Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века

3 июля де Местр писал: «Российский император стал спасителем всей Европы, а нас в особенности, благодаря тому, что он освободил Францию и тем самым восстановил всеобщее равновесие. Горе нам и многим другим, ежели Император не сможет удержать нынешнее свое положение! Воистину лук теперь туго натянут. У него 1 200 000 солдат, при этом он производит еще рекрутские наборы. Армия стоит ему более миллиона в день, а доходы не превысят 400 миллионов». И далее идет новый и чрезвычайно важный мотив: «Войско сильно ропщет; оно изнурено и голодает. Многие дворяне разорились и крайне раздражены законом об ипотеках…» [63]
(Закон об ипотеках давал возможность дворянству получать ссуды под залог имений, но при существовавшей системе хозяйствования вел к неоплатным долгам, чреватым потерей имений и деклассированием дворян.)
Де Местр писал все это в то самое время, когда Ермолов, назначенный командующим Кавказским корпусом, отправлялся к новому месту службы — на театр военных действий, который будет еще много десятилетий поглощать миллионы рублей, подрывая и без того катастрофически истощенные российские финансы… (В 1850-х годах на Кавказскую войну уходила 1/6 всего государственного бюджета России!)
К концу 1830-х годов положение в России, с горечью очерченное де Местром, отнюдь не улучшилось.
Финансовый фактор оказался весомее психологического. Николай стремился закончить покорение края как можно скорее.
И когда в начале 1829 года опьяненный успехами двух победоносных кампаний против персов и турок фельдмаршал Паскевич представил императору план завоевания, отметавший ермоловскую постепенность, Николай отреагировал на это повелением реализовать план в течение ближайшего лета.
Однако Паскевич, несколько осмотревшись, понял абсолютную фантастичность этого приказа.
8 мая 1830 года он отправил в Петербург верноподданнейшее донесение, в котором характеризовал обстановку на Кавказе, осторожно охлаждал пыл императора, который сам же легкомысленно разжег, и предлагал два варианта действий, сочетавших любезную ему еще недавно практику карательных экспедиций, призванных устрашить горцев и подавить в них волю к сопротивлению, с несколько видоизмененными ермоловскими методами.
Он писал: «К исполнению Высочайшей Вашего Императорского Величества воли я не упущу употребить все представленные мне способы. Но между тем, соображая известную воинственность горцев, местность, удобную к упорнейшей обороне, и прочие войны обстоятельства, я не могу не признать выполнение сего предположения весьма трудным в столь короткое время… Одна мысль лишиться дикой вольности и быть под властью русского коменданта приводит их (горцев. — Я. Г.) в отчаяние; с другой стороны, пятидесятилетняя борьба без успеха проникнуть в горные их убежища дает им уверенность, что горы их для нас недоступны; обе сии причины достаточны побудить их к упорнейшему сопротивлению» [64].
Затем следовали два варианта действий: «Первый заключается в том, чтобы войдя стремительно в горы, пройти оные во всех направлениях. В сем случае неприятель, пользуясь ущельями, чащами леса, горными протоками и другими местными препятствиями, противопоставит на каждом шагу оборону, хотя недостаточную для удержания войск, но весьма способную утомить их. Горцы, не имея ни богатых селений, которые стоили бы того, чтобы защищать их, ни даже прочных жилищ, будут оставлять одно место за другим, угоняя свой скот вместе с семействами в отдаленнейшие горные ущелья; а по мере приближения к ним войск наших, займут высоты или разбегутся во все стороны, предавая сами огню (как это неоднократно уже случалось) разбросанные свои хижины, которые по местной удобности не трудно для них вновь выстроить; сами же, выжидая удобного случая в местах закрытых, не перестанут наносить вред войскам… Могут войска утомиться, и не имея твердых пунктов соединения, ни коммуникаций верных, должны будут наконец возвратиться без успеха» [65].
 
Паскевич, по сути дела, выносил приговор всей послеермоловской стратегии. И далее предлагал уже отвергнутый Николаем принцип постепенного освоения кавказских территорий: «Второй план. Войдя в горы, занять господствующие над окрестными странами пункты; сделать в оных укрепления для защиты гарнизона, и устроив безопасные коммуникации, приготовить для будущих кампаний сборные места войскам. Таким образом подаваясь вперед с осмотрительностью и покоряя одну область за другой, завоевание горцев будет хотя медленнее, но вернее и благонадежнее. При сем способе в нынешнюю кампанию также невозможно ожидать значительных успехов…» [66]
Император, скрепя сердце, согласился на это «смешение стилей». Паскевич вскоре был отозван для подавления польского мятежа, и выполнение его предначертаний досталось генералу Розену.
Стратегического благоразумия Паскевичу хватило, однако, не надолго. Боевой кавказский генерал Филипсон рассказывал: «В 1832 г. Паскевич составил в Варшаве целый план покорения горцев в западной части Кавказа. Он предлагал проложить путь от Кубани прямо на Геленджик, построить на этой дороге несколько укреплений и сделать их основаниями для действий отдельных отрядов; когда все это будет готово, то направить около десяти малых отрядов из разных пунктов этой линии, названной Геленджикскою кордонною, одновременно на Запад, с тем, чтобы гнать перед собою горцев к Анапе и морю, и там им угрожать истреблением, если не покорятся. После этого прорезать Кавказ другою линиею, параллельно первой, но более к Востоку, и так далее до верхней Кубани, очищая или покоряя пространство между линиями. Едва ли можно выдумать что-нибудь более нелепого и показывающего совершенное незнание края и неприятеля, не говоря уже о том, что едва ли кто в наше время отважится, вообще, предлагать кордонную систему войны в таком педантическом, безусловном виде. Однако же проект Паскевича был принят за чистое золото в Петербурге, где незнание Кавказа доходило до смешного» [67]
 
Хаджи-Мурат, наиб Шамиля.
 
Однако события первой половины 1830-х годов пошли совсем не так, как предполагали русские генералы. Несмотря на поражение и гибель в 1832 году первого имама Кази-муллы, движение мюридизма, придавшее Кавказской войне особенно яростный характер, не только не угасло, но становилось все интенсивнее. Когда после смерти в 1834 году второго имама Гамзат-бека, убитого в результате внутриаварских распрей, во главе движения встал Шамиль, начался заключительный двадцатипятилетний период войны, особенно тяжкий для России.
После поражений 1836 года даже Петербургу, с его утопическими представлениями о кавказской ситуации, стало ясно, что нужно или резко наращивать военную мощь на Кавказе, или искать некие компромиссные пути — иначе война будет длиться вечно, поглощая все больше и больше средств.
 
Офицеры и казаки Кубанского и Терского войска. Рис. К. К. Пиратского.
 
Именно в это время и был, очевидно, задуман вояж императора. Но перед этим было решено провести некую акцию, которая и раскрывала стратегическую суть замысла. Без нее поездка становилась бессмысленной.
Первым документальным свидетельством этого замысла было письмо военного министра графа Чернышева барону Розену в Тифлис от 18 марта 1837 года, официально извещающее о будущем визите императора. Но практические действия начались 24 мая того же года, когда Максим Максимович Брискорн направил отношение дежурному генералу Главного штаба Его Императорского Величества Петру Андреевичу Клейнмихелю. «Директор канцелярии военного министерства, свидетельствуя совершенное почтение Его Превосходительству Петру Андреевичу, по приказанию министра покорнейше просит доставить к нему сколь возможно в непродолжительном времени два бланка подорожных» [68].