Белый кролик, красный волк

— Мистер Ригби, когда она сказала «вспомни Рэйчел», вы поняли, что она имела в виду?
Он в изнеможении закрывает глаза. Кивает головой.
— Я сказал ей, что она не понимает, что я люблю Рэйчел, всегда любил. Я хотел лишь защитить ее.
Я моргаю и на долю секунды вижу перед глазами полицейский отчет, фотографии побитого, чересчур знакомого лица. Бен всегда был похож на свою маму.
— Защитить ее от чего, мистер Ригби? Расскажите мне все с самого начала.
В течение одиннадцати секунд он не шевелит ни единым мускулом.
— От чего защитить? — повторяю я.
— От твоей суки-матери, — рычит он.
Его горячность шокирует меня, и я чувствую, как маска невозмутимости начинает трескаться.
— Это началось два года назад, в апреле. Бен… — Его голос снова ударяется о стену, но на этот раз ему удается пробиться через нее. — Он пошел в клуб, на концерт какой-то рок-группы. «Нейтронные Похороны».
Я замираю.
— Вы уверены, что группа называлась именно так?
— Ты бы тоже был уверен, если бы это твой ребенок так и не вернулся домой после их концерта.
Я боюсь пошевелиться. Перед глазами встает белая, как кость, лодыжка, торчащая из ковра. Сколько же отговорок я придумал, чтобы не заглядывать внутрь. Неужели я уже тогда догадался? Неужели знал?
— Мы вызвали полицию. Они обещали начать расследование, но так и не перезвонили. Мы обрывали телефоны. Шли дни, недели. Мы напечатали листовки и расклеили по всему Лондону, но на следующий день все они были сорваны, даже те, что висели рядом с нашим домом. Все ссылки на сайт, который мы сделали, оказались неисправны. Мы думали, что сходим с ума. — Его глаз в красных прожилках внезапно вперился в меня. — Тебе это знакомо? Ты когда-нибудь боялся верить своим глазам, чувствам — буквально всему, что ты знаешь о самой важной вещи в своей жизни?
Да, мистер Ригби, мне это знакомо.
— Мы продолжали названивать в полицию. Мы продолжали лично приходить в участок, но с нами отказывались разговаривать. В конце концов я пообещал, что, если через три дня мне ничего не объяснят, я пойду к журналистам. Я дал им три дня. — Он говорит тоном человека, которого предали. — Я все еще думал, что они на нашей стороне.
На второй день ко мне домой пришла твоя мать.
С ней был мой начальник, Уоррен Джордан. Он потел и постоянно вытирал ладони о пиджак. Они даже не присели. Даже не взглянули на чай, которым мы их угощали. Джордан не произнес ни слова. Говорила только она.
Он делает паузу, достаточно долгую, чтобы я решил подтолкнуть его.
— Мистер Ригби? Что говорила моя мама?
Безжизненным голосом он по памяти пересказывает ее слова. Он помнит все до запятой.
— «Ваш сын мертв. Его тело никогда не будет найдено. Любая попытка расследовать его смерть потерпит неудачу. Если вы расскажете об этом СМИ, они проигнорируют вас, а вы будете наказаны. Вы потеряете возможность работать. Вы не сможете претендовать на пособие. Вы потеряете свой дом. Вы не сможете обратиться за помощью к своим родственникам, а если вы это сделаете, то же самое произойдет и с ними. Вы уничтожите всех и вся в своей жизни.
Поступите так, как будет лучше для вашей семьи. Скорбите наедине с собой и живите дальше. Бросьте свою работу, уезжайте из города. Средства будут вам предоставлены. У вас обоих впереди больше тридцати лет. Не тратьте их впустую».
Она даже не взглянула на нас. Просто зачитала все это из такого же черного блокнота.
Меня знобит, но я слышу, как мама говорит это, и ее голос становится таким клинически холодным. И все же что-то в его рассказе цепляет меня, как репейник. Я не перебиваю. Его голос начинает надрываться. Нити слюны паутинкой оплетают его губы. Я боюсь, что если он остановится, то уже не заговорит.
— Рэйчел начала кричать на нее, но она и глазом не моргнула, просто встала и вышла, а мой босс потащился за ней, как чертов спаниель. В ту ночь Рэйчел рыдала в подушку, пока не заснула. Она все твердила: «Она не может поступить так с нами и остаться безнаказанной». Она вцепилась мне в руку и заставила проговорить это вместе с ней, что я и сделал. И даже когда она засыпала, она все еще твердила: «Не может, она не может». А я вышел в сад за нашим домом и закопал перочинный ножик Бена под большим грушевым деревом, потому что понимал, что она может.
 
— То есть вы решили принять предложение моей матери, — заключаю я. — А когда ваша жена не смогла с этим смириться, вы ударили ее, чтобы заставить замолчать.
Доминик Ригби крутится в койке. На секунду я отчетливо увидел, как он болтается в подвале на перекладине, привязанный за запястья.
— Ты не представляешь, что это было, — запротестовал он. — Я находил электронные письма, которые она посылала журналистам. Я пытался поговорить с ней, клянусь, я все перепробовал, но она просто не слушала, она была в истерике, не контролировала себя. Я просто хотел… я хотел, чтобы до нее дошло.
«Кулаками?» — хочу сказать я… Но, как хороший безобидный дознаватель, я держу рот на замке.
— А потом Уоррен явился ко мне на работу, — продолжал он. — Он был бледен. Он сказал, что получил сообщение: если я не придумаю, как заткнуть Рэйчел рот, они убьют ее.
Всю следующую неделю я не мог заснуть, все думал, как рассказать ей, зная, что она не станет слушать. Меня рвало после каждого приема пищи. Потом я нашел в ее телефоне номер с незнакомым именем. Я погуглил, и это оказался какой-то тип из «Гардиан». Я позвонил Уоррену и согласился на их условия.
Я чувствую, как что-то дергается внутри.
— Так на самом деле она не больна?
Доминик Ригби раскрывает рот, но не издает ни звука, поэтому непонятно, кричит он или смеется.
— Она хотела бороться, — шелестит он. Слюна блестит на щеке, там, где проволока не дает ему сомкнуть челюсть. — Она хотела бороться, но я не мог ей этого позволить. Нет, они бы ее убили. Как убили моего мальчика. — Его голос понижается до шепота. — Я был там. Когда они пришли за ней. Я обманул ее. Я сказал, что все будет хорошо.
Его глаза закрываются. Он неподвижен, и на секунду мне становится страшно, что мы его убили, а потом вижу, как поднимается и опускается его грудь.
— Пойдем, Пит, — зовет Ингрид. — Нам пора.
Только тогда я замечаю, что она старательно не смотрит на его лицо. Наверное, не хочет сочувствовать этому человеку, и я ее не виню. Но мы так и не получили того, за чем пришли.
— Мистер Ригби, — осторожно зову я. — Вы сказали, что моя мать зачитала свою речь из «такого же черного блокнота». В каком смысле «такой же»?
— У твоей сестры тоже был такой. Она расхаживала вокруг меня и все читала там что-то. Мотивировала себя.
Как будто кто-то выпустил весь воздух из моих легких. Я поворачиваюсь к Ингрид:
— Уходим отсюда.
В дверях она шепчет мне на ухо:
— Что-то не сходится. Если бы 57 захотели приструнить его, они бы не отправили на это задание твою маму. Она исследователь, ученый, у нее нет опыта оперативной работы.
— Они ее и не отправляли, это была ее личная инициатива.
Она бросает на меня удивленный взгляд, но все достаточно очевидно, и ей вовсе не нужно читать мои мысли, чтобы это понять.
Мама скрывала смерть Бена не по заданию 57, она скрывала его смерть от них. А значит, она была в курсе, что Бел стоит за его исчезновением. Мы что же, были не так осторожны, как мне казалось? Или она увидела листовку о пропаже Ригби и сложила два плюс два? Но для какой матери «два плюс два» равняется «моя дочь убила человека»?
Медсестра отделения интенсивной терапии поджидает снаружи, проставляя галочки на планшете.
— Ну как он? — спрашивает она.
— Нормально. Спит. — Я пытаюсь улыбнуться, но я как будто забыл, как оперировать лицевыми мускулами, и мое выражение сыплется, как спичечный домик.
Медсестра сочувственно кивает. У нее не лицо, а настоящая амбулатория доброты.
— Что ж… хорошо, что он с тобой повидался.
Мы уходим, минуя многочисленные койки, Ингрид шагает в ногу со мной и, как всегда, говорит то, что я думаю.