Миледи и притворщик (СИ)
Я испытующе смотрела на Шанти и гадала: это он так издевается надо мной или говорит всерьёз? Какие ещё демоны, если он специально отпаивал меня каким-то настоем. Что-то он темнит.
– Зря ты не веришь в демонов, – продолжил Шанти. – Тромцы тоже не верили ни в богов, ни в злые силы. Они не чтили предков, не слушали наших старейшин, говорили о прогрессе, а потом все разом бежали из Старого Сарпаля. Они не хотели понимать нашу жизнь и нас самих. И очень дорого за это поплатились.
– Хочешь сказать, мне нужно уверовать в горных демонов?
– Если не будешь верить, что они рядом, снова попадёшь в беду. Ты разве не слышала историю о завоевании Чахучана?
Я напрягла память и спросила:
– Это история о том, как тысячу лет назад царь Сарп решил завоевать весь континент, но споткнулся о Чахучан, его армия увязла в непроходимых Жатжайских горах и покорение последней сатрапии сильно затянулось?
– Так и было, – кивнул Шанти. – А почему армия увязла в горах?
– Очевидно, по той же причине, почему и я потеряла сознание и ослепла. Горная болезнь, труднопроходимые хребты.
– Это горные демоны всему виной, – настаивал Шанти. – Перед наступлением армии Великого Сарпа чахучанские жрецы воззвали к демоническим силам, и полчища злых духов поселились в этих горах. Была кровавая битва, а за ней ещё одна и ещё, пока армия Великого Сарпа не призвала себе на помощь истинных богов и богинь.
– Истинных? А Чахучанские боги, стало быть, ненастоящие?
– Боги чахучанцев в сути своей ряженные демоны. За масками добрых и справедливых созданий они прячут свои мерзкие лица и чёрную суть. Тысячу лет назад демоны обманули чахучанских жрецов, чтобы те позволили им заселить Жатжайские горы. Так по сей день они и обитают здесь. Горные селяне беззаветно служат им, потому что не знают других богов. Только немногие из жатжайцев обратили свои взоры к благой Азмигиль и выбрали для себя путь пробуждения. Но их очень мало. И я боюсь, что когда приду в Кутуган, увижу там лишь руины былого храма и не найду в городе ни одного последователя Азмигиль.
Его рассказ взволновал меня. В памяти всплыли тревожные воспоминания о разрушенном монастыре, чашах-черепах, свирели из берцовой кости и образ желтоглазой мумии.
Я набралась смелости и рассказала Шанти в подробностях обо всём, что пережила в ту страшную ночь. Мне очень хотелось выговориться. Пожалуй, никому и никогда я больше не расскажу о жутком горном монастыре. В Фонтелисе меня бы подняли на смех. А вот Шанти меня понял. Я даже показала ему кинжал с резной рукояткой. Он прикасаться к орудию не стал, зато задумчиво произнёс:
– Трёхгрудая Камали. На рисунках у неё всегда четыре руки. В одной руке она держит кинжал для жертвоприношения, в другой – отрубленную голову родного брата, третьей она собирает его кровь в жертвенную чашу, а в четвёртой держит флейту, на которой сыграет погребальный гимн. Камали – порождение тьмы и невежества. Она не жатжайская богиня, но её храмы есть во всех сатрапиях. К ним тянутся изгои, калеки и сироты. У Камали они ищут заступничества, и жрецы твердят, что богиня даст его каждому, кто дарует ей самое дорогое, что у него осталось. Кто-то ради будущего богатства или удачи закалывает на алтаре Камали родного брата или собственного сына, а те, у кого не осталось ничего, готовы резать свою плоть и цедить кровь в жертвенную чашу, чтобы получить чёрствую лепёшку из монастырской кухни и не умереть от голода. Камали служат подлецы, ступившие на путь забвения. Нет никого отвратительней и лживей её верных последователей. Хорошо, что монастырь, на который ты набрела, был необитаем.
– В подвале я видела мумию… – пришлось мне напомнить.
– Видимо, это был последний монах Камали. Он не вынес одиночества и отрешился от собственного тела, но так и не смог его покинуть.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты же видела в монастыре резную чашу с изображением Хозяина костей.
– Да, я слышала, что это некий заступник отшельников, он охраняет их тела, чтобы звери не обглодали.
– Вот именно. Этот заступник в сути своей ещё один жатжайский демон, но самый коварный. Он не даёт умершим обрести покой и держит их души в бренных телах, поддерживает в них искорки жизни. Ты видела не мумию, а ещё живого монаха, который иссох, но так и не смог умереть.
– Какая глупость, Шанти, – возразила я. – То существо не могло быть живым.
– Но ты же видела, как оно открыло глаза и пыталось что-то сказать тебе. Ты его потревожила. Может, ты первый человек за сотню лет, кто наведался в его убежище.
– Дикость какая, – не хотела верить я. – Это всё было не по-настоящему, мне показалось. Рот открылся, потому что челюсть трупа начала отваливаться, тот скрипучий звук был вовсе не голосом, а шумом ветра сквозь щели каменной кладки.
– Если бы ты сама в это верила, то не стала бы сейчас рассказывать мне о страшной мумии в разрушенном монастыре.
Да? Ну ладно, раскусил меня, так и быть. Я же просто пытаюсь найти рациональное объяснение увиденному, что в этом плохого?
– А как ты думаешь, этот кинжал и вправду может летать?
– А он летает? – с подозрением спросил Шанти.
– Да, я сама была этому свидетелем. Мне говорили, что он заколол несколько овец, убил мужчину и ранил мальчика. Вдову, которая этот кинжал мне и отдала, он почему-то не тронул, а меня только напугал до смерти, когда бился в чане и прилетел утром к моей стоянке.
– Он бы тебе не навредил.
– Правда?
– Ты ведь женщина. А Камали готова покровительствовать всем униженным и растоптанным женщинам, кто терпел несправедливость от мужчин. Она и сама страдала от кровосмесительного брака со своим братом. А потом она отсекла брату голову таким же кинжалом, что у тебя, и напилась его свежей крови. Твой кинжал когда-то был освящён в храме Камали на грязном от крови алтаре. Сейчас он чувствует в твоём сердце ту же ненависть и обиду, какую чувствовала сама красная богиня. Эта обида и питает его силой. Кинжал следует не за тобой, а за твоей обидой, которую ты не хочешь отпустить.
Да? Разве я на кого-то так сильно злюсь, что примагничиваю к себе карающие кинжалы?.. Ну ладно, признаю, про месть Леонару я ещё не забыла. И месть графу Гардельскому… И управляющему…
– Постой, – вдруг поняла я, что что-то в рассказе Шанти не сходится, – а как же мумия в монастыре? В том подвале сидел мужчина, я это чётко видела. А ты говоришь, что кинжал готов слушаться только женщин, а мужчин, что прикоснулись к нему, стало быть, он карает, как когда-то покарал брата Камали. Как же так? Почему Камали тогда служат не только женщины, но и мужчины?
– Они не мужчины.
– Как это?
– Я же говорил тебе, чтобы встать на путь отрешения, последователи Камали должны чем-то пожертвовать. Обиженные девушки во славу богине убивают своих братьев или даже отцов, а юноши жертвуют своим мужеством – единственным, что так ненавидит Камали.
– Прости, чем? Я не совсем поняла.
– Они отсекают свой тайный уд. Своими собственными руками. И после этого перестают быть мужчинами. Так они становятся угодными красной богине и могут служить проводниками её тёмных дел и получать в награду её тёмные дары, – тут он посмотрел на трёхгрудую фигурку в моих руках и заключил, – этот кинжал наверняка отсёк не одну голову. А сколько мужчин с его помощью стали скопцами…
Лучше бы он этого не говорил. Мне стало так мерзко. Кинжал для изуверских жертвоприношений… а я ведь им древесную стружку для костра нарезала и держала у бедра даже когда спала. Ужас какой, до чего же невежественны и жестоки бывают люди.
– Хочешь, я заберу у тебя этот кинжал? – предложил Шанти. – Ты вложишь его в ножны, замотаешь накрепко тряпицей, мы перевяжем её кожаным ремнём и отвезём в храм Азмигиль. Благая сила богини обязательно изгонит из кинжала демоническую силу Камали.
Я призадумалась. С одной стороны, не очень приятно носить с собой орудие убийства. А с другой – кто знает, что меня ждёт завтра и для чего этот кинжал может мне пригодиться. Да даже сегодня ночью. Нет, заботливый красавчик, я ещё не настолько тебе доверяю, чтобы так просто отдать единственное свое оружие. Шела Крог свой нож в путешествии тоже никому не отдавала. Правда, из хозяйственных соображений.