Папа на сезон (СИ)

Я даже не успеваю дойти до кухни, чтобы дать себе пару минут, Люба перехватывает меня за локоть, больно сжимая длинными наращенными ногтями.
— Ты что творишь, Любимова? – шипит в ухо. – Ты вообще понимаешь, что творишь, криворукая?
Я могу сказать, что оскорблять меня она не имеет права, но вместо этого только произношу:
— Они тебя позвали.
— Еще бы не позвали, – она тащит меня в сторону столиков, – молись, чтобы эта история не вышла за пределы ресторана, иначе тебе не поздоровится.
Я не отношусь к этим запугиваниям всерьез. То есть понимаю, что меня, скорее всего, уволят, но этим наверняка и ограничится. Если бы я знала в тот момент, насколько ошибалась.
Мы замираем у столика, где все еще стоит этот злосчастный поднос с едой. Он выглядит рядом с этими людьми так нелепо, словно каким-то странным образом прилетел из космоса и сам не рад тут находиться, да не знает, как убраться восвояси. Вдруг приходит мысль: ты выглядишь рядом с ними точно так же, Настя. Как на той злополучной вечеринке в отеле, когда двое пьяных парней насмехались, указывая твое место.
Люба подталкивает меня в бок, и я, быстро схватив поднос, прижимаю его к себе, пока девушка рассыпается в извинениях и предлагает кучу способов загладить вину.
— Безусловно, мы возместим вам стоимость платья, – заканчивает она, чем вызывает нервный смешок.
— И кто будет возмещать? Эта неумеха? Да вы знаете, сколько стоит мое платье? – девушка называет цифру, и я тут же слышу звяканье тарелок на подносе, руки начинают дрожать.
Я вжимаю его под грудь почти до боли, а сама лихорадочно высчитываю: сколько же мне придется тут работать за ползарплаты, пока я расплачусь за испорченное платье? И на что мы с Андрюшкой будем жить?
— Мы что-нибудь придумаем, – Люба улыбается без остановки, словно у нее заело челюсть, но улыбка выходит неестественной.
Я даже не пытаюсь что-то изображать, последние силы уходят на этот чертов поднос, который уже натер мне под грудью красную полосу, по крайней мере, по ощущениям.
Смотрю вниз, стараясь не поднимать глаз, разглядываю кусок мяса, вокруг которого рассыпан зеленый горошек, а сверху лежит зеленый листик с капельками соуса, разлитого по тарелке и попавшего на него. Не к месту вспоминаю, что ела только перед сменой, и сглатываю. Они наверняка откажутся от ужина, ну или потребуют приготовить заново, а за этот тоже придется заплатить мне? Господи, проще сразу пойти и продать почку.
Я даже толком не слышу, чем заканчивается разговор, только когда Люба толкает меня, послушно иду в сторону кухни. Там грохаю на стол поднос, а она говорит:
— Ну что, Любимова, довольна собой?
Я молчу, на такой дурацкий вопрос ответить нечего. Чем я могу быть довольна?
— Короче, собирай манатки и вали.
— А зарплата? – все же смотрю на нее. Люба в удивлении вздергивает брови.
— Зарплата? Твоя зарплата пойдет на возмещение их ужина за счет заведения. Радуйся, что только этим отделалась.
Радоваться тут все равно нечему. Сегодня утром я отдала деньги за жилье, планируя через несколько дней получить зарплату. А теперь выходит, что у нас осталось несколько тысяч черт знает на какой срок. Пока я найду новую работу, пока дождусь аванса. Взять в долг особо не у кого. Вот жесть.
До остановки я плетусь, не замечая ничего вокруг, и, только усевшись в старый громыхающий пазик, даю волю слезам, отвернувшись к окну. Совсем не так я представляла себе жизнь на море. Думала, тут будет ярко, радостно, всплески эмоций… Всплески, конечно, есть, но все не такие. Может, я совершила ошибку, решив провести полгода таким образом?
Но после смерти мамы я и так не видела белого света, впрочем, как и при жизни. Андрюшке был год с небольшим, когда она заболела. До этого именно мама сидела с ним, пока я работала. Болезнь забрала её за полгода, не смотря на все наши попытки помочь, больницы, лекарства…
Полгода, за которые я чуть не свихнулась, пытаясь сохранить одновременно физические и моральные силы. Мама приняла болезнь стойко, пока были силы, проводила все свободное время с Андрюшей, стала больше улыбаться, радоваться каждому моменту. Я тоже старалась держаться, плакала по ночам в ванной, уверенная, что мама занимается тем же в своей постели. А утром снова улыбалась, стараясь создать хорошую атмосферу.
 
А потом мы остались вдвоём с Андрюшей. Первое время пришлось перебиваться случайными заработками, социальным пособием, помощью людей… Наконец, Андрюшу взяли в сад, и я смогла выйти на работу, на которой можно было стабильно зарабатывать. И вот спустя годы этого безумного дня сурка, в конце которого хочется застрелиться, я решилась на отчаянный поступок: уехать на полгода на море. Слава Богу, Анька поддержала мою идею и примчалась из своего подмосковного Королева, бросив все. Хотя она и так бросала каждый год, так что ей не привыкать.
— Вот за это я тебя и люблю, – сказала мне, поздно вечером ввалившись в мой домик.
— За что? – удивленно спросила я.
— За безрассудность.
Но вот сейчас я еду в автобусе и думаю о том, что моя безрассудность была в этот раз слишком бездумной. Я ведь не одна на юг отправилась, как четыре года назад, у меня маленький ребенок, мой любимый сынок, о котором я должна заботиться, в завтрашнем дне которого должна быть уверена.
А вместо этого я по собственной глупости потеряла все деньги, отдав их за ужин… его же отцу.
Я словно только в этот момент осознаю, что встретила Демьяна. Отца Андрюши. Того самого невероятного мужчину, из-за которого одной летней ночью помутилось мое сознание.
Я пытаюсь восстановить в памяти его лицо, увиденное сегодня, но ни черта не получается. До того нервничала, что с трудом осознавала реальность, хватаясь за ощутимые якоря вроде этого долбанного подноса. На самом деле, Люба права, я легко отделалась. При желании с меня могли стрясти и за платье, и за ужин, и за моральный ущерб. И работала бы в этом «Мане» за спасибо еще несколько месяцев.
Какая насмешка судьбы. Ведь у них и так полно денег, а они обобрали бедную девушку с ребенком. И теперь сын Демьяна будет есть одну гречу, в то время как сам отец выкинет эти деньги на пару коктейлей в ночном клубе. Я потерла лицо руками. Ладно, все это уже не имеет значения. Нужно думать, что делать дальше.
Выкарабкалась же я, когда узнала, что беременна, хотя это была та еще новость.
Я вспомнила, как через несколько дней после случившегося уехала из Крыма, как вернулась домой попутками, измотанная, усталая, оборванная. Мать тогда ничего не сказала, только губы поджала и ушла в свою комнату. Не разговаривала со мной еще недели три, пока однажды утром меня не вырвало. Накатило так, что с трудом успела добежать до туалета.
— Кажется, отравилась, – сказала на ее хмурый взгляд, вернувшись в кухню.
— Да ты уже вторую неделю, как отравилась, – высказалась мама.
Я удивленно захлопала глазами, пытаясь понять, что она имеет в виду. Мать не стала церемониться:
— На юге поди подцепила мужика? Было?
Я молчала, пряча глаза. Было стыдно признаваться, но мама и не ждала моих слов.
— Ну вот он тебе подарочек и оставил, – подытожила, указав на мой живот.
Я инстинктивно его коснулась, а только потом поняла, куда мама клонит. Закачала головой, скорее, по инерции и в тот самый момент ясно поняла: я беременна. Мне не нужно было никаких тестов, анализов, внутренний голос, который я сама же игнорировала все это время, наконец прорвался в моей голове.
И сразу все стало на свои места: быстрая усталость, частые походы в туалет, потягивания внизу живота при резких движениях и…тошнота. Я села на стул, не отпуская руку от живота, уставилась в стык пола и стены, где торчал кусок линолеума, выбившийся из-под гвоздика и уже изрядно потемневший и потрепанный. Смотрела на него и думала: можно было положить на стыке плинтус, было бы красиво и сохранило от таких повреждений.
 
А потом тряхнула головой, впуская в сознание мысль: я беременна, и с этим надо что-то делать. Только вот я совсем не знала, что. Мне кажется, такой растерянности я не испытывала никогда. Просто не знала, и все. Подумала об аборте и тут же отогнала мысль, сердце заныло, в груди потяжелело. Как бы там ни было, я не могла пойти и убить собственного ребенка.