Новый мир. Книга 4: Правда (СИ)

— А как насчет тебя? У тебя есть какой-то план? В Форест Глен ведь частный аэропорт, так?
Она коротко кивнула.
— Там ждет заправленный реактивный самолет. У пилота есть инструкция, как только я окажусь на борту, подниматься в воздух и лететь подальше отсюда.
— У тебя есть свой личный самолет? — мои глаза поползли на лоб.
— Конечно, нет. Его экстренно арендовали и предоставили мне кое-кого, кто очень хотел бы, чтобы их дочь убралась подальше из этого города.
Я кивнул.
— Неплохой план. Тебе следовало последовать ему еще вчера, а не выручать меня снова из беды.
— Не «мне», а «нам».
Я обратил на нее долгий взгляд. Затем неуверенно покачал головой.
В моей памяти всплыли лица ребят из «носка», которые стояли рядом со мной на площади Содружества, плача от слезоточивого газа, глохнув от хлопков светошумовых гранат, принимая своими телами пинки «Автоботов», удары током, холодную воду и резиновые пули: начиная от Торнтона, Гэтти, Гауди, с которыми я знаком недавно, заканчивая Чако, Хосе, Илаем, Стефаном, которые были рядом со мной еще во времена клуба. Сколько из них сидит сейчас в изоляторе, не в силах раздобыть средств на залог?
Затем я вспомнил о Джероме Лайонелле, который, если только он еще не успел совершить какое-то безумие, бродит, должно быть, сейчас, словно тигр в клетке, сгорая от бессильной ярости из-за невозможности спасти свою жену и сына, которых у него отняли. Вспомнил о Миро с Шаи и Элли с моим Мишкой, о Рине с Грубером, которым, скорее всего, еще не удалось покинуть Сидней и уж точно Австралию, ведь к их услугам не было частного реактивного самолета.
— Не думаю, — решительно покачал головой я. — Я не для того это делал, чтобы от них бегать.
— Не говори ерунды! Твой единственный шанс — это выйти у них из-под удара как можно скорее. Ты должен оставаться живым и на свободе — это сейчас самое важное.
— Значит, после всего, что я вчера сказал, после того, как я призвал людей бороться и не бояться, ты предлагаешь мне просто-напросто поджать хвост и бежать? — насмешливо переспросил я. — Ты понимаешь, что после этого скажет обо мне любой, кто сейчас остается в городе и продолжает бороться? Скажет, что этот парень, Войцеховский — очередное ссыкло и дешевый балабол, как и политиканы, которые подбадривают их, находясь в безопасности в своих поместьях в тысячах миль от зоны, в которой горячо. И правильно скажут. Этот поступок дискредитирует мои слова. Мои начинания. Если я — никто, то и идеи мои — ничто.
Я заметил, как Лаура недовольно поджала губы при слове «политиканы», и вспомнил, что ее собственный отец — один из тех оппозиционных политиков, которых я только что мокнул в дерьмо. Вспомнил наш разговор в баре прошедшим летом, после кремации Питера, в котором она цитировала слова своего отца, который не считает пороком излишнюю осторожность.
— Димитрис, ты обвинял меня в свое время в надменности. А теперь послушай себя! Ты сейчас говоришь: «Для обычных людей, ну вроде тебя, Лаура, а уж тем более для трусливых политиканов вроде твоего папаши, трястись за свой зад, бежать и прятаться — это нормально. Ну и бегите себе. Но я-то совсем другой, весь состою из принципов и идеалов, ничего не боюсь и на все срал с высокой башни!»
— Лаура, ты неправильно поняла меня. После всего, что ты сделала, мне бы и в голову не пришло приписывать тебе трусость или эгоизм!
— Да ты не нарочно. Просто убежденность в том, что ты способен на самопожертвование, а всякие там жалкие и низменные людишки — нет, так глубоко сидит в твоем подсознании, что ты этого уже и не замечаешь.
— Да ничего подобного! Я как раз и думаю сейчас о людях, которые делают намного больше, чем я, и подвергаются большему риску!
— И что с того?! Ты сильно поможешь им, если проявишь с ними солидарность тем, что сядешь или умрешь? Много это принесет пользы для дела, которое ты затеял?
На этот вопрос я не нашелся с быстрым ответом.
— Хочешь быть для людей знаменем — вот и будь знаменем. Хочешь дальше обращаться к ним со своими пламенными речами — обращайся. Хочешь говорить всем правду, проливать свет на тайны — говори, проливай. Ничто из этого не требует твоего присутствия тут. Более того — делать это из тюрьмы или с того света тебе будет намного сложнее.
 
Я все еще ощущал сильный внутренний протест против всего, что она говорила, и не раз порывался прервать ее каким-то резким отрицательным ответом. Но мой мозг не позволял игнорировать бесспорную логичность ее слов — им противились исключительно необузданные эмоции, которыми я все еще мысленно находился либо в зале Китайского молодежного театра, либо на площади Содружества. Мне понадобилось на секунду остановить водоворот эмоций и выполнить небольшое дыхательное упражнение, чтобы успокоиться. Все это время спутница смотрела на меня с тревогой.
— И куда ты предлагаешь мне податься? — недовольно спросил я, продохнув.
— Туда, где мы не будем легко для них досягаемы — в замечательный чартерный город Сент-Этьен, принадлежащий корпорациям, где юрисдикция Содружества не признается. Я жила там много лет, и хорошо знаю его. Лучше места не найти.
— Подожди. Ты сказала — «мы»? В смысле — предлагаешь нам полететь в одном направлении?
— Да, так я и сказала.
— Не думаю, что это хорошая идея.
— Что такое? Кто-то ведь приглашал меня на свидание? — подняла брови она.
— Я не буду подвергать тебя опасности.
— Не говори глупостей. Моя броня на порядок толще твоей. Убить меня? Шутишь?
Она самоуверенно усмехнулась, хотя в улыбке и чувствовалась определенная нервозность.
— И я поделюсь этой броней с тобой, — решительно произнесла Лаура.
— Нет, — решительно покачал головой я.
— Нет, мы это сделаем! — упрямо повторила она. — Как только мы приземлимся в Сент-Этьене, тобой сразу же пойдем в ресторан! В такой, где нас увидят все папарацци города, если только они все не переключились на политические сборища! К вечеру все должны знать, все до единого, что Димитрис Войцеховский из НСОК — это мой парень, и за ним, возможно, стоит мой отец, вся объединенная оппозиция, а может и Консорциум!
Я чувствовал, как по моему телу разливается тепло при звуках ее голоса, который был так решителен и бескомпромиссен, что не приходилось ни секунды сомневаться в ее искренности. От мысли о том, что ей не плевать, что она делает все это для меня, что-то неосязаемое начинало трепетать в сердце. Но были еще и рациональные соображения.
— Лаура, тебе не передать, как отрадно мне слышать все, что ты сейчас говоришь — покачал головой я, не удержавшись от подобия улыбки. — И я уж точно я ни в какой другой ситуации не отказался бы от предложения пойти с тобой в ресторан, хоть я и ненавижу, когда зеваки на меня пялятся, как на чучело. Но…
— Не желаю слышать ничего, что последует за словом «но», — отрезала она.
Некоторое время мы молчали, не решаясь перейти к продолжению этого разговора.
— У меня тоже было время, чтобы все обдумать, — наконец вымолвила она.
Я вопросительно поднял брови.
— И вот я здесь, — ответила она на немой вопрос.
Я неуверенно усмехнулся.
— Сложность с хорошими людьми в том, что у них может быть тысяча моральных побуждений, из которых они самоотверженно делают для тебя что-то доброе. Вот если так поступает мерзавец — тогда ты можешь быть уверен, что ты ему действительно не безразличен.
Лаура парировала:
— Я совсем не такая «хорошая», как ты думаешь. И хочу сразу тебя предупредить — я все так же слаба в откровенных разговорах, признаниях и прямых ответах. Так что сделай мне одолжение — позволь немного побыть загадочной.
Я не нашёлся что ответить. Взглянув в окно, я увидел, что мы пролетам над непроходимой пробкой, приближаясь к северным окраинам города, на которых лежит Форест Глен. Я все еще не сказал ей, что согласен улететь. Но и не повторил, что я наотрез отказываюсь.
— Лаура, даже если бы я и решил сделать так, как ты предлагаешь — вряд ли удалось бы, — снова заговорил я. — Меня чудом проморгали на выходе из «обезьянника», но на вылете из аэропорта — точно не пропустят.