Вольноопределяющийся (СИ)

Василиса Егоровна Третьякова чаевничала по утру в обществе соседа-землевладельца отставного майора от артиллерии Черемисова Прова Николаевича. Отслужив в рядах Российской Армииположенные двадцать пять лет, Пров Николаевич решил вернуться к корням и заняться внедрением в сельское хозяйство новейших европейских разработок технологического свойства. Был он мужчиной высоким, приятной наружности, ко всему прочему холост. Опасности и трудности воинской жизни лишь слегка посеребрили виски этого сорокачетырехлетнего майора, что вкупе с черной как смоль шевелюрой, роскошными усами и отменной армейской выправкой придавало ему завидную толику мужского обаяния. Роскошный образ соседки-помещицы сразил сердце бывшего вояки с первого взгляда. Злые завистливые языки, как это часто бывает, пытались очернить женщину перед Черемисовым, мол, она тебе в матери годится. Но упрямый майор, не слушая «доброхотов», упорно шел к цели и пару-тройку раз в неделю навещал красавицу Третьякову в её доме. Покамест далее совместных чаепитий дело у них не зашло, но настырный вояка не терял надежды и пытался всячески произвести приятное впечатление на даму своего сердца.
— Так вот, несравненная Василиса Егоровна, стоим мы, значит, в кавказском ущелье Кызыл-Арба — Красная Телега по ихнему. По дну небольшая речушка протекает, вода ледяная талая с горных ледников зубы сводит, но вкусная, словами не передать. Наших едва батальон наберется, турок тыщь сорок, в основном янычары — бойцы знатные, отчаянно-бесшабашные! Моя батарея средних мортир, в засаде замаскированная под купу кустарника. Ждем, когда вражина ломанется на наши позиции. Оно хоша и горы, но свежести никакой, жарища, будто в чухонской бане, что сауной прозывается! Нервы, скажу вам, на взводе. Четыре с небольшим сотни супротив эдакой армады, похлеще будет, нежели у древних эллинов при Фермопилах супротив персов! Дело к обеду, а супостат и не думает наступать. Ну мы немного успокоились, решили, что на сегодня генеральный штурм отменяется, а назавтра должен был подойти двадцатитысячный корпус генерал-лейтенанта Буланова Серафима Дмитриевича. Вздохнули посвободнее, а турка возьми да попри на наши позиции аккурат опосля обеда. Страх Господень, вы бы видели, Василиса Егоровна, янычары по пояс голые с саблями и пистолями прут как бессмертные! Благо дело происходило в зауженном пространстве и развернуться широким фронтом супостат не имел возможности. Спасибо нашим одаренным, в первую очередь создали над батареей, коей изволил командовать ваш покорный слуга, непроницаемый для пуль, вражеских снарядов и чародейских штучек барьер, иначе нас повыбили бы в первые минуты боя. Особливо волшба. Вы бы видели как буквально в сажени от тебя молнии сверкают и огненные шары летают! Ужасти! После начала атаки мы не сразу открыли огонь по наступающим. Сначала произвели контрбатарейную борьбу, иначе говоря, подавили огнем артиллерию противника. Да что там было артиллерии той?! Смех один — с десяток дульнозарядных бронзовых пушчонок. А вот одаренных у них было очень много. Всячески нам мешали и угрожали. Благо подпоручик Супрунов правильный прицел взял и накрыл одним снарядом всю эту братию. Много жизней русских людей он тем самым спас! Я потом на него представление написал к ордену Святого Михаила-Воина. По подвигу и награда. Чуть позже, когда в горной теснине турок скопилось побольше мы дали залп в самую гущу наступающих, а за ним еще, еще и еще. А османы так и прут, будто страха в их сердцах нет, пуль пехотинцев и наших снарядов совершенно не боятся! Это мы потом узнали, что перед боем их опиумом накачали по самые брови. Моя батарея стреляет и стреляет! Ниже по склону пехота из винтовок лупит! Дым смрад, короче, Ад и Израиль! В какой-то момент стволы орудий перегреваться начали. Наконец раскалились едва ли не докрасна. Боеприпаса имеется в достатке, а стрелять нет никакой возможности — стволы расширились от нагрева, снаряд не летит куда нужно, водой охлаждать опасно, может ствол разорвать! Однако и у врага нервы оказались не железные, через полтора часа после начала атаки откатились на свои позиции. Так вот, обожаемая хозяюшка, когда дым рассеялся, такого количества трупов я не видел более ни разу, а кампаний мне довелось пройти немало. Горы мертвецов по всему ущелью, речка разлилась запруженная телами. Вода в ней вся красная от человеческой крови.
 
— Неужто такое бывает?! — сжав пальцы рук от волнения в кулачки, испуганно воскликнула Василиса Егоровна.
— Честью офицера клянусь! — гордо выпятил богатырскую грудь отставной майор. — В тот день турка атаковать так и не решилась. А на следующее утро подошли наши и погнали мы супостата сначала до Эривани, потом до Тифлиса и дальше. Лично мне сам царь грузинский Давид Третий Глонти повесил на шею золотую цепь кавалера ордена Горного Орла. После освобождения от турецкого ига кавказских единоверцев, нашу батарею перебросили под Нарву…
Рассказать о своих подвигах в Третьей Северной Войне майору помешал приезд мальчишки-посыльного на коняге.
— Госпожа барыня! Госпожа Барыня! — едва увидев вышедшую на крыльцо Третьякову, заорал во всю свою луженую глотку пацан. — Там это… вашего Андрея заарестовали полицейские и в тюрьму посадили!
— Как арестовали?! — всплеснула руками Егоровна.
— Побил он каких-то охвицеро̀в и кучера ихнево едва не до смерти. Один, сказывают, ажно цельный болярин. За то ево в кутузку и определили, суда, значица, дожидаться.
— Господи Боже мой! — нервы женщины не выдержали и она тут же осела на ступеньку крыльца. Благо отставной майор вовремя оказался рядом, подхватил даму под локоток и успел предотвратить жесткую посадку. — Андрюшеньку полиция арестовала! Он же мухи не обидит! Расскажи, мальчик, кто тебя послал? Может пошутковать решили?
— Не, Василиса Егоровна, это никакие не шутки. А прислал меня Еремей Силыч Сидоров, я при евоном трактире на подхвате у Викентия Дормидонтыча — повара ихнего. Если что, Серега я Мальцев, меня там всяка собака знает. Вчерась ваш Андрей прибыл на поезде из столицы. Пешком решил прогуляться до поместья. А господа велели кучеру огреть его кнутом. Тот за кнутовище, а ваш как перехватит, да ка-а-к дернет! Кучер с козел прям в кусты улетел! Тут и сами офицера из возка повылазили. Он одному бздыщь! Другому бздыщь! Кажись, бояричу челюсть сломал, второму нос на боковину свернул. Но тех-то быстро всех излечили в больничке, а вот вашего в каталажку посадили, ну как бы за оскорбление чести и достоинства болярского сынка и столбового дворянина.
— А что за боярич и кто тот дворянин? — встрял в беседу Черемисов.
На что трактирный мальчишка незамедлительно отрапортовал:
— Болярин Орлов и сынок местного помещика Семипольского. Грят в гости оне ехали к Семипольским на смотрины младшей сестры охвицера Семипольского, ну жениться вроде бы надумали на ей…
— Так, стоп, не нужно лишнего! — притормозил говорливого мальчугана отставной военный. — Анекдоты про сватовство наследника боярского рода к хоть и столбовой, но дворянке можешь рассказывать своему повару, мне же в подобное мало верится. — Затем, повернувшись к хозяйке поместья, продолжил: — Как бы там ни было, дела у вашего воспитанника, можно сказать, швах. Прилюдно нанести оскорбление рукоприкладством отпрыску одного из знатнейших родов империи — гарантированно вынести себе приговор суда, минимум лет на двадцать каторжных работ. М-да, уважаемая, Василиса Егоровна, не завидую Андрею. Видать горячий он у вас юноша, жаль не успел с ним познакомиться.
— Что же мне делать, Пров Николаевич?
— Не вам, обожаемая Василиса Егоровна, — Черемисов лихо подкрутил черный ус, — а нам с вами, если, разумеется, позволите подсобить старому вояке в этой вашей беде. — Майор был еще тем стратегом и, проявив активное участие в делах Третьяковой, рассчитывал наконец-то завоевать сердце неприступной красавицы. И пусть мотивация этого его поступка кому-то покажется чересчур меркантильной, однако, помощь мужчины — это именно то, что в данный момент крайне необходимо хоть по-своему и сильной, но все-таки женщине.