Звезды для моей герцогини (СИ)

В ночь перед судом над Анной мой брат пьет вино. Его глаза налиты кровью, волосы спутались, а руки то и дело тянутся к перу и бумаге. Но мысли не складываются в стихи, и он просто комкает листы, бросая их под ноги.
— Не хочу судить, — говорит он осипшим голосом.
— Ложись спать. Тебе нужно выспаться, чтобы судить честно.
Когда он поднимает глаза, меня бросает в дрожь.
— Честно?
— Да. Ты же знаешь, что она невиновна.
Анна всё еще королева. Если ее признают виновной — ее убьют. Брат горько усмехается и глотает вино.
— Она наша кузина, Гарри, — я пытаюсь достучаться до него.
— А он наш король.
Во мне закипает злость. Все вокруг ведут себя так, словно король и правда Бог. Но нет, он скорее Дьявол, который заставляет творить зло каждого, кто окажется рядом с ним.
Гарри уходит рано утром. Анну и Джорджа будет судить жюри пэров — им единственным оказали такую честь. Остальных уже признали виновными. Даже Брертона. Я не смогла удержаться от нервного смеха, когда узнала про него.
«Господи, Гарри, ты его видел? Она и Брертон, серьезно? Он даже никогда не заходил к ней!».
Пока не осудили только Томаса Уайетта, который всё еще сидит в заточении и ждет, как король распорядится его судьбой.
Мое сердце замирает, когда я слышу шаги за дверью. Руки трясутся, сердце бешено колотится. Как будто меня догоняет призрак. Я закрываю уши ладонями, чтобы не слышать этих звуков, и жду брата.
Его лицо искажено гримасой отвращения. Возможно даже к самому себе. Во мне всё обрывается, но он ведь еще ничего не сказал, так? Еще есть надежда. Маленькая светлая точка во тьме, которая очень хочет превратиться в ослепительный луч.
— Что вы решили? — спрашиваю я шепотом.
Он падает в кресло и жадно пьет вино прямо из кувшина. Отрывается от него и смотрит прямо перед собой.
— Там говорили, что она сама всех просила переспать с ней. Сказала Джорджу, что король в постели бессилен. Обещала Норрису выйти за него замуж. Шутила над тем, как король одевается, смеялась над его песнями.
Гарри усмехается и проводит рукой по лицу.
— Кажется, больше всего его задели песни.
— Что вы решили? — громче повторяю я.
— Он хочет ее смерти. Ему не нужно, чтобы было две королевы, не в этот раз.
Я подбегаю к брату и хватаю его за грудки. Хочется вытрясти из него эти слова.
— Что. Вы. Решили?
Он смотрит мне прямо в глаза, но будто не видит меня.
— Виновна, — шепчет он.
Я отшатываюсь от него. Хочется его ударить. Дать ему пощечину, а потом еще одну. И еще. Во мне поднимается гнев, и я дышу так часто, что груди становится тесно. Как самый молодой пэр, Гарри должен был голосовать первым.
— Как ты голосовал? — я почти не чувствую губ, когда задаю этот вопрос.
Как будто я не знаю ответ.
Гарри берет кувшин, чтобы снова поднести его ко рту, но я выбираю его у него из руки, и вино льется на одежду, окрашивая ее в грязный алый цвет.
— Черт, ты свихнулась?! — кричит брат, вскакивая с кресла.
— Как ты голосовал?!
— У меня не было выбора!
Я снова хватаю его.
— Всегда есть выбор! Ты знал, что она невиновна, и всё равно это сделал? Всегда есть выбор! Всегда!
— Нам нужно сохранить положение!
— Оно важнее ее жизни?!
Я толкаю его, а он хватает меня за плечи и встряхивает с такой силой, что моя голова едва не слетает с шеи.
— Выбора не было, и ты это знаешь, какого черта ты от меня хочешь? Против нее даже ее отец, что ты хочешь от меня?! Перестань вести себя как она, Мэри! Прекрати или я посажу тебя на цепь!
Я понимаю, что последние две фразы были не про Анну. Про нашу мать. Она опять взяла надо мной верх. Я всё еще тяжело дышу, но гнев постепенно отступает. Брат отпускает меня и отворачивается, стряхивая с рук красные капли.
— Генри Перси тоже голосовал. Упал в обморок, когда огласили приговор.
Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Господи, от Анны отвернулись все, кого она когда-либо любила. Генри Перси, граф Нортумберленд, хотел жениться на ней, еще когда она была фрейлиной. По слухам, они даже тайно обручились, но им не дали быть вместе. А потом в нее влюбился король.
 
— А Генри? — спрашиваю я, имея в виду своего мужа. Он был в суде присяжных. — Он тоже признал ее вину?
Какой глупый вопрос.
— Нет, он въехал в зал на белом коне и увез королеву в закат, — с издевкой говорит брат. — Ты не в сказке живешь, Мэри, и твой муж не Ланселот.
Гарри уходит, чтобы сменить одежду. До самого вечера мы больше не разговариваем. Но когда стемнело, брат заходит ко мне, бросает на стол карты, ставит рядом вино, и мы играем до поздней ночи. Говорим про что угодно, кроме самого важного. Истерически смеемся, вспоминая Кеннингхолл. Делаем вид, что нам больше нечего обсудить.
Мы напиваемся так, что нас по очереди тошнит в уборной. Если бы отец сейчас увидел своих старших детей, придушил бы собственными руками.
Когда мы подходим к окну, чтобы проветриться, по Темзе проплывает широкая баржа, залитая светом факелов и украшенная цветами. На ней — Джейн Сеймур и король. Они держатся за руки, и мне кажется, что я даже отсюда могу увидеть его блаженную улыбку. Их сопровождает ее брат.
— Надо было подождать и блевануть на них, — говорит Гарри. — Ненавижу Сеймуров.
  
Глава 23
 
17 мая 1536 года
Пятерых мужчин казнили на рассвете. Марка Смитона. Уильяма Брертона. Фрэнсиса Уэстона, Генри Норриса и Джорджа Болейна.
Их приговорили к повешению, потрошению и четвертованию, но король в своей милости заменил эту страшную казнь на простое обезглавливание. Он ведь такой ранимый, наш король. Не хочет людских страданий.
Первым умер Джордж, как самый знатный. Перед тем, как преклонить колени, он просил тех, кто пришел посмотреть на его смерть, впредь уповать на Господа, а не на мирскую суету. «Особенно придворных джентльменов, среди которых был и я».
Понадобилось три удара топора, чтобы отделить его голову от тела. Я стою у окна, вдыхаю утреннюю свежесть и вспоминаю, как Джордж, шатаясь и икая, прервал нас с Генри в ночь нашей свадьбы.
«Стойте, детки», — сказал мой кузен, и мы долгие месяцы слушались его приказа.
Вторым убили Норриса. Его длинный язык довел его до плахи, но перед смертью он выбрал молчать. Не признал, что заслуживает казни. Мне кажется, будто мне в нос ударили винные пары, которыми он дышал, когда тянул меня танцевать.
«Всего один танец, прекрасная Мэри».
Третьим был Уэстон. Человек, подаривший мне первый настоящий поцелуй, крикнул толпе, что хотел бы прожить во грехе еще лет двадцать. Или тридцать. И только потом раскаяться. Но в моей голове звучат другие его слова. «Всё отлично, я ни о чем не жалею». Мои пальцы тянутся к шее, словно ее снова щекочут его усы.
Хочется улыбнуться.
За Уэстоном вышел Брертон, так и не отбивший деньги, что проиграл мне в карты. Он прорычал, что заслуживает тысячу смертей, но люди не вправе судить о причине, по которой он умирает. «А если судите, то судите лучше».
Последним вывели дрожащего Марка Смитона. Я закрываю глаза и представляю, чтоон видел перед смертью. Красное море крови и плаха в окружении мертвых тел и изрубленных голов.
Он единственный признался, что спал с королевой. Признался под пыткой. Только его и имели право пытать. «Прошу вас всех молиться за меня, ибо я заслужил эту смерть».
Их головы не насадят на пики, а похоронят вместе с телами. Еще один акт милосердия от короля. Смотрите все, как он добр к ужасным предателям.
Его брак с Анной аннулировали в тот же миг, когда отвалилась голова Смитона. Больше не королева — теперь маркиза Пембрук. Не жена, а любовница. Просто шлюха. Тогда за что же умерли пять мужчин этим утром? И за что должна умереть она?
Ее казнь назначена на завтра.
— Она просто должна была родить сына, — говорит Гарри, вернувшийся с утренней бойни.
Я фыркаю, смахивая слезу со щеки.