Сделка (СИ)

— Жалеешь, что помогла мне? — перевел Келлфер тему, иссушая неловкость.
— Нет, конечно, нет, — благодарно зажмурилась я. — Пусть лучше помнят то, чего не было, чем будут мертвы. Я рада, что ты сделал такой выбор, правда, даже если просто хотел меня порадовать. Это очень много значит для меня. Я понимаю, что так может быть не всегда, но я правда рада, и за это я хочу сказать тебе спасибо.
— Не стоит меня благодарить, — поцеловал меня в нос Келлфер. — Я бы не поступил так с тобой снова. Раз это важно для тебя, то я постараюсь искать другой путь в том, в чем ты как-то замешана.
Я поежилась от его формулировки. Мне нравилось, что Келлфер был честен со мной, но все же это так отличалось от всего, во что я сама верила… Но вместе с тем я понимала, что не смогла бы без него больше. Даже если бы он убил кого-то на моих глазах, я бы оправдала его, или даже не стала бы оправдывать. Это сводило меня с ума.
— Ты погрустнела, — тихо сказал Келлфер.
— Я вот только что подумала, что со мной что-то не так, — призналась я. — Думаю, я могу принять тебя любым, но… могу я попросить тебя?
— Конечно, — его рука легла на мою талию, рождая во мне смутное сладкое предвкушение.
— Не пользуйся этим, пожалуйста, — сказала я и отвернулась, чтобы любимый не увидел моих красных щек.
Келлфер обнял меня сзади и поцеловал в макушку. Голос его был неожиданно твердым:
— Не буду. Спасибо, что доверяешь мне достаточно, чтобы это сказать. — Он немного помолчал. — Ты имеешь надо мной громадную власть, Илиана. Пользуйся, если хочешь, но буду благодарен, если не будешь злоупотреблять.
Я развернулась к нему, пытаясь понять, шутит ли он. Мог ли мне такое сказать человек больше чем в двадцать раз меня старше, сильный шепчущий, директор Приюта Тайного знания, мужчина, которого я так обожала, что только что призналась, что приму его любым? Келлфер был серьезен. Я не нашла в себе слов и только кивнула, глядя в эти невероятные глаза.
И тут в дверь постучали. Хотя это деликатное привлечение внимание было не сравнить с пугающим грохотом в курильне, от неожиданности и ясного воспоминания я вздрогнула, но Келлфер тут же обнял меня, успокаивая. Беспокойство в его глазах удивило меня.
— Все в порядке? — тихо спросила я.
— Да, я просил разбудить нас за три четверти часа до полудня. К сожалению, нам придется встать, — ответил Келлфер. — Хотя мне казалось, я должен был задать этот вопрос тебе.
— А зачем будить? — спросила я, не разнимая рук. — Мне и тут хорошо.
Келлфер чуть отодвинулся:
— Пока ты спала, принесли письмо от Акибвы. Он написал матери Дариса, чтобы его забрали, а она выразила настойчивое желание пообщаться с нами. Акибва просит меня прийти, чтобы она могла передо мной извиниться и заплатить мне. Считает, это сохранит мир. Я бы проигнорировал письмо, если бы не наша легенда. И то, что мой отказ скорее всего спровоцирует расследование, которого нам удалось избежать. Так что в полдень нам стоит быть у портальных арок. Это недалеко от главной площади.
Мать Дариса. Неожиданный укол ревности ослепил меня. Она мать Дариса, а значит, они с Келлфером…
— Хочешь ее увидеть? — не сдержалась я.
Келлфер усмехнулся:
— Я предпочел бы этому удовольствию еще один удар кинжалом в бок. Меня радует только то, что она меня не узнает.
— Почему ты так о ней? — не поняла я. Слова Дариса навязчиво всплывали в моей памяти.
— Ее качает от ненависти до заискиваний. Мерзко и то, и другое, — неожиданно хлестко ответил Келлфер, поднимаясь. — Особенно учитывая, что она неглупый правитель, хоть и слепая мать.
Я с сожалением разжала руки. Пока он одевался, я все никак не решалась заговорить. Вдруг Келлфер присел у кровати и заглянул мне прямо в глаза:
— Спрашивай.
— Ты что, мысли мои читаешь? — возмутилась я.
— У тебя все на лице написано, — улыбнулся он. Жесткость снова пропала из его черт, как когда он спал, и теперь, когда Келлфер смотрел на меня, его лицо снова было расслабленным и довольным. Я вздохнула:
— Ты ее любил?
— Нет. Никогда.
 
— Но вы с ней…
— Она обманула меня, опоила зельем и залезла в мою постель. Это одно из неприятнейших происшествий в моей жизни. Учитывая, что потом родился Дарис, сейчас я считаю этот случай худшим, а себя, не избавившего ее тогда от беременности — недальновидным глупцом.
Я не знала, что ответить. Это было чудовищно, но… понятно?
— Но ведь ты бы не мог убить своего ребенка? — слабо возразила я, уже понимая, каким будет ответ, если Келлфер снова будет честен.
Но ответ был немного другим:
— Это не было важно, вот и все.
И снова то щемящее чувство различия, какого-то очень глубокого, заныло во мне. Я проигнорировала его и, спрятавшись за ширму, сменила спальное платье на тонкий зеленый сарафан, широкие голубые штаны и охряную накидку — наряд, которым Келлфер с удовольствием заменил то развратное, колючее платье, в которое нарядил меня Дарис. Ткань была воздушной, почти невесомой, в ней не было жарко, и она не терла кожу, легко струясь даже по влажным рукам и ногам. Приладив пояс — единственный декоративный элемент, который, как объяснил вчера Келлфер, выдает нашу принадлежность к жителям Келопололе, я выглянула из-за травяной преграды.
Келлфер сидел в плетеном кресле. Сейчас он выглядел как темнокожий, широкоплечий мужчина средних лет. Я теперь понимала, о чем он говорил, объясняя, что так я могла бы выглядеть, если бы родилась на островах. Изгиб губ, форма кистей, даже скульптура лица были смутно мне родными — это была пар-оольская версия его самого. И все же мне ужасно захотелось прикоснуться, чтобы глаза зазеленели. Когда мы были вдвоем, он всегда накладывал лишь один слой иллюзии, чтобы можно было видеть друг друга по-настоящему.
— Я пойду с тобой? — попросила я, кладя руку ему на плечо.
— Я и не собирался предлагать тебе расставаться даже на несколько минут. Ты просила меня не оставлять тебя одну в Пар-ооле — что ж, теперь и не отделаешься от меня, — рассмеялся Келлфер.
  
43.
 
Дарида чуть не упала на руки своим сопровождающим, когда увидела сына — бледного, как мел, всего в засохшей крови, укутанного какой-то мерцающей магическим перламутром простыней до самого горла. Дарис лежал на носилках, небрежно брошенных пар-оольцами прямо на песок, и не шевелился. Его похожее на лик ангела лицо было разрушено кем-то: нос под запекшейся бурой коркой, которую местные целители даже не удосужились смыть, был перебит и свернут вправо, рассеченные губы посинели и опухли, и из уголка рта тянулась уже схватившаяся тонкая струйка. Бровь была глубоко рассечена, корни волос у лба затвердели. Отяжелевшие отеком веки были опущены и даже не дрожали. Дарис слабо, почти невидимо дышал: грудь даже не вздымалась, только чуть трепетали ноздри.
Дарида присела рядом с сыном и вскрикнула от ужаса, когда не смогла найти его руки, которую хотела успокаивающе сжать. Она откинула покрывало, которым Дарис был прикрыт, и опустилась прямо на землю, пачкая о глину пышное платье: на уровне левого плеча сияющие бинты ограничивали пустоту, но еще страшнее выглядела грудная клетка. Сквозь прозрачную пелену светилось кровавое месиво. Беззвучно открывая рот как выброшенная на берег рыба, Дарида отерла Дарису холодный, но блестящий испариной лоб.
Тот, кто сделал это, должен был умереть. Жгучая ненависть исказила губы Дариды сардонической улыбкой.
— Это вы называете вылечить? — дрожащим голосом, который она старалась сделать твердым, обратилась желтая леди к лекарям, которые бесстрастно и даже, как ей показалось, с каким-то торжеством взирали на происходящее. — Он почти не дышит. Приведите его в себя. Я должна с ним поговорить.
— Не нужно, — ответил ей выступивший вперед пожилой пар-оолец с большим грубо ограненным сапфиром на тонкой морщинистой шее. — Он не может говорить.
— П-почему?
Она злилась на себя за эту запинку. Собрав все свое самообладание, женщина гордо поднялась и посмотрела на лекаря прямо, без страха, не заискивая.