Князь Никто (СИ)
По коже пробежал мороз, будто она в самую душу смотрела. Но взгляд я не отвел. Она отвела.
— Что-то странное с тобой, — сказала она задумчиво. — Как будто сила в тебе просыпается. Или… Да нет, ерунда, пустое. Показалось, наверное. Тебя покормить? А то знаю я, как Пугало тебя кормит. Одни кости остались, в чем только душа держится…
На слове «душа» ее глаза снова затуманились, как будто она о чем-то задумалась. Или о чем-то догадалась.
— Было бы очень здорово, — сказал я, чтобы прервать неловкое молчание.
— Тогда подожди чуть-чуть, я быстро, — она вышла из комнаты через занавеску из длинных ниток деревянных и костяных бус. Шелестя и постукивая они бусы пропустили ее и сомкнулись, так что разглядеть, что было в соседней комнате я не смог. А в той, где она меня встретила, не было ничего примечательного, ничего, что бы выдало род ее занятий, кроме запаха. С другой стороны, символы Черной Троицы — Бабы Скворчи, Бабы Трандычи и Бабы Морочи на стенах никогда не рисовали. Только мукой овсяной или ржаной глухой ночью на мостах и на перекрестках.
— Вот, возьми, — Сонька-Арфистка возникла рядом неожиданно, я даже не успел понять, почему не услышал шелеста бус, когда она в комнату обратно входила. Она что-то вложила мне в руку. Что-то теплое, шершавое и на шнурке. — Может быть, он тебе нужнее, чем мне. А теперь пойдем, я попрошу Рубину на кухню тебя провести и накормить как следует.
При упоминании Рубины краска опять бросилась мне в лицо. Странное это было чувство. С одной стороны, меня бесило, что я не управляю чем-то в своем теле, с другой — это было такое счастье — снова чувствовать себя молодым.
Сонька шла по коридору впереди меня. Но направлялась она не в ту же сторону, откуда мы пришли, а в противоположную, наверное, чтобы видом моим оборванным не смущать публику в зале. А может и своим тоже… Иногда она оглядывалась и странно на меня смотрела. Как будто хотела о чем-то спросить, но не решалась.
Коридор повернул. Потянуло ароматными запахами жареного мяса и специй.
— К матери своей что не заходишь? — спросила вдруг Сонька, когда мы шли по темному коридору. — Загордился или поссорились?
Глава 3. Кое что о целях и средствах, которые они оправдывают
Этот простой вопрос заставил мой мозг прямо-таки взорваться. Что ответить? Презрительно оттопырить губу и отвернуться? Сказать, что не ее дело? Пожаловаться, что много работы, некогда? Но главная мысль, которая затмевала все остальные, была, о том, что МОЯ МАТЬ ЖИВА! То есть, не моя, а этого парня, в голове которого я поселился. Но все же это ниточка, которая может привести меня к ответу на вопрос, какого черта я оказался здесь, а не в покоях моего бесполезного дяди!
Я буркнул что-то невразумительное и отвернулся. Настаивать на другом ответе она не стала и просто продолжила свой путь на кухню. Не отвлекаясь более на разговоры.
Рубина, увидев меня, лукаво улыбнулась, чем опять вызвала в душе целую бурю эмоций и жар, хлынувший в уши. Но в этот раз я уже был к этому готов. Тело у меня, конечно, мальчишеское, но разум-то нет.
— Конечно я накормлю моего Чижика, как же иначе? — цыгана снова рассмеялась и принялась уверенно порхать по кухне, собирая на стол. — Я сегодня повара отпустила, так что из горячего только остатки вчерашнего жаркого, но есть солонина, свежий хлеб и соус, так что с голоду не помрем.
Я смотрел, как она ставит на стол узорчатую, под стать обстановке заведения, тарелку. Выгребла из котла на плите ароматно благоухающую мешанину из мяса и овощей. Выглядели эти остатки не сказать, чтобы эстетично, но рот мой все равно наполнился слюной. Я смотрел, как Рубина уверенно отпластала хрустящую горбушку от румяной краюхи свежего хлеба. От запаха у меня закружилась голова. Я смотрел, как острый нож вгрызается в бледно-розовую плоть окорока, истекающего ароматным соком… Как тяжелая серебряная ложка в руках Рубины ловит в здоровенной стеклянной банке крохотные яркие помидорки… Как пупырчатые маринованные огурчики укладываются ровным рядком на мозаичной поверхности тарелки… Как льется из стеклянного кувшина вишневый морс…
Кажется, голод оказался еще сильнее, чем моя внезапно вспыхнувшая к Рубине страсть. Я даже не заметил, как ушла Сонька-Арфистка. Теперь в кухне мы были втроем — я, очаровательная задорная цыганка и тарелка с едой.
Я сглотнул, чувствуя, как руки мои дрожат от нетерпения. Теперь главное, не забыть правила приличия. Честно говоря, мне хотелось наброситься на еду и заглотить ее всю сразу, урча и чавкая.
Но я же все-таки аристократ, и не могу себе такого позволить. Даже в момент страшного голода.
Я устроился на широком табурете за крохотным столиком, придвинутым к кирпичной стене. Рубина устроилась напротив, и, блестя глазами, смотрела, как я ем. Смущения от ее дразнящего взгляда отошло на второй план.
— Как быстро ты вырос, Чижик, — сказала она. — Даже как-то неудобно теперь называть тебя Чижиком. Вроде совсем недавно ты был совсем мальчишкой. А сейчас… такой взрослый взгляд. И манеры как у аристократа…
Я молча улыбнулся ей, старательно поглощая еду. Это доставляло мне такое неприличное удовольствие, что мне стоило прямо-таки гигантских усилий, чтобы не застонать. Я понимал, что еда простая. Что в былые времена я бы только презрительно поморщился, узрев такое угощение. Но сейчас мне казалось, что чуть подгоревшее рагу из мяса и картошки, корка свежего хлеба и шмат копченой свинины — это самое вкусное, что я когда-либо в жизни пробовал.
Я перевел дух и сделал глоток компота, чем вызвал новую волну захлестнувшего меня с головой удовольствия.
— Зови тогда Вороной, как Пугало, — сказал я со сдавленным смешком.
— Ну нет! — Рубина снова расхохоталась. — К твоим белокурым кудрям это прозвище совсем не подходит!
Белокурым кудрям? Я вдруг понял, что до сих пор не видел своего лица.
— А давай я тебе погадаю? — вдруг спросила Рубина, и не дожидаясь ответа, схватила меня за руку. — Ах, яхонтовый мой, удивительная судьба тебе уготована! Счастье и горе идут за тобой рука об руку, я вот сейчас рукой взмахну и скажу горю: «Брысь, нечисть желтоглазая!» и останется рядом с тобой только счастье. Ах, какая печаль для несчастной Рубины! Вижу целый хоровод прекрасных женщин в шелке и кружеве, что будут благосклонности твоей искать! Разве смогу я с такими соперничать? Много слез из-за тебя прольется, много сердечек разобьешь…
— Да брось, Рубина, — я попытался вырвать у нее свою руку. Я видел, что ей просто нравится дразнить юного парня. Что она вовсе даже не питает к нему никаких особенных чувств. Кроме, разве что, какой-то материнской симпатии. — Ты же просто выдумываешь все. А денег у меня все равно нет, так что даже если я попадусь в твои кружевные сети, взять с меня нечего…
— Ты и правда вырос, — Рубина перестала улыбаться и посмотрела на меня потемневшими серьезными глазами. Я легонько пожал ее пальцы и улыбнулся одними кончиками губ. Она резко вскочила, так быстро, что мониста зазвенели на ее шее. — А знаешь, что в этой жизни правда важно, Чижик? Деньги! Любовь, честь и достоинство, преданные друзья — все это чушь! Будут у тебя деньги, Чижик, все остальное тоже будет.
Я мог бы с ней поспорить, но зачем? У меня были преданные друзья, честь и достоинство, любовь… И с чем я остался? Безымянный старик на цепи, экзотическое украшение одной из гостиных князя-протектора. И смогу ли я теперь снова поверить, что честь и преданность на самом деле существуют, а не пустой звук? Я шел на Императора под знаменем идеи и высокой цели сделать мир лучше, а проиграл жирному пенсиону и высоким должностям.
А деньги…
Деньги…
Рубина права, вот что. Мне действительно нужны деньги. Много денег. Или даже очень много денег. Когда я обдумывал свой план, я рассчитывал на то, что уж в средствах-то я нуждаться не буду. Моя семья богата. Не как изворотливые нувориши Меньшиковы, конечно, но уж точно могли себе позволить не задумываться том, что у нас будет на ужин из пятидесяти персон.