Полукровка (СИ)

Назефри припала к его соскам, и, побаловав их своим языком, спустилась к животу. Мышцы дрожали под ее губами, и Камилли закричал, когда маленькая ладошка обхватила его напряжение и заскользила вверх и вниз по нему. А затем ее губы проложили дорожку к его естеству и накрыли его своим теплом и нежностью. Она вкушала его медленно, лениво, обволакивая каждый потаенный миллиметр, подобно тому, как он ласкал ее до этого.
Он наслаждался недолго, сообразив, что может ненароком лишить ее самого главного удовольствия. Он хотел ее, всю, немедленно, потому резко поднялся и притянул к себе. Назефри почувствовала, как он неспешно прокладывает путь в глубины ее тела.
Он вошел медленно, заполняя ее собой и доказывая, что они всегда будут одним целым. Каждый его толчок она встречала вздохом, а особенно сильные движения, маленьким вскриком. В этой партии ей принадлежала ведущая роль, и она ни на минуту не забывала об этом, приподнимаясь над ним, а затем плавно опускаясь назад. И он забирал ее дыхание, ее стоны, раскрывая ее губы и завладевая ее языком. Развязка была близка, но вдруг он остановился и освободил ее тело.
Назефри разочарованно застонала, а Камилли засмеялся.
— Тебя веселит это? — возмущенно спросила она.
— Да, моя маленькая обиженная жена. Это хорошая поза, но я знаю, что тебе понравится больше…
Он перевернул ее на живот и, слегка приподняв за бедра, погрузился вновь. Тяжестью его теплого и немного влажного тела ее придавило к матрацу, и она почувствовала его совершенно по-новому. Он уперся своим носом в ямку за ее ушком и укусил за мочку. Затем подвел одну руку и прикоснулся к плоти между ее ног.
Все стоны Назефри были сметены новой волной удовольствия, и она закричала. Ее подняло в воздух, разорвало и опустошило в один миг. Камилли не мог долго сражаться с собственным телом, оттягивая момент освобождения, и ее трепетание заставило его взорваться. Назефри почувствовала, как извергается его теплота и подала в последний раз бедра ему навстречу. Он вцепился двумя руками в ее живот и еще теснее прижал ее к себе.
— Все это только твое, — застонал он.
— Мое…
— И ты — моя.
— Твоя…
Он рухнул на нее, потеряв последние силы, и зарылся в копну влажных от испарины волос.
— Я люблю тебя.
— И я люблю тебя, Камилли, — словно из забытья ответила она.
Спустя много часов, они мирно лежали под одеялом, сплетенные руками и ногами в одно существо. Камилли убрал непокорные пряди золотистых волос с ее лба и очень долго и пристально смотрел в ее синие светящиеся глаза.
— Почему ты не прилетела ко мне? Почему не сообщила о том, что произошло?
— Я знала, что Стефан обязательно свяжется с Эстой, и ты обо всем узнаешь от нее. Я не могла полететь на Доннару. Я осталась одна, и не была уверена в том, что после всего ты захочешь меня принять.
— За это я готов был разорвать тебя, глупая девчонка. Ты моя жена, часть меня. Я отвечаю за тебя, и первым, к кому ты должна была пойти, был я. Неужели я произвожу впечатление человека, для которого важны какие-то условности? Мне наплевать, кто и за что тебя изгнал, тем более, что в этом был виноват я сам.
— Я не была уверена в том, что этот обряд стал для тебя настоящим. Понимаешь?
— То есть, в твоем представлении, я мог отнестись к этому, как к развлечению?
Назефри промолчала.
— Назефри, когда я понес тебя в то озеро, для меня это было так же серьезно, как если бы я надел кольцо тебе на палец, как это принято на Доннаре. Пускай мы и повздорили, но ты должна была знать, что это ничего не изменит в наших отношениях. Я был не совсем прав, не понимал, насколько тебя могут сковывать все эти олманские обычаи. Я не мог и подумать о том, что какой-то там Таини будет смотреть на тебя и надеяться, что рано или поздно получит свой приз. Ты уже была моей, только моей. И я хотел, чтобы и он знал об этом. Да и отошел от всего я довольно быстро. Уже на следующий день на корабле пожалел, что оставил тебя одну. Я собирался задержаться на Доннаре всего на один день, чтобы помочь Урджину и Эсте в разговоре с дядей. Я бы все равно вернулся к тебе.
 
— Что же решил Фуиджи?
— Он сказал, что подумает. Честно говоря, мне кажется, что он знает то, что неизвестно нам.
— Что ты имеешь в виду?
— Да ничего особенного. Просто его невозмутимость меня всегда настораживает.
— Что мы теперь будем делать? Я не хочу улетать на Доннару. Не могу, пойми.
— Я понимаю, солнышко. Мы и не станем туда возвращаться. Я состоятельный человек, и мы можем жить, где угодно. Хочешь, будем все время путешествовать? А хочешь, вернемся на Олманию?
— Я не могу, Камилли. Теперь это не мой дом.
— Твой, Назефри. И я знаю, что ты любишь его.
— Но я не могу.
— Урджин полетел к Наубу. Думаю, он все объяснит твоему дяде и покажет копию брачного свидетельства, подписанного моей рукой.
— Даже если дядя замнет эту историю, я все равно не смогу там жить. Мне кажется, что они предали меня, отвернулись навсегда.
— А ты верила, что они смогут защитить тебя?
— Скажем так: я надеялась на это, но никогда не верила. Теперь при мысли о доме, меня бросает в дрожь. Я чувствую себя опозоренной, бесстыжей.
— Я взял тебя в жены у озера. Никто не виноват, что у нас под руками не оказалось брачного свидетельства. Ты моя жена, и никакая не опозоренная.
— Нет, Камилли, я такая, и ты об этом знаешь.
— Я занимался любовью с девственницей.
— Это не правда.
— Правда. Ты сама призналась, что я был первым мужчиной, который поцеловал тебя. Я видел, насколько ты запугана и совершенно не понимаешь, что делаешь и чего хочешь. Остальное не имеет никакого значения. Я твой первый мужчина.
Назефри закрыла глаза.
— Когда ты понял?
— Когда подошел к тебе, беспомощной и испуганной, чтобы помочь, а ты увидела в этом нечто совсем иное.
Она молчала.
— Посмотри на меня.
Назефри открыла глаза и окунулась в теплый омут его темно-карих глаз.
— Когда-нибудь ты расскажешь мне об этом. Только не сейчас. Сейчас ты будешь тихо отдыхать, а я разбужу тебя потом, возможно, не так, как ты привыкла, но тебе это понравиться, я обещаю.
Она сильнее прижалась к нему и спустя несколько минут заснула. Камилли еще долго думал о том, что за ним теперь числится один должок. Он обязательно найдет того, кто это с ней сделал. Достанет с того света, если потребуется. И отомстит за все, и месть его будет неимоверно жестокой…
Урджин улетел вечером, так и не попрощавшись с Эстой. Он не знал, что ее мир развалился по запчастям, что ее сердце разорвалось в груди, и что это сотворил с ней он. Нет, Эста не станет дожидаться его возвращения. Зачем? Она улетит отсюда завтра. Больше в этом месте ее ничто не держит. Что ж, она рискнула, и проиграла. Такое тоже случается.
Камилли найдет Назефри. Эста в этом не сомневалась. Она подробно рассказала ему, куда лететь и где искать. Вот человек, которого стоит любить. Его, а не Урджина.
Всю ночь Эста не могла уснуть. К чувству полной опустошенности примешивалась непонятная тревога, словно она ждала, что это еще не конец. Рано утром она поднялась с кровати и приняла душ. Вещи она решила собрать после завтрака.
Эста спокойно направлялась в столовую, когда в коридоре возле самой лестницы к ней подошли двое доннарийцев в военной форме.
— Вам приказано пройти вместе с нами.
— Куда? — не поняла Эста.
— Это здесь, не далеко. Император Вас уже ожидает.
Эсте не понравилось то, как они вели себя. Жесткие, холодные, они словно конвоиры провожали ее в последний путь. Они спустились в подвал резиденции и последовали куда-то вглубь по туннелю.
 
Они остановились перед большой железной дверью. Эсту пропустили вперед, и она вошла в комнату, предназначенную явно не для мирных бесед. Стол, зеркало на всю стену, камеры и железный стул с ремнями не оставили сомнений: ее привели на допрос.
Вдруг кто-то толкнул ее в спину. Она хотела ударить нападавшего в ответ, но не успела. Откуда не возьмись, появились еще три человека. Они скрутили ее, не давая возможности вырваться, и силком посадили на стул, пристегнув руки, ноги и грудь ремнями.