Проект «Око»

Может, причина была в том, что за Оливером ходила слава заговоренного: из всех мясорубок он выходил живым. Может, поэтому Меган, хоть и неосознанно, и выбрала его целью своих чувств. По мнению Оливера, неразделенная любовь менее болезненна, чем похороны предмета любви.
Похороны, а чаще простое прикапывание или закладывание трупа камнями были для Меган, как и для всех них, тогда делом привычным. Родилась она уже после засухи — десятилетия, которое низвергнуло континент, да и, наверное, весь мир, в хаос. Не зная нормальной (в общем понимании) жизни, Меган все же сумела вырасти человеком, а не зверем, как многие ее сверстники.
Оливер еще раз перевернулся с бока на бок в надежде, что это поможет ему уснуть, но память, не спрашивая мнения его сознания, подсовывала все новые и новые сцены из прошлого. Вот неудачная атака на обоз, вот шальная очередь, одна из пуль которой повредила девчонке позвоночник, вот пара гранат и пистолет, которые он вкладывает в ее холодеющие от потери крови руки. Он помнил, как тихо плакала Меган, как на удивление крепко для тяжело раненой она в последний раз схватила его за рукав. Оливер и еще трое выживших бойцов ушли вглубь леса, оставив ее прикрывать отход.
Через минут пять они услышали несколько далеких выстрелов, взрыв, а после еще один. Он­то и возвестил о том, что их стало на еще одного бойца меньше.
«Все хорошо».
Может, стоило сказать ей что­нибудь другое? Оливер не знал. Уже почти двадцать лет он задавался этим вопросом, но не мог найти ответа. Потому что эту ситуацию было уже не переиграть. В его жизни было много женщин. Где­то на западе, он уверен, у него есть несколько детей, но конкретно Меган не шла у него из головы уже третье десятилетие. Возможно, потому что он видел в глазах этой рыжей девочки то, что люди называют любовью. Все прочие были с ним из выгоды: член штаба, видный, статный мужчина, к тому же живучий, как таракан. А Меган стала смотреть на него этим своим особым взглядом, будучи еще подростком, когда он сам еще был никем, когда Мэтт еще не возвысил его в иерархии сопротивления до уровня бригадного, а после штабного командира. Так может стоило сказать что­нибудь другое умирающей влюбленной девушке вместо фразы «все хорошо»?
Оливер и в этот раз не смог найти правильный ответ. Он так и не сумел уснуть, поднялся, отряхивая налипшие на броню сырые хвойные иголки и мелкие листья, подхватил оружие и отправился в ту сторону, где, по его мнению, сейчас должен был находиться Мэтт. Старика он нашел довольно быстро. Тот стоял неподвижно в тени одного из деревьев и наблюдал за открытой местностью, откуда они пришли. Еще не стемнело до конца, и Оливер мог различить крыши полуразрушенных домов некогда благополучного пригорода, которые уже скрывались за кронами молодых деревьев.
— Топочешь, как слон, — бросил Мэтт.
— Не хотел получить от тебя пулю в голову, — тихо ответил Оливер. — Неловко бы вышло.
— Да, неловко.
Голос Мэтта звучал так, будто мыслями он был где­то далеко, там, куда не ведет ни одна дорога. Его, как и Оливера, с наступлением ночи посещали призраки прошлого.
— Покурить бы сейчас.
— Ты курил в последний раз лет двадцать назад, — старик наконец­­то повернулся к Оливеру и посмотрел на старого друга. — С чего бы?
— А поэтому и захотелось. Давно было, — ответил тот.
Мужчины замолчали. Мэтт поудобнее перехватил карабин, на мгновение замер, а после кряхтя опустился на землю, опираясь на оружие как на посох.
— Разваливаешься ты уже, Мэтью.
— Заткнись. Сам вон уже старческой бессонницей страдать начинаешь, хоть и не спали столько времени, — Мэтт сплюнул на землю. — А дальше будет хуже, поверь мне.
Оливер также опустился на землю. Неудачно схватившись за ствол карабина, он слегка потянул правую руку. Тотчас заныла старая рана, закрытая огромным шрамом, который, будто змея, тянулся от кисти до самого локтевого сгиба. Мэтт заметил, как сморщился от боли Оливер, но ничего не сказал. Он прекрасно знал об этой ране, из­за которой Стальной Генерал чуть не потерял когда­то руку. Благо, обошлись без ампутации. Он подождал, пока Оливер устроится поудобнее, и заговорил, глядя перед собой:
 
— Я часто думаю о том, как бы сложилась моя жизнь, не доведи мы планету до ручки, — Мэтт устало потер ладонью лицо. — Не начнись тогда голод, кем бы я стал? Уж точно не кровавым команданте, которым пугают детей на ночь.
— Сколько тебе тогда было? Двадцать?
— Да, около того, я уже не помню точно. Знаешь, когда мир постепенно умирает, ты не замечаешь этого. Сотню лет назад люди в панике строили бункеры, опасаясь ядерной атаки русских. Как же это смешно сейчас выглядит, эта паранойя! Целым поколениям промывали мозги на тему того, что все вокруг идиоты, что вокруг одни враги. А знаешь, как оказалось, как прижало — никому до нас и дела особого не было.
Глаза Мэтта опустели. Он опять был далеко.
— Все началось с выдува почв. Пока знающие, как мне казалось, люди били тревогу, власть имущие качали бабки из земли. В новостях все крутили, что запасы зерна уменьшаются, засуха уничтожает посевы, пылевые бури и так далее. Еда дорожала, недовольство росло. А потом, в один из годов, я еще в школе учился, фермеры Канзаса во время пахоты докопались до глины. Вот тут и началось: внезапно вспомнили об ученых, запрещенном ГМО — черт его помнит, что такое, что­то с генетикой и экспериментами по скрещиванию связанное, — много о чем вспомнили тогда. А тут еще и азиаты что­то с торговлей там решили, в общем, отказались от нашего великого и могучего доллара. И все. Еще пять лет мы протянули, а населения­то — ого­го! — миллионов семьсот уже было, да только никто спасать нас не спешил. Ну а дальше ты и сам помнишь. Карточки, урезанные пайки, голод. Знаешь, что я думаю на счет всего этого? Нам все твердили, что планета гибнет. Но оглянись вокруг, Оливер. Достаточно было выкосить девяносто пять процентов жителей этого участка суши, и спустя сорок лет все пришло в относительную норму. Мы же как­то выращиваем хлеб и кукурузу, скот разводим. И это на севере, где зима пять месяцев в году. Вот, планируем пару сталелитейных заводов запустить сверх того, что уже работает. Парни, что к нам переметнулись, молодняк инженерному делу учат, собирают по крупицам знания из тех, что сохранились. А мы все воюем.
— Да, — ответил Оливер. Он далеко не в первый раз слышал этот монолог от Мэтта, но все так же из раза в раз не перебивал. Старику надо было выговориться.
— Да, — повторил следом за ним Мэтт, — мы воюем и воюем. За непонятную власть над непонятно кем. И знаешь что? Это будет вечная война. Нас давно могли прихлопнуть, но мы — бугимены, нами пугают непослушных детей и их родителей, чтобы не поднимали головы и были рады тому, что имеют. Потому что иначе придет бугимен и утащит их. Тем, кто сидит в новой Столице, точно так же, как и многим другим правителям в истории, нужен враг, внешний или внутренний — не важно, — которым они будут пугать непослушных детей. Русские теперь далеко, а вот мы — близко, — Мэтт опять сплюнул на землю. — Устал я от всей этой возни уже порядком, Оливер.
Оливеру было нечего ответить Мэтту — он сам все прекрасно осознавал. Поэтому и пытался сбежать от этой жизни хоть куда, хоть в столичное Гетто, наполненное нищими и бандитами.
Они еще немного помолчали. Когда Оливер уже в который раз собирался поделиться и своей историей, историей о том, что он помнил о засухах, голоде, гражданской войне, вдали послышался крик, а следом выстрел. Мужчины резко повернули головы в ту сторону, откуда исходил звук. Не говоря друг другу ни слова, они поднялись с холодной земли, перехватили поудобнее карабины и сняли их с предохранителей.
— Пойду разбужу Джо.
— Давай быстрее, — кивнул Мэтт. — Видишь здание? — он указал рукой на дом, видневшийся за деревьями в метрах ста. — Подтягивайтесь туда.
Оливер молча развернулся и отправился к месту, где остался спать их проводник. Застал он Джо уже на ногах и, как и он сам, с оружием в руках. Заметив Оливера, он сначала направил на него карабин, но после, услышав от него тихое «Джо, свои!», опустил оружие.