Ката - дочь конунга (СИ)

— А боярыня… — Маша приоткрыла один глаз, — она… сердилась?
— Нет, что ты! — девушка замахала руками, — боярыня у нас добрая и милосердная! Она никогда не сердится! Святая она, наша боярыня, дай ей бог здоровья!
Святая… Нет, нужно однозначно выбираться отсюда. И бежать, бежать, пока не случилось чего-то ужасного. Маша вдруг осознала, что она ни разу, с того самого момента, когда встретилась взглядом со Светозаром, ни разу не вспомнила о том, что она влюблена в него без памяти. То жгущее душу чувство словно улетучилось. Когда она увидела его, ее словно прожгло молнией. И его тоже, она это явно почувствовала. Но вот теперь не было этого зуда влюбленности, а была только мысль, как бы не навредить, как бы не стать причиной проблем. Ей хотелось исчезнуть незаметно, чтобы Светозар подумал, будто ему показалось. Может тогда бы ему не пришлось объясняться со своей святой женой. Хотя… Женщины в "те" времена были другие…
Маша усмехнулась, поймав себя на мысли, что подумала "в те". В эти, дорогуша, в эти. Ты — здесь, и эти люди тоже здесь.
— Ты может пить хочешь? — спросила девушка, — или поесть принести?
— Ну… — Маша подумала, что если отослать рыжую, то удастся незаметно сбежать, — можно и поесть.
Девушка обрадовалась конкретной просьбе.
— Я сейчас! — она выскочила за двери.
Маша откинула покрывало и встала. Только сейчас она заметила, что одета в чистое. Почувствовав повязку она приподняла подол — бедро было плотно перебинтовало свежей тканью. Протянув руку к груди, она испуганно схватилась за шею — на груди было пусто. Еще в первую ночь житья с Зайцами, Маша решила от греха подальше убрать драгоценности. Она оторвала кусок повязки, сделала что-то вроде мешочка, завернула в него жемчуг, подаренный Катой и все четыре кольца, и повесила на шею. Ощущая тяжесть мешочка под просторной рубахой, она была уверена, что ценности не пропадут. А теперь их не было! Неужели потеряла?! В панике она схватилась за щеки, и тут взгляд упал на крытый вышитым полотенцем сундучок в изголовье кровати. На плоской поверхности сундучка лежал ее мешочек. Было видно, что его не развязывали. На дрожащих от стресса ногах Маша подошла, взяла мешочек, развязала. Все было на месте. Она вздохнула со всхлипом, завязала обратно и повесила на шею.
Обуви, как обычно, не было. Но Маша и не собиралась ее искать, рыжая служанка могла появиться в любое время. Ноги ее были одеты в мягкие вязаные носки тонкой шерсти, было жаль их снимать, но выбора не было. Маша стянула носки и аккуратно положила их на постель. Придется опять шлепать босиком. Как хорошо, что сейчас не октябрь. Она уже подходила к двери, как та распахнулась и Маша, испугавшись, вздрогнула. На пороге стоял парень, лицо которого казалось знакомым, и улыбался во весь рот.
— Ты и правда колдунья, — сказал парень, и Маша не веря своим глазам, уставилась на него.
— Мал?!..
— Узнала? — Мал подошел ближе, — он самый и есть.
— Мал! — Маша протянула руки, долговязый парень с удовольствием наклонился и позволил себя обнять, — Малушка, какой же ты стал… Огромный!
— А тебя я такой и запомнил, — Мал разглядывал Машу, — точь-в-точь такой!
— Это неудивительно, — пробубнила себе под нос Маша и схватила парня за запястье, — Слушай, Мал, помоги! Мне уйти надо! Очень срочно! Прямо сейчас!
Парень с недоумением смотрел на девушку.
— Куда уйти? Зачем?!
— Ну какая тебе разница?! Надо и все! — она поглядывала на двери, понимая, что девушка-прислужница вот-вот вернется.
— Нельзя уходить! — Мал помотал головой, — я видел, как Пламена в стряпную побежала!
— О, господи! — Маша воздела руки в потолку, — ну что, тебе опять рассказывать, про то, что я волшебница, и мне надо срочно уйти по своим волшебным делам?!
— Ты не можешь сейчас уходить, — Мал упрямо стоял на своем, — боярин приказал беречь тебя и никуда не отпускать!
— Что значит — боярин приказал?! — Маша с прищуром взглянула на парня, и тот смущенно переступил с ноги на ногу, будто сказал лишнего.
— Ну… — промямлил он, — там, на торгу, боярин приказал мне тебя взять и в хоромы отвезти, а какая-то торговка начала кричать, что ты — ее невестка, и тогда боярин велел ей уходить, сказал сам разберется во всем.
 
— А боярыня? — вдруг спросила Маша.
— А что — боярыня? Она всегда на стороне мужа.
— Ясно, — сухо кивнула Маша, — и что теперь, ты будешь за мной следить?
Мал, помешкав, кивнул. Маша, ничего не ответив, отвернулась от старого знакомого. В это время дверь скрипнула и в проеме показалась девушка, которую, как выяснилось, звали Пламена. Очень подходящее имя для огненно-рыжей. Она держала двумя руками поднос, неловко пытаясь оттолкнуть тяжелую створку. Мал бросился помочь, перехватил поднос, и на слова благодарности, смущенно побагровел.
— Ну-ка давай, поешь, девица, — Пламена расставляла кушанья на столе, — набирайся сил.
Поняв, что вариантов нет, Маша села на лавку.
— А ножки зачем разула?! — ахнула Пламена, — застудишь!
Она подскочила, схватила носки, и Маша даже не успела возразить, как девушка ловко натянула носки обратно ей на ноги.
Еда была простой, но вкусной. Рассыпчатая зерновая каша в горшочке, куски курицы, политые маслом, толстые ломти серого хлеба. На отдельной тарелке лежали отваренные морковь и репа, а в мисочке рядом — ярко-желтый мед. Рыжая налила из кувшина воду в высокий глиняный стакан и поставила напротив Маши. Маша вздохнула и взяла в руку деревянную ложку.
— Будешь? — спросила она у Мала, — тут на всех хватит.
Мал отрицательно помотал головой.
— Ну и ладно, — сказала Маша и начала есть. За последние несколько дней она порядочно наголодалась, и эта еда казалась ей совершенством кулинарного искусства.
  
38
 
Наверное, она очень жадно ела, потому что и рыжеволосая девушка, и Мал смотрели на нее жалостливо.
— Ты как на улице-то оказалась?! — Мал присел рядом, пытливо уставился на Машу, — уж не буду спрашивать, почему совсем не изменилась, не иначе ведьминские чары.
На этих словах Пламена, стоявшая неподалеку, и делавшая вид, что занята уборкой, украдкой перекрестилась.
— Грех это — колдовство! — подала она голос, хотя и невнятно, будто бы больше для себя.
— Ну какое колдовство?! — Маша положила ложку и уставилась на Мала, — нет тут никакого колдовства! Ты вроде вырос, а в сказки веришь!
— Да как не верить? — Мал понизил голос, — была у нас одна старуха, так она кровь в ранах сворачивала словом и ворожбой! Могла коней усмирять и жила, говорят, триста лет!
— Триста лет никто не живет, — махнула рукой Маша, — и бабка ваша не колдунья, просто знала и умела больше других.
— А ты… как же? — допытывался Мал, и глаза его горели от желаня вызнать правду, — ведь ушла же, я помню! Государыня Катерина Владимировна больно горевала, да и боярин…
Мал осекся, резко взглянул на Машу и, увидев, что она встрепенулась от его слов, опустил голову, жалея, что болтнул лишнего.
— Говори, — почти потребовала Маша.
— Да что там говорить… — Мал пожал плечами, — ранила ты его в самое сердце. Помню, приехали тогда с охоты, веселые все, уставшие, добычу на двух подводах привезли. Все сразу в баню, больно уж грязны охотники были, по болотам лазивши. Я в прислуге бегал — полотенце подать или веничек банщику. Боярин подозвал, велел в терем бежать, сообщить, что приехали. Я на скорой ноге туда, а Катерина Владимировна, помню, бледна. Еще подумал — не оправилась она, голубушка, от болезни лютой. А она как узнала, зачем прибёг, сказала, чтобы пришел боярин сам, мол сказать что-то надо. Ну, я и передал. Он как понял, заторопился, побежал почти. Катерина Владимировна двери закрыла, и говорила что-то, говорила. Светислав Вышатич подсылал меня подслушать, да что там услышишь, через дубовые-то двери. Слышал только, как звучит голосок Катерины Владимировны, как ручеек журчит, тихо, спокойно.