Дочь Водяного (СИ)
При виде мамонта обитательницы озера поначалу с визгом разбежались, но потом вернулись, с любопытством поглядывая на древнего великана. Некоторые даже настолько осмелели, что решились его погладить, благо эхеле не возражал. Впрочем, куда больше русалкам понравился семаргл, который сначала млел от ласк и, кажется, мурлыкал, подставляя мягкое пузо, потом затеял веселую игру в горелки.
— Я ждал тебя с другой стороны, — снисходительно глянув на дочерей, повернулся к Михаилу Водяной. — Но, думаю, ты правильно сделал, что поторопился и прибег к помощи духов. Поганый выползень знает о твоих планах и собирался тебя подкараулить.
Михаил кивнул, вспоминая, как отчаянно эхеле и Семаргл сражались с порождениями Нави, и он точно знал, что эти столкновения — только начало.
— Я принес все, что требуется, — показал он содержимое мешка. — Помоги мне сделать зеркало.
— Все, да не все, — покачал головой Водяной, глядя на гостя испытующе.
Михаил молча расстегнул ворот рубахи и протянул мастеру отражений нож, подставляя открытую шею.
Он с самого начала знал, что для изготовления амальгамы помимо лунного серебра вместо ртути понадобится его кровь, но ведь он приехал в тундру, чтобы умереть и снова возродиться в статусе шамана ради тех, кого больше жизни любил. Он готовился к тому, что обитатели тонких миров в обмен на помощь заточат его в кишащий жуткими тварями душный и сырой каменный мешок, в сравнении с которым стылая постель в вечной мерзлоте показалась бы пуховой периной. Он не страшился мук. Те, с кем шаманы встречались во время странствий, алкали крови, глодали плоть или на живую стесывали мясо с костей. Потому условие Водяного он воспринимал в том числе и как ритуал, завершающий обряд.
— Играй, — приказал Водяной.
Он вручил Михаилу его дудочку и повернулся к дочерям:
— Эй вы, селедки безмозглые, свербигузки * божевольные! * Хватит зубы полоскать, пора и делом заняться. И этого мохнатого бездельника сюда гоните! — указал он перепончатой рукой на Семаргла.
Едва только Михаил завел мокшанский весенний наигрыш, русалки-ведявы побросали свои гребни, оправили рубахи, из-под которых выглядывали то ли стройные ножки, то ли рыбьи хвосты, и закружились в хороводе. Перед Водяным появилась гигантская форма, возле которой снопом живого огня парил Семаргл. Пламя, стекающее с его крыл, словно в жерле вулкана, плавило, превращая в послушную стеклянную массу, кварц и делая податливым фульгурит. Водяной достал полую трубку и, раздувшись, точно самец бычьей лягушки в брачный период, начал выдувать гигантский стеклянный пузырь.
Михаил продолжал играть, варьируя незатейливую мелодию, ускоряя темп и включая новые напевы, подобно тому, как в раскаленную поверхность будущего зеркала Водяной терпеливо вплетал похожий на окаменевшую молнию фульгурит. Пляска русалок в такт музыке становилась более стремительной, движения экстатическими и призывными. Постепенно затянутое легкими прозрачными облачками небо прояснилось, и оттуда прямо на почти готовую стеклянную колбу, которой предстояло стать зеркалом, упал серебряный луч лунного света, равномерно растекаясь по поверхности. Водяной повернулся к Михаилу и перерезал ему горло.
Кровь хлынула в колбу, смешиваясь с лунным серебром в магической амальгаме, возникшей из добровольной жертвы. При этом сам Михаил непостижимым образом продолжал играть, глядя на то, как его тело бьется в конвульсиях. Водяной, торопясь закончить работу, пока стекло не остыло, разрезал готовое зеркало, затем принялся закалять и шлифовать гладкую поверхность, на которой проступал созданный молнией, ветвящийся оленьими рогами причудливый узор.
В это время русалки, прервав свою пляску, деловито набирали воду из двух ключей, открывшихся у отлогого берега озера: тех самых заветных с Мертвой и Живой водой. Водяной, закончив с зеркалом, подошел к бездыханному телу Михаила и для начала сбрызнул глубокую рану на горле Мертвой водой. Подождал, пока ткани срастутся, а потом окропил мертвенно бледное лицо Живой водой, постепенно вливая ее убитому в рот.
Михаил поперхнулся, закашлялся и открыл глаза, обнаружив себя лежащим в залитой кровью рубахе на берегу реки вблизи от памятного откоса.
Дархан хлопотал возле него, приводя в чувство. Чуть в стороне мужчины кочевья разделывали тушу только что убитого оленя — священного животного, почти во всех традициях связанного с солнцем. Старый шаман заговорщицки подмигнул, протягивая кусок сырого мяса и кружку, в которую сцедили свежую дымящуюся кровь. Михаил попытался подняться, ощущая слабость во всем теле, и наткнулся на холодный гладкий предмет. Возле его бока, завернутое в оленью шкуру, лежало Зеркало Верхнего мира.
Кое-как подкрепив силы, Михаил еще раз искупался в реке, смывая кровь и окончательно возвращаясь к миру живых. Дархан помог ему переодеться. В расшитом знаками Верхнего и Нижнего мира ритуальном плаще куму, Михаил с удивлением узнал заготовку, которую усердно украшала лентами и бисером Вера.
Они с Дарханом провели совместное камлание, подтверждая право ученика называться шаманом, а потом вернулись в чум, где Михаил заснул как убитый. И только Верин родной аромат яблок, к которому помимо привычного скипидара и красок сейчас примешивались запахи кочевья, напоминал о том, что он жив.
Утром приехал Николай, и настала пора прощаться. Вера обменивалась какими-то последними советами с женщинами, принимала подарки, суетливо хлопотала, проверяя запакованные еще накануне этюдник и сумки. Вот только по ее напряженной спине и скованности движений, по тому, как она нервно собирала волосы или теребила застежки рюкзаков и сумок, Михаил видел, что помыслы ее сейчас в далекой Москве, и разделял ее тревогу. Конечно, духам удалось отогнать хворь от Левы, но кто знает, что еще придумает хозяин Нави?
— Делай что должен, и свершится, чему суждено, — напутствовал ученика Дархан.
По его словам, это изречение Марка Аврелия он еще в юности перенял у геологов и за многие годы успел оценить его мудрость и глубокий смысл.
— За близких не переживай. Жену твою хранит сила Верхнего мира, а сына берегут ее любовь и духи, которых ты подчинил.
— А что насчет тебя? — испытующе глянул на наставника Михаил, понимая, что в мире живых его вряд ли увидит.
— Мне страшиться уже нечего, — безмятежно улыбнулся Дархан. — Я не уходил лишь потому, что ты задержался. А сыну наставника сам найдешь.
Всю обратную дорогу до месторождения и райцентра Вера молчала, с тоской глядя в окно или рассеянно слушая рокот двигателя вертолета. Болтанку она на этот раз, кажется, даже не заметила, готовая сама расправить огненные крылья и в один миг перенестись домой к сыну. Михаилу проплывавшие мимо пейзажи тундры тоже казались какими-то серыми и словно выцветшими. Впрочем, после своих странствий он вообще все еще пребывал в каком-то пограничье, характерном для шаманского транса.
Он украдкой провел рукой по горлу, на котором все еще оставался розоватый шрам, и тут же ощутил крепкое, если не сказать судорожное, рукопожатие Веры. Даже когда он возвращался из горячих точек, она на него так не смотрела. Он ее обнял, но она сначала крепко прижалась к нему, словно пытаясь слиться в единое целое, потом отстранилась. Она всегда запрещала себе радоваться и любить, если Лева болел. Михаил видел, как она осунулась, и не пытался даже спрашивать, что она ела и сколько спала. Впрочем, любовно украшенные ее руками шаманский куму и детская кухлянка, не считая портретов и эскизов, говорили о степени ее усталости красноречивее любых слов. Белая ночь — помощница рукодельницы, но враг отдыха и сна.