Белый кролик, красный волк
Он ловит мой взгляд и колеблется. Выражение его лица меняется: кровавая ярость уступает бледному, беспомощному страху, и я словно смотрю в зеркало и вижу свое собственное лицо — лицо человека, который знает, что вот-вот умрет.
Почему ты не хотел видеть мое лицо, Шеймус? Теперь я никогда этого не узнаю.
Я уставился в темный глазок его пистолета. Я жду выстрела, удара, пули. Я жду боли и мгновенного окончания. Я жду, и жду, и жду.
БАБАХ.
Я оглушен, воздух на невыносимой скорости вопит у меня в ушах. Передо мной его лицо дергается назад, сзади расплывается красное пятно.
БАБАХ.
Второй взрыв, со стороны правого виска. Оцепенев, я медленно поворачиваюсь, прослеживая взглядом невидимый путь этих пуль к стрелку.
Ее волосы собраны на затылке в пучок, руки, в которых она держит пистолет, сведены. И потом она бежит ко мне.
— Бел, — начинаю я, но она пробегает мимо.
Она целится из пистолета в человеческое тело, упавшее на листья, и еще два раза стреляет в грудь. Я тупо смотрю, как она присаживается рядом с Шеймусом на корточки, откладывает свой пистолет и забирает вместо него пистолет Шеймуса. Щелчком вынимает из рукоятки черную скобу. В ней блестят девять патронов. Она заправляет магазин обратно плавным, уверенным, четким движением.
Она встает и на секунду становится просто Бел, моей сестрой, которую я не видел семь часов и целую жизнь и думал, что больше никогда уже не увижу. Я бросаюсь вперед и прижимаюсь к ней. Холодный металл скользит по запястьям, и мои руки снова свободны. Я висну на ней, едва сознавая, как дрожат мои руки. Бел стискивает меня в крепких объятиях. Она что-то шепчет мне на ухо. Ее голос убаюкивает, а слова — нет.
— Питти, Питти, у нас мало времени.
Только тогда я чувствую жуткую гладкость ее одежды, ее кожи. Я делаю шаг назад. Она вся вымазана кровью.
Красный Волк.
— Ну давай!
Она пытается оттащить меня в сторону, но я выпутываюсь из ее объятий. Ингрид, пошатываясь, идет к нам со все еще связанными за спиной руками. Я подхожу помочь ей, и Бел не возражает. Я хватаю Ингрид за руку, и мы бежим к лесу. Едва мы достигаем опушки, нас останавливает Бел. Она пристально смотрит на меня. Пугающее оцепенение начинает понемногу отступать. Я всегда успокаиваюсь, когда смотрю на нее.
— Все хорошо, — говорит она.
Я наконец-то прекращаю сжимать челюсть. Я оглядываюсь назад. Агенты лежат все там же, все такие же настоящие, такие же мертвые.
— К-как… г-гд… — выдавливаю я. — Как ты этому научилась?
— Так же, как ты научился решать дифференциальные уравнения, — говорит она. — Так же, как учатся всему на свете. Сначала я изучила теорию, а потом я практиковалась, — она еле заметно пожимает плечами. — Всегда хотела этим заниматься.
Она поднимает нож с серебряной рукояткой и бросает его мне. Я срезаю пластиковые наручники с Ингрид. И только когда пластик пружинисто лопается, я вглядываюсь в предмет, который держу в руках. Это не боевой и не кухонный нож. Этот нож столовый, дорогой, с опасными острыми зазубринами. Черная монограмма, отпечатанная на лезвии, запачкана кровью, но видна отчетливо: «NHM».
Музей естествознания.
— Бел.
Я произношу ее имя таким тоном, что она сразу оборачивается на меня. Карие глаза, красная рана в форме глаза, которую мои нервные руки никак не могли заткнуть. Нож кажется совершенно обыкновенным в моей горячей маленькой руке.
— Это ты? Ты ударила маму ножом?
Она кивает, как будто я спросил, она ли оставила грязную посуду в раковине.
— Конечно, я, — говорит она. — Я же потом и сбежала. Кто еще, по-твоему, это мог быть?
— Мне… — Я моргаю, переводя непонимающий взгляд на Ингрид, не в состоянии собраться с мыслями. — Мне сказали, это был папа.
— Папа? А при чем тут папа?
Ни при чем, понимаю я, и все вдруг становится таким очевидным. Его никогда не было. Он — ночной кошмар, монстр под кроватью, которым нам всегда угрожала мама. И 57 знали об этом. Неудивительно, что они повернули все так. Использовали его, чтобы я испугался и привел их к тебе.
Я мысленно возвращаюсь в музей, вспоминаю постоянные пустые упоминания о нем, рассчитанные на то, что я буду подслушивать. Вспоминаю, как Рита мягко подвела меня к маминой постели:
Жестокий… эгоистичный… мелочный. Полностью соответствует нашей характеристике.
Да, моей тоже, и они это знали. Они с самого начала меня раскручивали.
Папа здесь совершенно ни при чем. Все дело в тебе, Бел. Это тебя они боятся. Ты — волк.
Я делаю шаг назад, как будто чтобы получше разглядеть ее, мою аксиому. Я думал, что знаю ее, вокруг нее я выстроил свое мировосприятие, и теперь все сыплется на глазах.
Я как Гёдель, и полюбуйтесь, как он кончил.
— Питти.
Она тянется ко мне. Я отшатываюсь от ее руки и вижу по глазам, как это ее ранит. Она смотрит на меня непонимающе, как на предателя, и даже после всех этих событий я не выношу того, что причиняю ей боль.
— Ты же знаешь меня, — тянет она умоляюще. — Ты всегда знал меня лучше всех. Мы с самого начала вместе.
Она не говорит. Этого не требуется.
Ты всегда знал, что я убийца.
В горле словно застрял острый булыжник.
— Но… Мама? З-за что?
Выражение ее лица черствеет.
— Она действовала мне на нервы.
За деревьями рычат моторы.
— Черт, — бормочет она. — Не думала, что они так скоро до нас доберутся.
Она хватает меня за запястье, и мы ныряем в густые заросли. Ингрид устало плетется за нами. Бел прижимает палец к губам. Мы сидим на корточках в затхлой темноте леса, стараясь услышать что-то, помимо собственного слишком громкого дыхания. Двигатели становятся громче, а затем затихают. В отдалении хлопают двери, кто-то, рявкая, раздает приказы.
Бел снимает пистолет с предохранителя, подумывает отдать его мне, но, слава богу, передумывает. Вместо этого она почти лениво тянет руку мимо меня и, черт, черт, черт, черт, направляет дуло в лоб Ингрид.
И тут я понимаю. Она знает. Неважно откуда, но она знает об Ингрид.
— Бел. — Я чуть ли не силой заставляю себя не повышать голоса. — Да, она одна из них, но это она меня вытащила. Она видела яблоко. Она могла бы выдать тебя, но не сделала этого.
Бел едва ли слышит меня. Она устремляет на Ингрид взгляд, полный той же жуткой сосредоточенности, с какой она убивала Шеймуса. Сухожилия на ее руке натянуты, как струны виолончели. Малейшее сокращение мышц будет говорить о том, что палец на спусковом крючке прижат.
Ингрид бросает на меня умоляющий взгляд и говорит:
— Это чистая правда. Я могу помочь. Я хочу помочь. Могу рассказать, как они планируют взять тебя.
Пистолет не двигается, но и палец на спусковом крючке тоже. Шорох и треск подошв становится ближе.
— Две команды на дороге перед школой, — продолжает Ингрид сдавленным шепотом, но сохраняя спокойствие. — Но только одна команда, из четырех агентов, идет через лес.
— Четырех? — переспрашиваю я. Бел переводит на меня внимательный взгляд. — Четырех человек недостаточно, чтобы покрыть весь лес, — продолжаю я шепотом. — Они обойдут нас стороной. Так вот зачем они наводят столько шума? Чтобы мы бросились в другую сторону?
Ингрид очень осторожно кивает.
— К чему такие сложности? Почему бы просто не послать дополнительную команду?
— Так и задумывалось, — кисло отвечает Бел и кивает подбородком на четыре ярко окровавленных трупа на поляне.
Голоса уже так близко, что я различаю, откуда они доносятся — прямо из-за головы Ингрид. Справа что-то хрустит, и я не знаю, то ли это ветка, то ли взведенный курок. Бел резко наводит пистолет на звук, хмыкает и наконец опускает проклятый ствол. Я выдыхаю, даже не заметив, когда успел затаить дыхание.
— Ты получил мое сообщение, Пит.
У нее такой будничный тон. Она пыталась убить маму, но держится и разговаривает она так же, как и всегда.