Новый мир. Книга 4: Правда (СИ)

— Может быть, не только на твоих. Но и на твоих тоже.
Пристально посмотрев на меня, полковник Нильсен продолжил развивать мысль своего начальника:
— Войцеховский, я руковожу следствием и знаю обстоятельства дела как никто. Ты не спишешь все на «Валькирию». Или на этого своего Чхона. Не надейся на это. Ты ведь сам признался, что перед убийством семейства Н’До ты вошел в состояние передозировки препаратом по приказу своего прямого руководителя, хотя способен был осознать, что этот приказ противоречит позиции вышестоящего начальства. Ты участвовал в жестоком и бессмысленном убийстве малолетних детей, хотя способен был осознать, что зверские убийства происходят по личной инициативе твоего психически неуравновешенного прямого руководителя, без приказа свыше. А во время событий Европе, как показали экспертизы, ты был и вовсе достаточно вменяем. Даже если это правда, что некий человек из ЧВК убедил тебя, что нападения на эти мирные селения необходимо в интересах Содружества — разумный человек не мог не осознавать преступности этого приказа. Ты имел основания усомниться, что приказ исходит от руководства Содружества, которое никогда не выражало толерантности к подобным методам ведения войны. Ты контролировал свои действия в достаточной степени, чтобы удержаться от их совершения. Однако ты сделал это лишь в конце четвертого рейда. Так что не надо здесь корчить из себя праведника!
Не сводя с меня взгляда, продолжил генерал Мэдисон:
— Димитрис, хоть ты и не был зачинщиком этих преступлений, хоть ты и раскаялся, освобождение от наказания за настолько чудовищные деяния было бы надругательством над общечеловеческими ценностями и над памятью убитых людей, которые сейчас были бы гражданами Содружества, как и мы с тобой, не стань они жертвой этого подлого преступления. Я считаю беспрецедентным актом милосердия, что обвинение намерено просить лишь десяти — пятнадцати лет лишения свободы. В любой иной ситуации прокурор бы настаивал за такое на высшей мере наказания, и трибунал бы ее поддержал. Я прав, Анна?
Миллер нехотя кивнула. После паузы, преисполненной напряжения, Лоусон усмехнулся и добавил:
— Что, Войцеховский, жалеешь теперь, что явился с повинной? Не желаешь больше сотрудничать со следствием? Решил уйти в глухую защиту? Сразу тебя разочарую. Уже поздно. Следователи уже получили от тебя все, что им требовались. У них достаточно улик, чтобы двигаться дальше без твоей помощи. Обвинение, которое мы выдвинем, будет поддержано трибуналом. Так что, если откажешься от сделки — просто спилишь ветку, на которой сидишь.
— Да. Лишишь себя шанса выйти на свободу с чистой совестью и начать новую жизнь после того, как искупишь свою вину, — добавил Мэдисон.
Длительное время в комнате царило гробовое молчание. Я сидел неподвижно, глядя в поверхность стола. Через какое-то время слово впервые за долгое время взяла Миллер, и, к моему удивлению, попробовала несколько ослабить напор:
— Коллеги, я считаю, что Войцеховскому нужно время, чтобы подумать. Это — непростое решение.
— Да не о чем здесь думать, — собравшись с мыслями, ответил я.
— Мне тоже так кажется, — слегка удивленно скосившись на свою подчиненную, небрежно сказал Лоусон, который во время нашего спора то отвлекался на свои дела, то вновь начинал следить за ходом событий. — Мне нужно бежать на совещание к Главному спецпрокурору ровно через 2 минуты. Он обязательно спросит об этом деле. И я бы хотел принести ему новость о том, что мы продвинулись.
— Да, у тебя будет возможность принести ему отличнейшую новость, Лоусон, — сказал я, посмотрев на него с плохо сдерживаемой яростью.
Выдержав паузу, я выдал:
— Скажи ему, что подозреваемый Войцеховский официально послал его заместителя, и его самого, на хер. Скажи, что в акции «Правда о войне» скоро примет участие не 20, а 2000 человек. И та правда, которая уже выплыла — это цветочки по сравнению с той рекой дерьма, которая польется на вас дальше!
— О! — театрально усмехнулся Лоусон, но уголки его губ тронул гнев. — Так ты у нас крутой перец, да?! Что-то еще ему сказать?
 
— Скажи ему, что общество, чье терпение и так уже лопнуло, состоит не только из овец, а и из людей, имеющих мозг. И после того, что они видели в эфире OWN, их никогда не удовлетворит ответ: «Войцеховский — виновник всех бед». Саботаж этого расследования очевиден любому идиоту. И этот саботаж говорит об одном — о том, что он сам, его сраный заместитель, сраный директор СБС с его сраной командой, и их общий босс, его святейшество Уоллес Патридж — на стороне тех людей, против кого я дал показания!
— Надо же. Совсем с катушек слетел? — спросил Лоусон, переглянувшись с Мэдисоном.
Но я не обращал на него внимания и продолжил:
— А главное — скажи ему вот что. Скажи, что если вы покажете обществу, что не желаете с ним считаться, то утратите последний шанс сохранить мир и свою власть. И уже очень скоро те, кто сегодня были судьями, следователями и обвинителями, завтра сами станут подсудимыми. И когда это произойдет — желаю вам от души, чтобы к вам проявили такое же «милосердие», как то, что вы проявили ко мне!
§ 45
Как и следовало ожидать, после этой встречи интенсивность следственных действий с моим участием резко снизилась. Вскоре наступил день, когда никто не повел меня с утра на допрос. Я провел в полной прострации и абсолютном неведении несколько недель — до тех пор, пока не последовал вызов на заседание трибунала.
По службе в полиции я знал, что следствие и суд — не быстрый процесс. Полная компьютеризация всех процессов, произошедшая еще на исходе Старого мира, и послабление бюрократизма, которое произошло уже на заре Нового мира, позволили сократить длительность процесса в сравнении с явными перегибами, которые имели место в демократических странах в начале века. Но все равно мог пройти не один год от момента, когда детектив впервые взял в руки нить расследования до дня, когда суд огласил приговор.
Однако это переставало быть актуальным, когда в игру вступала слаженная карательная вертикаль «СБС — ДСП — ОВГТ», в которой не было оставлено никакого простора для затягивания процесса. Если же над расследованием начинала довлеть тень Протектора, который дал поручение взять определенное дело на особый контроль — то из быстрого процесс превращался в молниеносный. Так что, как бы невероятно это не звучало, всего лишь три с половиной месяца — с 2-го октября 2095-го года по 19-ое января 2096-го года — прошло между моим задержанием и днем, на который было назначено заключительное заседание трибунала.
Я лежал на своей койке, мрачно глядя в потолок и блуждая в лабиринте тяжких мыслей. Я ожидал, когда явится, как обычно, четверка молчаливых конвоиров из G-3, чтобы доставить меня в зал заседаний, где в полдень должно было начаться слушание. С самого утра я посвятил много времени йоге, чтобы отрешиться от волнения и ввести себя в состояние душевной гармонии. Но мне это не удалось — и мои мысли невольно начали набирать обороты, засасывая меня, словно водоворот.
«Ты ведь знал, на что идешь», — напомнил я себе, стараясь настроиться на философское самоотречение. — «Все мосты давно сожжены. Все, что ты теперь можешь — это оставаться верным себе».
Как и всегда в непростые минуты, я вспомнил свою встречу с Мей 2-го октября 2095-го. Не сделал ли я тогда ошибку, не послушав старую подругу? Где бы я сейчас был, если бы я тогда принял ее предложение? Может быть, мы с Лори были бы сейчас вместе? Никогда мне уже не найти ответов на эти вопросы. Столь же бессмысленные, как и любые вопросы, начинающиеся со слов, «а что было бы, если бы тогда?..».
Стремясь быть честным с собой, я полагал, что не имею морального права жаловаться на несправедливость судьбы. Люди, оказавшиеся в беде, всегда инстинктивно тяготеют к тому, чтобы избрать себе амплуа «невинной жертвы», «заложника обстоятельств». Но я полагал, что полностью снимать с себя ответственность за свою судьбу — это позиция слабых людей, к которым я не желал себя относить.