Имперская жена (СИ)
Она, наконец, затихла, но так и стояла, прижавшись. Я чувствовала, как выравнивается ее дыхание. Наконец, она подняла голову, заглянула мне в глаза:
— Госпожа, если нас разлучат — я умру.
Я с трудом сглотнула:
— Я тоже не смогу без тебя.
Хотелось сказать, что мы никогда не расстанемся, но я слишком хорошо понимала, насколько теперь все шатко. У меня ничего не было, даже приданного, поэтому имущественные права в супружестве меня не слишком интересовали. Мне и в голову не приходило, что моя Индат, моя верная спутница — тоже имущество, которого я могу лишиться, вступив в брак. Только имперское общество могло приравнять к имуществу то бесценное, что было между нами. Меня не отпускало колкое чувство, что все это было сделано специально. Чтобы показать, как легко я могу потерять самое дорогое.
Я провела ладонью по ее жестким кудрям:
— Где ты была?
Индат пожала плечами:
— Толком не поняла. Рано утром нам велели садиться в корвет. Мне было так страшно, госпожа! Я не хотела ехать. Но этот новый управляющий пригрозил наказанием. Мне кажется, он очень злой. Я умоляла спросить разрешения у вас, но меня никто не слушал. Что мне было делать? Говорят, высечь здесь до крови — в порядке вещей. Я боюсь его, госпожа.
Я поцеловала ее в макушку:
— Пока я рядом, он не тронет тебя пальцем. Слышишь? Ты веришь мне? Никто не посмеет тебя высечь.
Индат лишь кивала, и я понимала по ее лицу, что она верит мне, как никому. И щемило сердце. Я искренне обещала, но не была уверена в том, что смогу сдержать это обещание. У меня у самой никаких прав.
Она заглянула мне в глаза:
— Говорят, что я теперь не принадлежу вам, госпожа моя…
Я лишь обняла ее, чтобы она не видела моего лица:
— Ты моя. Слышишь? Не верь никому, кроме меня. Ты — самое дорогое, что у меня есть.
Мы молча стояли, обнявшись, давя слезы. Наконец, я взяла себя в руки, утерла пальцами щеки:
— Где ты ночевала сегодня?
Она опустила голову:
— В тотусе, госпожа. С остальными.
По ее тону я понимала, что она в ужасе. Сколько я себя помню, мы жили вместе, в одной комнате. Индат никогда не оставалась в тотусе. Не останется и теперь.
— Найди этого полукровку-управляющего и скажи, что я хочу видеть его.
Индат с готовностью кивнула и направилась к дверям, но я окликнула ее:
— Постой. Постарайся узнать, куда они дели мой багажный контейнер. Постарайся найти мою шкатулку с украшениями. Там должен быть чип, который дал тебе тогда тот раб…
Она кивнула и поникла:
— Перкан…
— Перкан. Если найдешь — принеси мне его. Это очень важно, Индат.
— А если не найду?
Я опустила голову:
— Значит, они нашли его раньше.
Я увидела ужас в ее черных блестящих глазах. Индат юркнула за дверь, а я снова мерила шагами комнату, слушая шорох шлейфа. Что я скажу этому управляющему?.. Я сама затаенно боялась его. К тому же, я была почти уверена, что о каждом слове узнает мой муж.
Брастин протиснулся в дверную щель так неслышно, что я вздрогнула, увидев его.
— Вы хотели меня видеть, госпожа.
Я выпрямилась:
— Да, господин управляющий. У меня появились иные пожелания.
— Слушаю, моя госпожа.
— Это касается моей рабыни Индат. Я бы хотела, чтобы вы запомнили, Брастин: эта девушка — больше чем моя рабыня. Это моя компаньонка и доверенное лицо. И она выполняет лишь мои личные приказы. Вы не вправе распоряжаться ею, задействовать в работах по дому и, тем более, наказывать. Надеюсь, вы поняли меня?
Управляющий склонил голову, но как-то кособоко, с опаской:
— Да, моя госпожа.
— И в тотус эта девушка не вернется.
Я уловила замешательство на его лице:
— Но где она будет жить?
— В моих комнатах, вместе со мной. Так же, как было прежде.
Брастин покачал головой:
— Это подрывает устои и порядок в доме. В господских комнатах живут только няньки…
— Я не буду больше это обсуждать.
Удивительно, но он больше не возражал.
— Это все, госпожа?
— Вы можете идти.
Я дождалась, когда торопливые шаги Брастина затихнут за дверью, и позволила себе, наконец, расслабиться. Казалось, этот ужасный день никогда не кончится. Осталось лишь дождаться новостей от Индат.
Когда она появилась, за окном уже стемнело. Но уже по одному лукавому выражению лица я поняла, что все удалось. Индат разжала ладонь, и я увидела злосчастную металлическую пластинку. Я посмотрела на Индат:
— Когда все уснут, зарой его в саду, в самом дальнем углу. Как ты и хотела тогда. И чтобы никто тебя не видел.
Она с силой сжала чип в кулаке и решительно кивнула. А мне стало свободнее, легче. Почти совсем хорошо. Лишь хотелось надеяться, что мой муж сегодня не придет.
34
— Итак…
Отец положил в рот конфету, сделал глоток вина, привычно зажмурился, наслаждаясь бурлением на языке. А мне затаенно хотелось, чтобы его язык онемел, как в прошлый раз. Сейчас его конфеты меня особо раздражали. Вкупе с вопросами, на которые я не хотел отвечать. Ему приспичило говорить в купальне, где голоса разносились под низкими сводами громовыми раскатами. Каждое слово будто увеличивалось в весе и становилось роковым. Он делал это нарочно. И знал, что я это понимаю.
Отец лежал в бассейне, на уходящих в горячую воду ступенях. Адора, любимая верная рабыня, сидела верхом на его животе, ерзала и аккуратно намыливала грудь. Призрачная в клубах ароматного пара. Верийка-полукровка. В ней текла изрядная доля имперской крови, отчего кожа стала нежно-розовой, будто вечно распаренной, а белые прожилки были почти незаметны. Тень моего отца. Преданная, как собака, и похотливая, как накачанная седонином бордельная шлюха. Он купил ее на Саклине несколько лет назад. И до сих пор был в полном восторге от своей покупки.
Отец, наконец, открыл глаза, будто вспомнил, что я все еще здесь:
— Итак… Я слушаю тебя, мой мальчик.
Я знал, что ему нужно, но совершенно не желал посвящать в какие-либо подробности. Не хочу, чтобы он лез туда, где ему не место.
— Что именно вы хотите услышать?
Он широко просиял рядом крепких зубов:
— Брак консумирован?
— Да.
Он приподнял бровь:
— «Да» — и все?
— Разве это понятие нуждается в пояснениях?
Отца раздражал мой тон. Он снова закинул в рот конфету, сделал глоток вина.
— Надеюсь, она оказалась девственницей, как и было обещано?
— Да.
Он даже фыркнул:
— Что за настрой, Рэй? Чем ты раздосадован? У нее тощая задница и крошечные сиськи? Или их вовсе нет? Мне так не показалось.
Я стиснул зубы:
— Отец, прошу не забывать, что вы говорите о моей жене.
Он даже подался вперед, жестом приказав рабыне отстраниться:
— Ах, вот как…. Мило, мило…
Купальня наполнилась заливистым смехом. От его смеха меня с детства пробирало до мурашек, потому что смех Максима Тенала мог скрывать под собой все, что угодно. От искреннего радушия до ненависти, презрения и угрозы. Впрочем, последнее знаменовалось гораздо чаще.
Он, наконец, прикрыл рот:
— Не ожидал от тебя такой формальной щепетильности.
— А чего же вы ждали, отец?
— Мне казалось, ты недоволен императорским приказом.
Я заложил руки за спину, встал на край бортика, глядя на него сверху вниз:
— А разве вы не оставили этот факт исключительно моей проблемой? Теперь я бы предпочел, чтобы моей она и оставалась. Как бы то ни было, эта женщина теперь моя жена: нравится мне это или нет. И я стану требовать даже от вас к своей жене хотя бы видимости уважения. Вы сами это затеяли.
Он усмехнулся:
— А твое истинное мнение?
— А мое истинное мнение я бы предпочел оставить при себе. И уже совсем не ваша забота, что происходит в моем доме за закрытыми дверями.
Он снова расхохотался: