Звезды для моей герцогини (СИ)

— Мне было важно, чтобы меня выдали за достойного человека, — отвечаю я.
Генри кивает и поворачивается, чтобы посмотреть в зал. Берется руками за перила помоста.
— Нам нельзя спать вместе, — говорит он, — но я уже знал других девушек.
Его прямота почти сбивает меня с ног. Он так просто говорит мне, что спал с другими. Хочет быть честным со мной? Я чувствую резкую боль в груди и не знаю, как к этому относиться.
— Это было во Франции, — продолжает он. — Перед нашей свадьбой. С тех пор я стараюсь придерживаться обещаний, что мы дали.
Он поворачивается и смотрит на меня в упор. Между нами расстояние примерно в два шага.
— Я тоже… — отвечаю я, но закусываю губу.
— Нет, я не об этом, я не сомневаюсь в твоей верности, — он говорит так быстро, будто испугался своих слов.
Мне хочется раствориться в воздухе. Я вспоминаю губы Уэстона на своей шее и чувствую, как наливаюсь краской из-за жгучего стыда. Господи, как же стыдно. Генри не сомневается в моей верности, а я целовалась с Уэстоном. Мария была права. Я не заслуживаю быть его женой.
Расстояние между нами сократилось на шаг.
— Мне кажется, — говорит Генри, — это я дал повод сомневаться во мне.
Он хочет поговорить про Мадж.
— Кажется, надо было объяснить всё сразу, но почему-то этого не сделал, — он нервно усмехается. — Тогда я танцевал с Шелтон… отец попросил меня развлечь ее. Пока он занят. Я только потом узнал…
— Что они спали?
— Да. Всё это как-то отвратительно звучит, прости — он смущенно улыбается.
— Вам… тебе не нужно оправдываться, — говорю я. — Ты волен делать, что хочешь, ты же сын короля.
— Именно потому, что я его сын, я не могу делать то, что мне хочется. Он слишком… Слишком много просит.
В моей голове снова звучат слова Марии. «Ему больше подойдет французская принцесса или дочь императора».
— Тебе бы хотелось завершить наш брак? — спрашивает Генри.
Честностью и прямотой он похож на свою старшую сестру. И еще на Маргарет. Но Маргарет деликатнее, а Мария жестче. Он — нечто среднее между ними двумя.
— Прежде всего я бы хотела стать тебе другом, — говорю я.
«И возлюбленной».
Он улыбается. Делает еще один шаг ко мне навстречу, и меня обволакивает его запах. Кажется, я не сказала ничего лишнего, и могла бы просто насладиться нашей беседой, но чувство вины не дает мне этого сделать.
Нужно всё ему рассказать про Уэстона. Я не должна врать мужу, как Екатерина врала королю. Ее обман в итоге погубил ее. Но Генри берет мою руку и целует так, что во мне не остается решимости во всём признаться. Его губы такие мягкие. Я хочу, чтобы он прикасался ко мне. Но если я всё расскажу, он больше никогда не удостоит меня и взглядом.
Может, просто прыгнуть с помоста и прекратить мои мучения?
Генри собрался сказать мне что-то еще, но нас прерывает поднявшийся снизу шум. Придворные перешептываются, все танцующие пары замерли. Музыка остановилась.
Мы смотрим вниз и видим, как королева заходится громким истерическим смехом. Хохочет до слез. Шабо стоит рядом с ней, что-то яростно бормочет и возмущенно трясет головой.
— Она хочет разрушить наш союз с Францией? — хмурится Генри.
Не может быть. Анна любит Францию. Тут что-то еще. Я внимательно прохожусь взглядом по залу и у меня мелькает ужасная догадка, которая быстро формируется в четкую мысль.
— Она смеется не над Шабо. Твой отец, — я указываю ладонью в зал. — Нет ни короля, ни Шелти.
Генри смотрит на Анну, потом переводит взгляд на меня. А потом устало вздыхает и закатывает глаза.
Двор развлекает французов еще около недели. Кажется, они не обиделись на «инцидент» с королевой, но кто их на самом деле разберет, это же французы.
Мы с Генри виделись еще не нескольких пирах и даже пару раз станцевали вместе. Точнее, он потоптался по моим ногам. Я еще раз убедилась, что танцы — это не его.
«Для меня самого загадка, почему так, — смеялся он. — Мои родители полюбили друг друга в танце».
Король поручил Генри проводить наших гостей, и в день перед отъездом он позвал меня пройтись с ним.
 
— Думаю, успею вернуться к Рождеству, — говорит он. — Кстати, я так и не сказал тебе спасибо за прошлогодний подарок.
На одном из его пальцев красуется кольцо с белым львом, и я улыбаюсь этому. И вспоминаю как, глупо повела себя в прошлом году.
Мы прогуливаемся по тропинке вдоль дворцовых стен. Еще не поздно, но вечера уже стали длинными — мы вышли, когда смеркалось и путь освещали последние солнечные лучи, а сейчас свет падает только из оконных проемов.
— Мне тоже понравился твой подарок, — говорю я. — Но я так и не разгадала его значение. Что ты хотел мне им сказать?
— Я думал, ты догадаешься! — удивляется Генри. — Мы тогда только поженились. Наш брак — как книга, которая еще не написана. Я имел в виду, что мы сможем вместе написать нашу историю.
На его щеках проступает румянец, и он отводит взгляд.
— Ну и еще Суррей сказал, что ты любишь читать. Извини, наверное, намек был слишком тонким.
Я вдруг стало смешно от самой себя. Я-то думала, он намекал на то, что я пустая. У меня вырывается смешок.
— Ты находишь это забавным? — спрашивает Генри.
— Нет, вовсе нет, — отвечаю я. — Просто у меня были другие версии.
Тот разговор на помосте сблизил нас. Мы стали чаще прикасаться друг к другу, и от каждого такого прикосновения я вспыхиваю. Но мы всё ещё не говорили про поцелуй на корте. И я не рассказала про Уэстона. Заставила себя забыть об этом, пока не наступит удачный момент, чтобы признаться. Если для такого может быть удачный момент.
— А какие истории тебе нравятся? — спрашивает Генри.
— О любви, — говорю я, и тут же мысленно отвешиваю себе подзатыльник. Невозможно сказать вещи банальнее. — Моя любимая — про Троила и Крессиду.
Надеюсь, интерес к Чосеру исправит положение.
— Веришь, что «в конце концов, всему приходит конец»?
— В каком-то смысле да. Даже любви приходит конец, когда люди умирают.
— Звучит печально. Но у меня не лучше, моя любимая — про Тристана и Изольду.
— Почему?
— Мне всегда казалось, что это так… красиво. Сначала это была не настоящая любовь, ведь они ее не выбирали, но, когда они умерли, они доказали, что их чувства истинны.
Мы несколько секунд идем в тишине, а потом Генри усмехается.
— Ладно, на самом деле я прочел про них назло наставнику. Он пичкал меня Авсонием и говорил, что рыцарские романы — чушь для простофиль, а мне так нравилось его злить, что я прочел первый же, что попался под руку. И потом бегал и всем рассказывал, что Изольда дура.
Я с недоумением смотрю на него.
— Да она просто взяла и умерла! — восклицает Генри. — Можно же было жить дальше, сохранить память о Тристане, если он был ей так дорог.
Мой смех эхом отлетает от стен дворца и уносится в темноту.
— Какой вы приземленный, Ваша Светлость!
Кажется, он смутился. Надо это исправить.
— А я в детстве назвала дураком Ахилла. Гарри рассказал, как тот убил царицу амазонок и влюбился в нее мертвую, и я так возмущалась! «Не мог получше ее рассмотреть, что ли?»
Теперь смеется Генри. На его лице сияет ребяческая улыбка, которая делает его еще красивее.
— Ну и кто скажет, что мы были не правы! — говорит он громко, и на мгновение я слышу в его голосе интонации короля.
— А что тебе Гарри про меня рассказывал? — продолжает Генри.
— Особо ничего. Когда он уехал к тебе, то перестал мне писать, а потом как-то было не до обсуждений. Но когда отец объявил о помолвке, брат сказал, что мне повезло.
— Ну да, — улыбается Генри. — Что бы он еще мог сказать. А вообще он отличный парень, верный друг. Правда, с вином иногда перебарщивает, но таковы поэты.
Кажется, мой брат своим талантом выбил себе право на любые глупости. Надо проследить, чтобы его отношения с вином не заходили так же далеко, как связь с Шелти.
Я хочу спросить у Генри про его мать. Про ту часть его семьи, о которой не принято говорить часто. Элизабет Блаунт, которую называют Бесси, давно живет вдали от двора и успела родить еще несколько детей, уже от законного супруга. Мне хочется понять, какие у Генри отношения с ней. Как он относится к единоутробным братьям и сестре?