Здесь умирает надежда (ЛП)

Она походила на других женщин в их группе, не дурачась с любезностями, когда ее подруга б беде. Я всегда считал ее самой уравновешенной. Наименее склонная к конфликту, она делает все возможное, чтобы решить все тихо и мирно. Что было иронично, поскольку она адвокат.
До этого момента все звучало правдиво. Когда она вошла сюда, готовая к битве. Очевидно, политика и мир были отброшены, когда я увидел огонь в ее глазах.
Она была высокой. Казалась на одном уровне со мной. Она также была привлекательна в резкой, суровой манере, которая интересовала многих мужчин. Полные губы. Высокие скулы. Большие, пронзительные глаза.
Но в этот момент ее черты были искажены ненавистью.
— Она делает это тихо, — продолжила Ясмин, прежде чем я успел что-либо сказать. — Потому что, несмотря на абсолютное смятение, через которое она проходит, она не хочет быть обузой. Не хочет испортить никому день. Видите ли, это не в ее стиле. Она из тех, кто приносит радость. Смех. Счастье. И она цепляется за эту личность так чертовски крепко, что ее пальцы кровоточат.
Каждое слово, слетавшее с ее губ, было оружием. Укоризненно.
Моя кожа была толстой. В моей сфере деятельности это норма. Ничто не прошло мимо. Ничто, если только это не касалось Рен.
Глаза Ясмин были ясными, без признаков слез, хотя я слышал неприкрытую боль в ее голосе. Она не могла этого скрыть. Она слишком сильно любила Рен.
— Она не хочет обременять нас своим нервным срывом, — вздохнула она. — Она не хочет обременять нас болью, которую испытывает после того, как в нее выстрелили на улице, будучи на пятом месяце беременности и потеряв ребенка.
Тон Ясмин, непроницаемый, невероятно сильный и, по-видимому, голос, который она использовала в залах суда, сталкиваясь с невероятными трудностями и выигрывая, несмотря ни на что, теперь этот тон дрогнул. Совсем чуть-чуть.
Я бы и сам вздрогнул от этой печали, но нет. Я научился скрывать свои эмоции. Годы обучения в одной из самых безжалостных и опасных организаций. Пытки, смерть и боль… Я мог смотреть на это без всякой реакции.
Но последние несколько месяцев были испытанием пределов моей подготовки. Проверка пределов всего.
— И ты здесь. — Она развела руками. — В штаб-квартире злодея, занимаешься дерьмом, из-за которого я могу запереть тебя на всю гребаную жизнь, если бы захотела.
Ее глаза сузились, глядя на меня, и я поверил ей. Даже несмотря на то, что многие, подобные Ясмин, пытались и не смогли найти никаких доказательств моих или Джея проступков. Люди в высших эшелонах власти платили, шантажировали или угрожали обвинителям, чтобы они смотрели в другую сторону.
Хотя я слишком хорошо знал, что никто не неприкасаем, мы были настолько близки к этому.
Специальностью Ясмин было даже не уголовное право. Она была успешной, но не влиятельной, и у нее не было связей, необходимых для того, чтобы свергнуть нас. Но у нее есть яростная преданность и любовь к Рен. Любовь, которая послужила бы топливом.
— Я не посажу тебя. — Покачала она головой. — Потому что мои лучшие подруги связаны с тобой и твоим боссом, — выплюнула она это слово. — И я не могу причинить боль ни одному из вас, не причинив вреда им. Я бы никогда так не сделала. Так что, хоть мне и неприятно видеть их с вами, с ублюдками, способными на самые ужасные вещи, я сплю по ночам, потому что вы любите их. Я это вижу. Так что само собой разумелось, что ты сделаешь всякие ужасные вещи, чтобы защитить Рен и ребенка. — Теперь ее голос дрожал. — Но у тебя не получилось.
Эти же слова я говорил себе миллион раз за последние несколько месяцев. Слова, которые я регулярно оттачивал, чтобы боль от них никогда не притуплялась. Так что они не давали мне спать по ночам. Как и следовало ожидать.
— Ты права. Я не защитил ее. — Я сделал паузу, думая о том крошечном ребенке, которого держал на руках всего один раз. — Я не защитил их. И я буду расплачиваться за эту неудачу каждый день до конца своей жизни.
Ясмин моргнула один раз. В удивлении. Она не ожидала, что я так легко признаюсь в своей ошибке. И скажу ей, что она права. Мужчины точно не известны таким поддакиванием.
 
Она быстро пришла в себя, поймав свою ярость и отбросив всякую жалость, которую она, возможно, испытывала ко мне.
— Ты здесь, а не с ней. — Глаза Ясмин превратились практически в щелочки. — И хотя я бы с удовольствием пошла к ней, ты единственный, кто может помочь. Ты единственный, кто может ее вылечить. Ты единственный, кто ее знает. Ее лучшие друзья годами, десятилетиями этого не смогли. Не так, как ты.
Вот оно. Полное выражение ярости, которую и она, и Зои питали по отношению к Джею и ко мне. Они обе наблюдали, как их подруги влюблялись в плохих мужчин, не будучи в состоянии ничего с этим поделать.
Я оторвал от нее взгляд, чтобы взглянуть на свои часы.
— Уже почти два сорок пять. Ты знаешь, что это значит?
Ее лицо исказилось в усмешке.
— Что? Время для пыток?
— Каждый день в два сорок пять Рен сидит в глубине своего бельевого шкафа, в самом темном месте дома. Она сидит там ровно пятнадцать минут. Ни больше, ни меньше. Она не плачет. Она не кричит. Она не произносит ни слова. Она просто сидит там. Смотрит. Не двигается.
Я подумал о моей красивой, энергичной женщине, прячущейся в темноте, как будто каждый день она надеялась, что она поглотит ее. Эта мысль терзала меня. Мой кулак сжался, но я оставался неподвижным.
Ясмин побледнела. Она не знала этого маленького лакомого кусочка. Никто из них этого не знал. Рен, моя дорогая Рен была талантлива. Она хорошо играла свою роль. Конечно, подруги видели часть ее страданий. Но они и представить себе не могли, насколько они глубоки.
И Рен не хотела, чтобы они это видели. Она хотела защитить их от этого. Они бы испугались.
Это напугало меня до чертиков.
— Рен сидит в этом шкафу каждый день в это время, — продолжил я, проводя рукой по лицу. — Несмотря ни на что. Если попытаешься вытащить ее оттуда, как я однажды по ошибке сделал, то услышишь крик, который будет преследовать тебя в гребаных снах. Ты увидишь, как она царапает стены ногтями. Ты увидишь правду.
По щекам Ясмин потекли слезы. Я не испытывал угрызений совести из-за того, что был их причиной. Она пришла сюда в поисках чего-то, и я дал это ей.
— Ты увидишь, что никто не сможет вылечить Рен, — покачал я головой. — Она так глубоко внутри себя, что даже мои руки недостаточно сильны или длинны, чтобы вытащить ее. Она единственная, кто может выбраться наружу… Если захочет. Когда она будет в состоянии. Пока это время не придет, я буду жить с ней в этом темном, тихом месте до конца своей гребаной жизни. И я буду там, за гардеробом, ждать, пока она выйдет.
— Два сорок пять, — прошептала она. — Тогда… — Она замолчала.
— Точное время, когда в нее стреляли, — закончил я за нее. — Да.
Ясмин опустилась на стул, признавая свое поражение. Она закрыла голову руками, ее тело сжалось.
Я ничего не сказал, пока она тихо плакала. Это не принесет никакого утешения. Мне нечего ей дать.
Ее покрасневшие глаза нашли мои.
— Как думаешь, она когда-нибудь станет тем человеком, которым была? — спросила она, весь ее гнев исчез. — Как думаешь, есть ли у нее надежда найти дорогу назад?
Я не опустил взгляда.
— Да, — сказал я с уверенностью. — Может быть, с кем-то другим это было бы невозможно, но с Рен у меня есть надежда.
— Извини. — Она вытерла глаза, в которых теперь было меньше враждебности. — Я не буду притворяться, что ты мне нравишься, но я вижу, что ты чувствуешь к ней. То, что ты потерял.
В ее словах слышалась жалость.
Это ранило гораздо глубже, чем ненависть.
— У тебя тоже должна быть надежда, — сказал я ей. — Рен возьмет лопату и выкопает себе дорогу из-под обломков. — Теперь мой голос был холоден. Пренебрежителен.
Ясмин услышала это. Видела, как я отключаюсь. Это был акт самосохранения, а не жестокости.
Она встала, поправляя юбку, посмотрела на меня еще мгновение, затем повернулась на каблуках, оставив меня наедине с мыслями.