Щуки в море (СИ)

Когда четырёхлетний мальчишка пошёл в детский сад и возвращался домой к вожделенному цветному чуду, растить добропорядочного мирного бюргера было уже поздно — Артур настолько полюбил книги, что телевизор его так по-настоящему и не заинтересовал. Однако он быстро сообразил, что «ящик» — хорошая штука: пока родители медитируют на кухне, можно потихоньку почитать Запретную Книгу — Только Для Взрослых. Семья была молодой, время — дефицитным на хорошие книги, а читал Артюша быстро, поэтому ему ничего не оставалось делать, кроме как глотать всё напечатанное.
Кончилось — на самом деле только началось — всё это тем, что родители убрали всю литературу как можно выше. Вниз отцу пришлось поставить словари, энциклопедии, учебники, справочники и прочие слишком скучные для детей фолианты. Однако он просчитался и здесь: уже через две недели «юный техник» начал приставать ко всем подряд «дядям» и «тётям» с просьбой объяснить, «что такое экс-цен-три-си-тет» и «как читается вот эта каракуля». Ошарашенные подобными вопросами «тёти» в ответ скрывались за стеной противного сюсюканья, которое отпугивает почти всех мальчишек старше трёх лет, а не менее ошарашенные «дяди» всё же иногда пытались честно объяснить, но Ужасный Ребёнок этим не удовлетворялся и начинал выпаливать вопросы длинными очередями. К тому же он имел привычку рассказывать всем свои длинные и по-детски глупые фантазии, за что взрослые с удовольствием поднимали его на смех или просто не слушали. Масла в огонь подливали и родители: «То, что ты говоришь, никому не интересно, не приставай!» Очень скоро Артур сделал вывод, что все «тёти» — дуры и притворщицы, а «дяди» просто не любят разговаривать с детьми, и что он прекрасно может обойтись без этого и общаться сам с собой — точнее, с книгами, раз умеет читать.
Впрочем, иной раз то, что говорили «дяди», дабы отвязаться, оказывалось дельными советами. Издевательские отмазки типа «Посмотри в энциклопедии» и «Записывай, а то забудешь потом! Как, такой умный, а писать не умеешь?» привели к тому, что справочники он читал сплошняком, а на прогулке в детском саду выводил, высунув язык, печатные буквы на песке или на снегу.
Для полного счастья маленькому Артюше не хватало только одного — чтобы к нему относились серьёзно. Однако, хотя к Ломоносовым и Кулибиным и относятся с некоторым признанием, модны среди мамаш были юные Чайковские и Роднины с Зайцевыми — от них можно просто млеть и совершенно не обязательно воспринимать их всерьёз. Слушая восхищённые пересказы об успехах занимавшейся музыкой Кати, ловкого маленького фигуриста Димы и «свободно» говорившей по-английски и по-французски Леночки, Артур жутко ревновал и тихо ненавидел знакомых ребят, которые, как ему казалось, вытесняли его из сердца матери.
Чтобы «соответствовать», он поначалу не сопротивлялся попыткам родителей пристроить его на музыку, фигурное катание и английский. Но гаммы оказались слишком нудным занятием, а тренер в спортивной школе не взял слишком неуклюжего паренька. Не заинтересовался он и английским языком — для подрабатывавшей частными уроками школьной учительницы наречие Туманного Альбиона было языком не Свифта и Бёрнса, а считалочек и прибауточек, к тому же она была помешана на Правильном Произношении. Не сумев понять, что Артюша выучит любой язык за пару месяцев, дай ему только серьёзные книги на нём, учительница через неделю отказалась заниматься.
Лет с пяти Артур перерос уровень детского сада и начал страстно мечтать о школе. Однако два года томительного ожидания закончились жестоким разочарованием — всё, чему учили в первом классе, он давно уже знал, а писал разборчиво и без ошибок. Учительница в конце концов махнула на него рукой — пусть читает на уроках, лишь бы не шумел, но одноклассники начали завидовать и недолюбливать его. В ответ Артур зло высмеивал их многочисленные ошибки.
К восьмому классу насмешливый и циничный юнец по прозвищу Урфин стал чуть ли не самой приметной фигурой в школе. Любившие свой предмет учителя знали: если Малиновский внимательно слушает — значит, урок удался. Математик, физик, химичка и биологичка прощали ему даже то, что он постоянно поправлял учителей прямо на уроке, поскольку на олимпиадах по естественным наукам Артур чуть ли не в одиночку тянул не самую сильную в Туле школу. Но вот «русалка», историчка и «англичанка» люто ненавидели его. Нет, он не хулиганил, но привыкшие разводить демагогию пожилые тётеньки очень не любили натыкаться на аргументированное и подкреплённое действиями возражение. «Этому ужасному Малиновскому» ничего не стоило наотрез отказаться писать сочинение («Ничего умного пока придумать не могу, а что попало писать не буду»), свалить с урока английского («Я Эдгара По в оригинале читаю, а болтать с американцами мне не о чем») или ехидно спросить историчку: «А имеют ли граждане СССР право на смерть, или у них есть только обязанность умирать?» Вдобавок он не стал вступать в комсомол (дело было на заре «перестройки») и пренебрегал «классными часами».
 
Конечно, для одноклассников Артур тоже был фигурой одиозной. Мало того, что из-за его бунтарства учителя начинали злиться на всех, он ещё и осмеливался всем своим видом демонстрировать, что на «коллектив» ему наплевать, и называл всех «конформистами», а то и просто «быдлом». Окончательный разрыв произошёл как раз в восьмом классе, когда «прыщавые юнцы» начали заглядываться на девочек — получив учебники по анатомии, многие мальчишки сразу начали, смачно ухмыляясь, читать в нём параграфы «для ознакомительного чтения». Конечно же, Артур знал все эти вещи лет с восьми — из одного серьёзного фолианта по биологии — и искренне не понимал, почему о хорошо известных биологических фактах надо говорить с таким заговорщическим видом. Поэтому, когда заметившая нездоровое оживление учительница спросила: «В чём дело?», он кинул на весь класс реплику тоном старого циника: «А, сношаются как потные грызуны!» Бойкоту Артур был только рад — по крайней мере, стали меньше приставать с просьбами решить кому-нибудь задачку.
Когда он был не в школе, то читал или что-то мастерил — дома или в кружке «Умелые руки». Получалось неплохо, но после того, как тринадцатилетний Артюха сделал два вполне боевых лука и устроил с такими же Робин Гудами соревнования по стрельбе на пятидесятиметровом расстоянии, у руководителя кружка были неприятности с милицией, и Артуру пришлось уйти. Вместо конфискованных луков он стал втихаря мастерить арбалеты, но соревновался теперь только сам с собой, уходя подальше в лес. В пятнадцать лет этот бунтарь был уже метким стрелком и неплохим «оружейником», но знал об этом только он сам.
Юность подкралась незаметно и оглушительно. В десятом классе Артур начал вдобавок и думать — думать по-настоящему. Первым делом он понял, что всё, чем он гордился как бунтом, было просто-напросто здравым смыслом — отказом от бессмысленных действий. Осознание сего факта далось ему очень непросто — удар изнутри, как известно, самый тяжёлый. Почти сразу же он получил удар и извне, обнаружив, что все оставили его в покое. Он победил. Что же дальше?
После нескольких бессонных ночей Артур поклялся, что всё-таки будет бесстрашно додумывать всё до конца, какими бы неутешительными ни были выводы. Чуть подбодрила его и прочитанная очень кстати фраза Эдисона: «Большинство людей готовы безмерно работать, лишь бы избавить себя от необходимости думать». Читал он по-прежнему много, но теперь это были стихи и — конспиративным образом — книги о революционерах и предводителях народных восстаний. Все почему-то думали, что парень влюбился, но он просто строил свой тайный мир, где нет места гадам и мещанству. Мир, где Артур Малиновский вместе со Стенькой Разиным рубит головы садистам-боярам, вместе с Верой Засулич стреляет в садиста-полицая Трепова и — уже один — убивает Фрола Козлова и Иссу Плиева[5]. Школьный бунтарь, Артур видел во всех бунтарях своих единомышленников и любовался этим миром — миром правды и справедливости, прекрасно понимая, что сей мир — воображаемый и именно поэтому совершенный. «Вот только коммунистов прогоним… Жалко, что их гонят без меня!» Учиться ему не то чтобы расхотелось, но перестало быть самым интересным в жизни. Поступив на физфак университета, Артур худо-бедно учился, пил пиво и играл в преферанс, а вокруг становилось всё больше и больше свободы, бедности, разрухи и нигилизма.