Князь Никто (СИ)

Прошка не признавал слуг, никого не подпускал к своей святая святых. Ни наемных работников, ни поваров, ни уборщиков, ни горничных. Даже печь свою по кирпичику сам собрал. И пыль с многочисленных своих книжек и алхимической посуды сам стирал.
А в дальнем углу амбара — матрас, низкий столик и настольная лампа. Чтобы можно было даже спать, не отходя от рабочего места.
— …они просто не там ищут, — рассказывал Прошка, развалившись на простом деревянном стуле. Его манера удобно устраиваться в любом месте делала его похожим на кота. Эти животные тоже умеют разлечься на ребристой металлической поверхности, свесить безмятежно лапку и всем своим видом демонстрировать, что им удобно. Так и Прошка. Стул в прошлой жизни явно служил креслом для посетителей в какой-нибудь канцелярии, а мебель для бюрократических контор делают явно признанные пыточных дел мастера. Только Прошка как-то ухитрялся раскинуться на этом деревянном недоразумении так вольготно, что прямо-таки зависть брала. — Понимаешь, друг мой, припрятанные сокровища Якова Брюса пытаются найти все время. Из его дома и трех усадеб вывезли массу всяких диковин, книги, драгоценности и деньги. И им все кажется, что это не все. Что где-то хитрый чернокнижник припрятал самое главное. И вот уже и Глинки по кирпичику разобрали, и Сухареву башню разрушили, и в Пятую Гору хрен знает какую по счету экспедицию снаряжают, хотя там от всего поместья уже одна только кирпичная коробка осталась…
— Так значит, нет никакого сокровища? — спросил я. Великим даром сидеть на канцелярских стульях и не чувствовать себя за что-то наказанным, я не обладал, так что сидел я на его матрасе.
— Как это нет? — простецкое прошкино лицо засияло улыбкой. — Конечно же есть. Мой дальний предок Яков Брюс был очень хитрым и запасливым парнем.
— Он не был твоим предком, — сказал я.
— Ой, ты придираешься сейчас! — Прошка поморщился и махнул рукой. — Но родственником был. Двоюродным пра-пра-пра-прадедом. Но может статься, что из всей родни я понимаю его лучше остальных.
— А что же сам его сокровища не достанешь? — спросил я иронично. — Прозябаешь в нищите, по заброшенным домам мыкаешься…
— Боюсь, — Прошка виновато развел руками.
— А говоришь, что понимаешь лучше всех! — засмеялся я.
— Вот потому и боюсь, что понимаю! — лицо Прошки было серьезным. — Вот ты знаешь, к примеру, почему местные селяне ко мне не суются? А потому что ученые уже. Пришел один такой дань с меня требовать за то, что пустующий дом занял. А домой ему пришлось ползти. Потому что «чертов студень» в его ногах ни одной косточки не оставил. Растаяли, что свечной воск. Или тати ночные забирались ко мне разок. Решили, добыча легкая, раз один живу. Рассказать, что они друг с другом сделали?
— Нет уж, уволь! — я заставил себя засмеяться, но получилось невесело. — Это ничего, кстати, что я на твоем матрасе сижу? У меня ничего ценного не отпадет? Или, там ослиные уши не отрастут?
— Про ослиные уши наврали тебе, — буркнул Прошка и махнул рукой. — Ну или, скажем так, приукрасили. Уши у того пастуха просто распухли… Или ты пошутил?
— Ты хочешь сказать, что вокруг этого поместья расставлена куча ловушек, и я ни одну не заметил, пока за тобой шел? — по спине пробежал легонький холодок. Прошкины эксперименты я себе уже неплохо представлял… Не так страшно получить вражескую пулю или даже от чумы умереть, как оказаться в одночасье обрубком человека, у которого еще и с мозгами не все ладно.
— Так я это все к чему веду-то! — Прошка вскочил со стула и бросился к своему алхимическому столу. Одна из колб вдруг выбросила клуб густого белого дыма. Прошка аккуратно снял ее щипцами с горелки и переставил на толстенную деревянную доску. Оказывается, он даже сейчас какой-то эксперимент проводил… — Тот самый Брюс, который Яков Вилимович. Сподвижник Петра Великого, непревзойденный чародей, чернокнижник и прочая, прочая… Он был мастер прятать тайное в очевидном…
Я помнил этот наш разговор и всю ту ситуацию. Потом эта дурацкая колба разлетелась на осколки, и весь амбар заполнил едкий вонючий дым. Запах он имел настолько противный, что из глаз вышибало слезы. Потом мы почти ослепшие выскочили из амбара, долго промывали глаза, нос и рот, чтобы их перестало жечь. Потом я перевязывал Прошке порезанные стеклом руки… И к разговору про гипотетическое сокровище Якова Брюса так и не возвращались.
 
Но во сне моем все получилось по-другому.
Как будто сменилась картинка. И вот мы уже вовсе не в прошкиной лаборатории под Выборгом, а неспешно прогуливаемся по Екатерингофскому парку. По зеркальной глади скользят лодочки, близ ротонды играет оркестр, детишки гоняются за раскормленными утками… Это было то место, гда мы с Прошкой ни разу не были. Прошке претили праздные прогулки, а у меня с Екатерингофом была связана неудачная любовная история еще в раннем отрочестве, и я поклялся себе, что ноги моей в этом парке больше не будет.
— …они не там ищут, — снова сказал Прошка. Теперь он выглядел много старше, чем в начале сна. И одет был в тот же серый твидовый костюм, что и в день своей казни. — Они думают, что он оставил какие-то подсказки, ищут всякие знаки, анализируют выражение гримас в Глинках, мемуары современников шерстят… А надо искать гораздо ближе. Просто смотреть раскрытыми глазами.
— Ты меня запутываешь, — сказал я, глядя как к берегу причаливает изящная лодочка. Галантный кавалер выскакивает из нее и подает даме в белом платье руку. Дама как две капли воды похожа на ту девушку, с которой у меня было здесь свидание.
— Это ты сам себя запутываешь, — сказал Прошка. А оркестр у ротонды заиграл какой-то бравурный марш…
Я тогда проснулся и понял, где нужно искать. Ну то есть не то, чтобы прямо карта перед глазами нарисовалась с красным крестом в том месте, где деньги зарыты. Просто я сформулировал важную идею.
Рубина сказала, что нужны деньги. И она совершенно права. Только вот я не торговый магнат, чтобы заработать себе состояние на бирже, акциях или сверхвыгодных сделках, и не криминальный талант, чтобы провернуть одно преступление века, а потом купаться в золоте до скончания времен. А мне нужно как раз столько.
Пугало собрал неплохую сумму. Для жителя Вяземской Лавры. Любой другой ее обитатель даже за половину этой суммы отца родного продаст.
Только это совсем не те деньги, которыми можно впечатлить аристократа. Шесть сотен? Да я бывало за один вечер в тратил больше…
Я грустно улыбнулся. Прошка Брюс, ты даже после смерти мне помогаешь…
Хотя, подождите. Что значит, после смерти? До его смерти еще полвека, он даже не родился еще! А его отцу сейчас, должно быть, примерно как мне нынешнему. Или он постарше?.. Про отца Прошки я знал только то, что у него была аптека на Большом Проспекте Васильевского острова. Приметная. Хозяин доходного дома, где он арендовал помещение, зачем-то пристроил к своему дому башню с уродливой горгульей на вершине. Мы когда гуляли в тех местах, Прошка мне ее показывал.
Брюсы потеряли дворянское достоинство лет за сто до нашего знакомства с Прошкой. И историю эту он мне рассказывать или не захотел, или сам ее толком не знал. Одно время я даже думал, что он он придумал себе, что он Брюс. Потому что в лице его не было ровным счетом никаких схожих черт с его знаменитым обрусевшим шотландским родичем. Что ж, у меня есть все шансы познакомиться и подружиться с его отцом, и, возможно, я наконец узнаю правду, как же все-таки случилось, что обласканный Императорами род был отброшен на самое дно, лишен титулов, званий, наград и магии.
В голове начали появляться наметки чего-то похожего на настоящий план. Я, наконец, вернулся из чертогов своих воспоминаний и посмотрел на мертвое тело Кочерги. Что-то это место так и притягивает смерть. Надо его быстрее покидать.
А сейчас что делать? Снова запрягать телегу и отправляться на трупный промысел, чтобы провернуть с Кочергой тот же фокус, что и с Пугалом? Или поступить, как полагается добропорядочному гражданину, позвать жандарма и переложить эти заботы на его плечи? Собственно, жандарма можно и не звать, он и сам должен после обеда прийти — проверять, нет ли среди тел тех, которые проходят по полицейским расследованиям.