Рокко (ЛП)

Папа пошёл за Томом, а она последовала за Рокко к его машине. Блестящей и красной, удлинённой и округлой спереди.
— Кстати, сколько тебе лет? — спросила она. — Тебе вообще разрешено водить машину?
— Двадцать.
— Ты не выглядишь на двадцать. — Она изучала его, поджав губы, как будто глубоко задумавшись.
— Ты не выглядишь на десять.
— Как получилось, что ты будешь возить? Разве у тебя нет работы?
— Это моя работа. — Его улыбка исчезла, когда он открыл переднюю пассажирскую дверь и пригласил её внутрь.
Прежде чем она успела спросить, что случилось, появился папа с Томом, и через несколько минут они были в дороге.
— У тебя есть какая-нибудь музыка? — спросила она, чувствуя себя неловко из-за тишины. Том сидел на заднем сиденье, полностью погруженный в видеоигру.
— Я не знаю ни одной детской станции, но ты можешь попытаться найти то, что тебе нравится.
— Я не слушаю детскую музыку. — Она вытащила свой MP3-плеер и подняла его, чтобы он увидел. — Мне нравятся старички. Фрэнк Синатра мой любимый.
— Ты слушаешь Фрэнка Синатру? — Его руки дёрнулись на руле, заставляя машину вильнуть.
— Да, — пожала она плечами. — Меня это тоже не смущает. Его песни классные.
Он громко рассмеялся, и этот звук заставил её улыбнуться. Она хотела снова услышать его смех, увидеть, как в уголках его глаз появляются морщинки, а морщины на лбу разглаживаются от его улыбки.
— Тебе нравится Синатра?
— Может быть, немного.
— Моя мама любила его песни. — Её нижняя губа задрожала, смерть матери все ещё была свежей раной в её сердце. — Вот откуда я их всех знаю. Когда я слушаю их, я думаю о ней.
Она отвернулась к окну, чтобы он не видел её слез.
— Lamento la muerte de tu madre (*я сожалею о смерти твоей мамы, итал., прим. перев). — Он потянулся и сжал её руку. Его прикосновение облегчило боль в сердце, и она повернулась, чтобы изучить его лицо.
— Я тоже потерял свою мать. Вообще-то, обоих родителей. Когда мне было шесть. — Его слова прозвучали неестественно, как будто ему приходилось выдавливать каждое из них. — У меня не так много воспоминаний о них, но я помню, как моя мать пела в церкви. У неё был прекрасный голос. Тебе нравится петь, Грейси?
— Я люблю петь. — Её нижняя губа задрожала. — Раньше я пела со своей мамой.
— Давай посмотрим, сможем ли мы найти что-нибудь для тебя, чтобы спеть. — Он включил радио на её любимую станцию, и из динамиков зазвучали первые такты песни Фрэнка Синатры «Strangers in the Night».
— Это моя любимая песня Синатры, — сказала Грейс, смаргивая слезы.
— Моя тоже.
Как у них могло быть так много общего? Он назвал её Грейси. Совсем как мама. Ему нравилась её музыка, и он хотел услышать, как она поёт. Его любимая песня была любимой песней Грейс, и он тоже потерял свою мать.
Всего этого было слишком много. Она не плакала с того дня, как умерла мама, но этот мужчина, с его красивым лицом и прекрасным голосом, его добрыми словами и нежностью, затронул саму суть того, кем она была. Он увидел девочку, которая скучала по своей маме, и благодаря их общей страсти и опыту он увидел нечто большее.
Она чувствовала себя с ним в безопасности — в достаточной безопасности, чтобы довериться.
— Я не могу сегодня петь, — прошептала она. А потом она прислонилась к его большой сильной руке и заплакала.
Глава 3
Чувство вины загнало его в «Адское Пламя».
Это был клуб для особых гостей с особенными потребностями. Он только открылся, когда Рокко припарковал свой байк в переулке, в нескольких кварталах от Фримонт-стрит в центре Вегаса. Оглядев улицу, чтобы убедиться, что за ним не следят, он сунул свою членскую карточку в считывающее устройство рядом с чёрной стальной дверью без опознавательных знаков и спустился по истоптанной лестнице.
Рокко пришёл в секс-клуб не для того, чтобы пообщаться. Он никогда не пил в баре, не сидел в гостиной и не пользовался никаким игровым оборудованием, которое предлагалось. Он был здесь не для секса, и единственным его недостатком была такая сильная потребность в боли, что только один мужчина мог дать ему её, не причинив непоправимого вреда.
 
Клэй, владелец «Адского Пламени», а когда-то охотник за головами для мафии, специализировался на боли. Только его удар хлыста мог дать Рокко оцепенение, в котором он нуждался, чтобы пережить каждый день без саморазрушения. И он никогда так не нуждался в этой эмоциональной пустоте, как сегодня вечером.
О чём, чёрт возьми, он думал? Он уже почти разрушил жизнь Грейс раньше и собирался сделать это снова. Она ненавидела мафию и всё, что с ней связано. Хороший мужчина оставил бы её в покое и позволил бы ей жить новой жизнью, которую она создала для себя в Вегасе.
Но он не был хорошим человеком.
Он был эгоцентричным ублюдком, и он не мог оставаться в стороне.
Не сам по себе.
К тому времени, как он спустился в подвал, он знал, что обычного сеанса будет недостаточно. В стенах уже образовались трещины, которые сдерживали его эмоции, и воспоминания просачивались наружу, предупреждая о приближающемся приливе.
Он толкнул дверь и бросил сумку на ближайшую скамейку. Клэю удалось втиснуть его в свой плотный график субботнего вечера, и он уже проверял своё оборудование в задней части комнаты. Он знал, что лучше не пытаться втянуть Рокко в разговор. Рокко пришёл в «Адское Пламя», чтобы страдать так, как он заставлял страдать других, и сегодня вечером он пришёл искупить грех желания того, что он мог уничтожить своим прикосновением.
Сняв куртку, рубашку и обувь, он пересёк пол босиком, подняв руки к кандалам, висящим над головой. Клэй подошёл к нему сзади и застегнул крепкие стальные наручники на его запястьях.
— Наручники в порядке? Что-нибудь болит?
Рокко покачал головой и приготовился к удару хлыста, который выбил бы Грейс из его головы и вернул его в состояние оцепенения, которое было его жизнью с того последнего дня, когда он видел её в Нью-Йорке.
— Готов?
— Да.
Потрескивание флоггера (*Флоггер — плеть с несколькими гладкими хвостами, прим. перев.) эхом разнеслось по камере, и Рокко в отчаянии стиснул зубы. Клэй всегда сначала разогревал его флоггером или лёгким хлыстом, но сегодня Рокко хотел чистой, грубой и неподдельной боли.
— Найди что-нибудь посильнее.
— Я разогрею тебя, иначе повредится кожа. — Клэй ударил снова, и Рокко с шипением выдохнул.
— К чёрту разминку.
— Смирись с этим, доходяга, — беззлобно сказал Клэй. — Ты не в том положении, чтобы что-то с этим делать. Кто-то должен спасти тебя от самого себя.
— Уже слишком поздно, чёрт возьми, спасать меня.
К тому времени, как Клэй закончил разминку, тело Рокко было горячим и потным, кожа горела, как будто её лизнул огонь. Парень дал ему минуту отдышаться, а потом началась настоящая боль.
Обжигающая. Режущая. Раскаляющая добела. Отупляющая разум.
Боль.
Боль, от которой у него перехватило дыхание.
Боль, которая стёрла его воспоминания.
Боль, которая требовала его полного внимания и сметала всё со своего пути. Только на этот раз боли было недостаточно. Вместо блаженного оцепенения он погрузился в воспоминания о том, как впервые поцеловал Грейс. Его момент слабости. В ту ночь, когда он решил их судьбу.
* * *
— Не домой. Я просто хочу прокатиться. — Грейс скользнула в машину Рокко, и всё, что он увидел, были ноги. Длинные, загорелые, подтянутые ноги, от сексуальной пары ковбойских сапог до потёртой пары обрезанных джинсовых шорт. На ней был один из тех удобных топов, что ей нравились, который ничего не скрывал, и что-то вроде кожаного жилета с бахромой.
Блядь. Его руки сжали руль, когда он отъехал от тротуара. Какого хрена её тётя позволила ей выйти на улицу в таком виде? Он не знал, как называется этот стиль, но там всегда было что-то порванное, что-то непрочное и чертовски много кожи, и это сводило его с ума. Чёрт возьми, ей было всего шестнадцать.