Зомбячье Чтиво (ЛП)
Когда он ударил по дереву и нашел этот прекрасный гроб из эвкалипта с железными лентами, он смахнул с него грязь, шепча что-то себе под нос, так как он был уверен, что что-то внутри шепчет ему.
Было ли это... это был звук скребущихся изнутри пальцев? Стук и шевеление, словно ребенок, заявляющий о себе из материнского живота? Нет, еще нет, еще нет.
Когда Стрэнд потянулся к защелкам на крышке гроба, его руки отдернулись, и какой-то ужасный голос в его голове потребовал ответить самому себе, что, по его мнению, он делает в этом месте, в этой клаустрофобной темноте.
И это задержало его на секунду или две, достаточно надолго, чтобы он услышал лягушачье кваканье из оврага, пение козодоев и жужжание ночных существ. Но затем его пальцы схватили эти защелки, расстегивая их, извиваясь вдоль шва крышки, и дождевой червь жирно свернулся под его рукой.
Пора, мама, - подумал он с жужжащим шипением в голове. - Пришло время проснуться и встать и...
Затем крышка распахнулась, и его окутал поток влажного гниения и зловонного газа, от которого у Стрэнда встал ком в горле. Мама Люсиль лежала в своем шелковом погребальном халате, аккуратно сложив серые руки на груди. Ее лицо было бледным и осунувшимся, кожа там была тонкой и плотной, как будто череп под ней пытался протиснуться сквозь нее. Почерневшие губы оторвались от узких зубов в багровой трупной ухмылке.
Она была мертва, она не была жива... и все же в ней было что-то отталкивающее – непристойная жизненная сила, которой не было раньше. Было ощущение, осознание, которое было практически непристойным. Как если бы деревянный оконный манекен улыбался и подмигивал вам. Жизнь не принадлежала этим останкам, но она была там.
Именно тогда Стрэнд по-настоящему осознал, что совершил ужасную ошибку.
Затем глаза матушки Люсиль распахнулись, сияя желтыми жертвенными лунами.
Она ухмыльнулась, и иссохшие пальцы потянулись вверх, словно костлявые ветки, царапающие октябрьское окно.
Стрэнд начал кричать.
* * *
Неделю спустя он влетел в город, бормочущий и обезумевший, его глаза были широко открыты и блестели, как новенькие пенни. Он добрался до офиса шерифа Болана и рухнул на стул, его лицо было грязным, а в волосах застряли листья и палки. Когда он попытался заговорить, все, что получилось, было сухим бормотанием. И когда он попытался объясниться с Боланом жестами, его пальцы дрожали.
Нет, Болан не знал, что с ним случилось, еще нет, но он знал, что это что-то плохое. Люк Стрэнд был худым и истощенным, он пускал слюни и бредил. Что бы ни овладело им, оно действовало с помощью когтей, зубов и с аппетитом. Что-то жестоко потрепало мужчину. Можно было почувствовать острый запах страха и безумия, исходящий от него. Он был подобен сумасшедшему привидению, бродящему по костям его жизни.
- Хорошо, Люк, - наконец сказал Болан. - Мы сделаем это по-моему.
Болан был крупным мужчиной, крепким и жилистым, с твердой хваткой и холодной головой. И если и было что-то, во что он верил, так это виски. Это было его единственное лекарство, величайшее лекарство, которое создал Бог. Ни один жирный, гладко стелющий продавец змеиного масла янки не мог переплюнуть хороший виски из Кентукки, и это была чистая правда. Итак, он вытащил виски и начал заливать его в Люка Стрэнда вместе с горячим черным кофе, который был настолько крепким, что мог заставить слепого прозреть.
Стрэнд постепенно расслабился. Все эти сжатые пружины и натянутые провода медленно ослабли, и он начал говорить. Он все еще был не в себе. Как бы он ни старался, он не мог снова собраться с мыслями. Но он мыслил ясно. И это было уже что-то.
- Эйлин мертва, - сказал он. – Убита.
Болан сел, кивнул, скрутил сигарету и закурил.
- Ты убил ее, сынок?
Но Стрэнд замотал головой так яростно, что казалось, она вот-вот свалится с него.
- Нет, сэр! Это был не я... это была, это была... моя мама.
Болан вытащил сигарету, и его глаза сузились до размеров бритвенных порезов. Он знал, что Стрэнд не врет; он видел искренность в его глазах, и это ему не понравилось. Одни вещи могут существовать в нашем мире, а другие – нет.
- Твоя мама умерла, Люк. Я видел, как ее похоронили.
Глаза Стрэнда были остекленевшими и похожими на глаза чучела лося.
- Она была в земле, шериф, потом я выкопал ее и отвез... отвез к Мисси Кроу...
Болан скривился, и по его руке прошла легкая дрожь. В его глазах промелькнуло понимание, как будто он слишком хорошо знал этот темный путь и то, куда он ведет. Он молча сидел, курил, и выглядел так, будто то, что он жевал на обед, теперь жевало его.
- Я сказал тебе, чтобы ты держался подальше от этой чертовой карги.
Но, как объяснил Стрэнд, он не смог.
Он рассказал Болану, каково ему было после смерти мамы Люсиль, как все это вырвало ему кишки, опустошило его, и заполнило чем-то, что было ядовитым и грязным. Он рассказал Болану, как пошел к соломенной ведьме и заплатил ей... и всем остальном.
- Затем я выкопал ее, и она была мертва... и одновременно была жива, - сказал Стрэнд. - Но не совсем жива, - признал он.
Она была одушевленной, но больше не человеком. После того, как она очнулась в той могиле, он выбрался оттуда, и его мозг просто превратился в кашу. Он побежал домой и спрятался в фермерском доме, а мама Люсиль последовала за ним.
Стрэнд провел руками по волосам примерно так, будто хотел выдернуть их с корнем.
- Она... она не была моей мамой, она была кем-то другим. Как живое чучело, то, что не должно было ходить, но оно шло. Не человек, не как я и ты. Ни тепла, ни эмоций, просто холодная оболочка... ходячая, дышащая плоть. Она не могла говорить, - сказал Стрэнд.
Она издавала забавные шипящие звуки и хрюканье, как свинья, копающаяся в земле, но не более того. Она не спала. Она ходила по дому, в ее волосах и во рту гнездились мухи, и, похоже, ей было все равно. Она часами стояла в коридоре, глядя в пустоту, или в углу, просто глядя в стену. Ночью она расхаживала взад-вперед, и за ней вился черный зловонный смрад. Однажды она вышла на улицу и легла на грядку с репой. К тому времени, как Стрэнд нашел ее, в ней уже прорыли туннели жуки и муравьи.
- Я... я пытался притвориться, что она действительно моя мама, шериф, я знаю, что это кощунство и я сгнию в аду, но я просто ошибся, - сказал он скрипучим детским голосом. - Я хотел, чтобы она была моей мамой, мне нужно, чтобы она была моей мамой. Я пытался заставить ее поесть. Я дал ей суп, хлеб и картошку без соли, как и сказала Мисси Кроу, но мама не притронулась к еде. Потом... два дня назад я выкопал могилу в поле и заставил ее лечь в нее. Я похоронил ее на глубине около пяти футов. Она была мертва, еле двигалась, воняла и гнила и постоянно стучала зубами, как будто была голодна. Но она была мертва, поэтому я похоронил ее.
Я думал, что это конец. Что она мертва и останется мертвой. Эйлин бросила меня, она ничего этого не видела. Когда я закопал ее, мама просто осталась там, я думал, вернулась к своим предкам. Я думал, что безумие закончилось и все снова может стать нормальным. Но той ночью... той ночью я лежал в своей постели и услышал, как старая собака Рэйфа Шорта начала выть на дороге, и я знал, что должно было случиться, я просто знал это. Затем я услышал скрип незакрепленных досок на крыльце и открывшейся двери. Затем медленные тяжелые шаги на лестнице. Думаю... кажется, я закричал, когда дверь открылась. Там, в лунном свете, проникавшем через окно, стояла мама, и я учуял ее задолго до этого и услышал, как в ней жужжат мухи. Она стояла там, грязная, гнилая и покрытая червями, с нее падали комья земли. Она протянула ко мне руки, как будто чего-то хотела, стучала зубами, просто стучала и стучала зубами... но я знал, чего она хотела, Боже, помоги мне, но я знал, чего она хотела.
К тому моменту Болан и сам выглядел немного больным. Он затушил сигарету ботинком.