Частная школа (СИ)

Пока он проходил мимо, Лиза сидела прямо, как будто кол проглотила, лишь руки судорожно сжимали сумку, лежащую на столешнице. Но как только Корбут скрылся, она уронила голову на руки и разревелась. Но никто не подошёл к ней, никто и не посочувствовал. Эрик вместе со Шмыговым и Полиной выходили из аудитории последними под горестные рыдания.
Никто бойкот ей не объявлял, во всяком случае Эрик такого не слышал. Корбут о ней вообще больше не заикался. Но Лизу как будто по сговору перестали вдруг замечать. Даже Полина и Никита демонстративно отсели от Лизы за ужином, оставив её в гордом одиночестве.
Сначала её не замечали только в классе, но к утру следующего дня это отторжение неведомым образом подхватили и другие.
Впрочем, Эрику до Лизы никакого дела не было. Весь вечер он терзался от неизвестности. Порывался позвонить Дине, но одёргивал себя. В конце концов, попросил Шмыгова. Тот набрал Дину, но прослушал лишь сообщение от автоответчика.
От этой беспомощной тревоги Эрик места себе не находил.
— Да не грузись ты так. Простуда — это ж ерунда, — заявил ему Ренат.
— Её на скорой увезли, — напомнил ему Эрик.
— Ну а на чём ещё везти в больницу? Её увезли, чтобы она нас не заразила. Директриса же всегда так делает. Перестраховывается.
Спустя сутки куратор принёс вести из больницы, куда увезли Дину. Нехорошие вести.
— Крупозное воспаление лёгких у неё, — произнёс он мрачно.
  
61
 
Две недели спустя
Солнечный свет проникал сквозь ламели приспущенных жалюзи, оставляя на бежевых стенах и полу яркие полосы. Хотелось поднять жалюзи, чтобы свет наполнил всю палату, но сил подняться с кровати не было.
Дине казалось, что она сто лет не видела солнца, хотя прошло всего две недели с того дня, как она загремела в больницу. Кажется, прямо с уроков её отвезли на скорой в городской приёмный покой.
На другой день, когда из школы всё-таки смогли дозвониться до отца, родители перевезли её в частную клинику в Москве. Но эти путешествия в памяти никак не отложились. Как, собственно, и две минувшие недели, которые она провела сначала в реанимации, затем — в палате интенсивной терапии. Эти прошедшие четырнадцать дней сузились до вороха беспорядочных обрывков. Да и то не понять, может, то сны или горячечный бред?
О том, в каком тяжёлом состоянии она была, Дина узнала от мамы три дня назад, когда её перевели в обычную палату-одиночку.
— Детка, ты нас так всех перепугала, — охала она. И в её глазах стояли слёзы.
Да и врач не скрывал, что её еле вытянули. А Валя, ночная медсестра, простодушная и болтливая, каждый вечерний укол сопровождала рассказом о том, как брат-друг-сосед-ещё кто-нибудь промёрз, подхватил крупозную пневмонию и за неделю сгорел. Менялось только действующее лицо истории, а исход был один и тот же — трагический. Так Дина, по мысли Вали, должна прочувствовать, что ей крупно повезло и обрадоваться. И должна начать хотя бы мало-мальски есть.
Но Дина не радовалась и почти ничего не ела. С тех пор, как опасность отступила, на неё навалилась такая беспросветная и горькая тоска, что ничего не хотелось…
Здесь, в палате, имелись и журналы, и плазма, и планшет, и wi-fi, но все три дня Дина просто лежала и больше ничего не делала. Единственное — она сразу затребовала свой телефон. В интенсивке сотовые были запрещены, поэтому мать забрала его домой и на другой день принесла.
Дина тогда на несколько раз проверила все сообщения о пропущенных, прошерстила все мессенджеры и агенты — от него ничего не было. Ни звонка, ни сообщения.
А кто только ни звонил за прошедшие две недели! Даже проклятая Лиза — её Дина немедленно отправила в black list. Даже Руденко и Шмыгов, с которыми она еле общалась! А он — нет…
— Опять совсем ничего не поела, — тревожилась очередная медсестра, забирая тарелки с нетронутым обедом.
Дневные медсестры менялись чаще, и Дина их не запоминала по именам. Да и лица их тоже моментально стирались из памяти.
— Я скажу врачу, и тебя будут кормить через зонд. И без того у тебя анализы не очень, хоть и лейкоцитоза, слава богу, больше нет …
 
Дина никак не реагировала, и взгляд её ничего не выражал. Просто лежала на спине и безучастно смотрела перед собой. Даже не ясно было, слышала ли она то, что ей сказали.
— Это же вкусно, ну! — не отставала медсестра. — И главное, полезно. Тебе нужно есть! Иначе совсем ведь загнёшься. И двигаться надо тебе потихонечку… Ты пойми, сама не захочешь вылечиться — никто тебя не вылечит. Ты враг себе, что ли?
Не враг. Может, Дина и рада бы по-другому, но не получалось. От еды тошнило, а любая, самая ничтожная физическая нагрузка казалась непосильной. Несколько шагов по стеночке до уборной — это был её предел. И если б не необходимость, она бы, наверное, и не заставляла себя.
То, что не добила в ней болезнь, теперь высушивала тоска.
А на выходных её навестила Полина. Дина и сама не ожидала, что так ей обрадуется. Кроме матери и изредка отца никто к ней не приходил. Хотя сюда никого особо и не пускали.
В первый момент Дина даже не поняла медсестру, когда та заглянула в палату и с улыбкой объявила:
— К тебе гостья.
Маму она, что ли, так называет?
Но нет, это оказалась Полина.
Дина сразу оживилась. Не укрылось, правда, от внимания жалостливое выражение, промелькнувшее на лице подруги. Даже не столько жалость то была, сколько лёгкий шок. В округлившихся глазах Полины ясно читалось: "Боже! Неужели это ты?".
Дина и сама знала, что выглядит сейчас неважно — краше в гроб кладут. В уборной висело зеркало. Лучше б не висело.
Видеть себя такой было непривычно и неприятно. Прежде Дина восприняла бы гораздо острее свой новый облик, а сейчас лишь вяло поморщилась.
Она похудела так, что черты заострились. Плечи, ключицы, косточки — всё это выпирало. Некрасиво… Кожа истончилась и приобрела какой-то землистый оттенок. Да и сама она стала бледной, бесцветной. Даже синева в глазах поблекла. А волосы и вовсе висели безжизненными паклями.
Вот Полина и уставилась на неё так, что обеим сделалось неловко в первый момент. Даже беседа не сразу завязалась, зато потом разговорились.
Полина взахлёб рассказывала о том, что творилось в пансионе, а Дина с интересом слушала и удивлялась, что за каких-то две недели столько всего случилось.
— Ну а главная новость, — Полина сделала паузу, — Лиза Спицына забрала документы. В эту пятницу.
— Как? За полгода до выпуска? Это ж бред!
— Да! Чума уговаривала и её, и её предков… К тому же оплату уже вернуть нельзя… Но Лиза всё равно ушла.
— Из-за Корбута?
— Ну, и из-за него тоже, конечно. Но её же не только он игнорил потом. С ней вообще никто не общался. Даже твой Ник. Да даже Приходько, которая перед ней раньше выслуживалась.
— А Приходько-то с чего вдруг?
— Ну, типа как все. Ты что, не знаешь нашу Олесю? Сказали — Спицыной бойкот и всё. Никто с ней даже на уроках не разговаривал. Но наши её хотя бы не обижали. Ну, вот только Корбут нахамил пару раз. А так — просто не замечали, как будто нет её. А Базаров из девятого её в столовке донимал. Это тот, который над Казанцевой тогда измывался. Потом вот на Лизу переключился. Она же потом одна сидела, никто к ней не садился. А Базаров подсел, ну и, наверное, гадости всякие говорил, не знаю… Только Лиза чуть ли не в слезах убегала, а Базаров и его дружки как кони ржали. Этот Базаров подонок редкий, конечно. Наглый озабоченный малолетка. Но Лизу вот как-то совсем не жалко после всего. И я лично по ней точно скучать не буду…
 
Полина рассказала ей обо всех, лишь про Эрика ни словом не обмолвилась. А это волновало Дину больше всего. А сама спросить боялась. Точнее, боялась услышать неприятный ответ. Ведь иначе Полина сама про него что-нибудь да сказала бы…
Первая радость от встречи постепенно угасла. И потом, вечером, когда Поля уйдёт, будет ещё хуже, понимала Дина. Потому что приход подруги только разбередил душу.