной — такой, какой, наверное, и должна быть семейная жизнь…
Женя — не простой человек. Но я могу понять его: почти всю жизнь прожила с мужчиной такого типа, и потому сильно привыкать мне не пришлось. Да, поначалу было немного колко, немного остро, но потом все притерлось…
Я не помню, каким был мой отец до того, как умерла мама. Но в шесть лет, когда она скончалась от рака и оставила нас с ним одних на всей земле, он стал таким: острым, колким, неудобным, закрытым и смурным. Мало разговаривал, совсем не проводил время со мной, а после, когда пришла возможность отдать в школу, сделал это с легким сердцем. Он слишком самодостаточный, слишком любящий свободу, и совсем не знающий, что делать с маленькими детьми. Совсем как Женя.
Думаю, за эту похожесть между ними отец и выбрал Женю, когда вдруг узнал, что я беременна. Так и сказал: родить вне брака не позволю, потому либо в ЗАГС, либо на аборт. Запуганной девчонке что оставалось делать? Согласиться. Смириться. Разрешить надеть фату и примерить пышное свадебное платье. Я даже толком не помню, как проходило торжество. Тогда у меня в голове свербила совсем другая мысль…
— Мам, смотри, — Егорка показывает мне камешек, который раскопал по пути следования своего красного камаза.
Я поднимаю большой палец вверх, выражая одобрение, и сын возвращается к своим важным малышовым делам, а я снова погружаюсь в себя.
Мы долго друг к другу привыкали, но потом поняли, кто мы есть на самом деле и сразу стало легче. Женя не был таким закрытым, как отец, и не был таким порывистым, как Кирилл, и я чувствовала, что он не может меня предать — ведь мы вделали все для того, чтобы наша лодочка под названием «брак» плыла по тихим и спокойным водам…
Цветы, романтичные ухаживания, — было все. И в какой-то момент, на берегу песчаного пляжа, куда мы поехали отдыхать летом, глядя, как Егорка весело катается на его сильных плечах, веселится, плескается, я подумала, что, наверное, даже люблю его. Такой спокойной, нормальной любовью. Просто она совсем другая, не такая, в какой я горела вместе с Диким, умирала и возрождалась каждый раз вновь и вновь.
Просто все было по-другому.
Но сейчас, когда над нами нависла такая страшная угроза, как потеря малыша, мы все изменились. Страх вообще обнажает все самые неудобные черты характера. У Жени этой чертой стало раздражение — ему нужен свет, свобода, спокойствие, внимание. Тогда как я, полностью прикованная к сыну, в полной мере дать ему этого не могла, да и не сумела бы.
Тем более в эти дни, когда возле нашего дома, словно коршун, вьётся этот чертов Кирилл…
Я снова вздохнула, почувствовав вдруг, как руки покрываются гусиной кожей, а волосы на загривке встают дыбом. Эта ночь, безусловно, стала самой яркой, самой удивительной, самой уникальной за все время, что я находилась в браке. Но по-другому быть не могло: мы тянулись друг к другу как заряженные частицы, как половинки одного разрезанного яблока. И пусть на утро он смотрел на меня с презрением, решив, что я решилась изменить своему мужу потому, что мне стало скучно в браке, или я поддалась порочной стороне своей натуры, все это ерунда.