Настоящая фантастика – 2010

Крот резко затормозил — так, что Шлок едва не ткнулся головой в лобовое стекло. Но, надо отдать ему должное, за пушку он схватился раньше, чем продрал глаза.
— Какого хрена? — заорал он, когда понял, что никакой видимой причины для остановки нет.
— Закопаем ее здесь, — спокойно сказал Крот.
— А может, сначала трахнем?
— Трахни выхлопную трубу.
— Она горячая, мать ее.
— А баба уже остыла?
— Засунуть бы мой термометр ей в задницу, — мечтательно сказал Шлок.
— У тебя он есть?
— Я что, похож на хренова доктора?
— Нет, ты похож на жирного евнуха с пушкой вместо члена.
Шлок заткнулся, очевидно, решая, является ли сказанное комплиментом или наоборот. Если наоборот, он мог и обидеться. А когда Шлок обижался, он становился непредсказуемо опасным, как шаровая молния.
…Крот трепался почти машинально. Труп в багажнике, конечно, был проблемой. Но сейчас Крота беспокоило другое. Дело в том, что его умная, гладко выбритая башка с некоторых пор превратилась в музыкальную шкатулку. За несколько минут до того, как ему предстояло кого-нибудь убить, Крот начинал слышать голос. Тонкий тенорок оперного кастрата звучал в пространстве между ушами, и ничего нельзя было с этим поделать. Звучал как бы издалека — и в то же время ближе некуда. И замолкал лишь тогда, когда намеченная жертва отправлялась на тот свет.
Крот ненавидел оперное дерьмо. Он не представлял, о чем скулит неведомый голос, потому что не знал итальянского. И это раздражало тоже — как непрочтенная надпись на могильном камне. Иногда Крот завидовал Шлоку — оказывается, недостаток воображения избавляет от неприятных ощущений.
Да, Крот думал о другом. И напрасно. Потому что после нескольких секунд напряженного размышления Шлок все-таки счел себя оскорбленным. Соображал он медленно, зато, приняв решение, действовал стремительно. Он выхватил пушку, но если движение его руки было незаметным, как прыжок насекомого, то рука Крота двигалась, как язык хамелеона.
И через секунду Крот пожалел о том, что думал о другом. Потому что он вовсе не хотел убивать своего собрата. Он не хотел лишаться единственного живого существа, которое мог вытерпеть возле себя дольше нескольких минут. Шлок был его худшей половиной — если только кусок дерьма вообще имеет худшую половину.
В ушах еще звенело после выстрела, а кровь вперемежку со шлоковскими мозгами, которых оказалось на удивление много, еще стекала по подголовнику, будто извергнутая вулканом лава, когда Крота охватило раскаяние. Это чувство было абсолютно новым для него, и в первый момент он даже решил, что Шлок все-таки успел выстрелить и проделать ему дырку в сердце. Именно так он себя и чувствовал — в груди дыра, через которую хлещет теплая водица. По шестьдесят литров жидкой тоски в минуту…
Кроту оставалось проклинать свои рефлексы, благодаря которым он дожил до сегодняшней ночи. Рефлексы опережали мысли, а иначе не уцелеть в этом бедламе, где пуля всегда побеждает разум. И вдруг он снова услышал Голос. Правда, тот уже не пел, но ошибиться было невозможно.
— Отличная работа, приятель, — произнес Голос откуда-то из-за пределов того, что стихийный материалист Крот считал местом обитания собственного сознания. Он уловил снисходительную интонацию, и это понравилось ему еще меньше. И если Шлок получил свое, пытаясь неудачно пошутить, то разве незнакомец заслуживал лучшей участи? Крот сначала стрелял, а потом, как правило, некому было задавать вопросы.
Разворачивая ствол, он успел заметить бледную рожу на фоне заднего стекла, и вдруг некая сила, подобная скрученному в узел ветру, захлестнула его кулак и запястье.
Он не успел ничего понять. Воображение тщетно устремилось вслед за вывернутой под немыслимым углом рукой и померкло, разбилось, расплескалось черной кляксой, врезавшись в упавший шлагбаум чудовищной боли. В первый момент Кроту почудилось, что его кисть отхвачена сомкнувшимися акульими челюстями. Но рука, из которой выпала пушка, «всего лишь» сделалась похожей на пустую кожаную перчатку. Чуть позже до Крота дошло, что в ней не осталось ни одной целой кости, словно ее пропустили через мясорубку, ухитрившись при этом не подпортить кожный покров.
 
Он не сумел сдержать крика, хотя привык терпеть боль, — слишком внезапно все произошло. Когда с глаз упала пелена, Крот разглядел пассажира, невесть откуда появившегося на заднем сиденье при закрытых дверцах.
Очень бледное лицо принадлежало хрупкому на вид существу без определенных признаков пола. Лицо было до неприличия гладким, будто фаянсовый горшок. Длинное черное пальто с поднятым воротником скрывало все, что можно. Из-под козырька кожаного кепи на Крота смотрели немигающие глаза — тем не менее ему показалось, что они находятся за стеклом, по которому струится дождь. Проклятый, вечный, грузный, ледяной…
— Поехали, — приказало существо в облике бесполого подростка.
Крот осознал, что боль отпустила. Мгновенно. А рука его была цела. Он впервые испытал полнейшую измену чувств. И впервые задумался: если такое могло случиться с его болевым центром, то насколько вообще реальна вся эта гребаная жизнь?
Но думал он недолго — приказ был отдан, и Крот получил недвусмысленное предупреждение о том, каким может быть наказание за неповиновение.
Он взглянул вперед через лобовое стекло и не обнаружил дороги. Собственно, там не было ничего, кроме мглы. Тачка с трупом в багажнике оказалась посреди пустоты, и о том, что она не падает, свидетельствовало только отсутствие невесомости. Сейчас Крот чертовски нуждался в опоре — как в прямом, так и в переносном смысле. Его вера в то, что мир устроен просто, на манер любого курятника, сильно пошатнулась. Но он еще цеплялся за запасной вариант — существовала некоторая вероятность того, что он попросту ловит глюки.
— Ты кто? — прохрипел он, нажимая на газ и отправляясь, как ему казалось, в никуда.
— Не разочаровывай меня, приятель, — пропел Голос. — К лучшим парням я прихожу лично, а ты был одним из лучших. Ты сделал столько грязной работы, и тебе это было в кайф, не правда ли? Последние двое — просто подарок! — Оно поцеловало кончики пальцев без ногтей.
— Бабу я не убивал, — быстро вставил Крот, шаря глазами по развернутому перед ним широкоэкранному ничто. Никаких усилий — в смысле водительских — прикладывать не требовалось. Машина просто неслась сквозь мглу, и Крот испытывал неприятное ощущение, что и сам становится холодной мглой, в которой плавают слова, будто клочья тумана…
— Не напрягайся, дружище, я не прокурор. Конечно, ты никого не убивал. Убиваю я. Ты только переправлял их на мою сторону. Улавливаешь разницу?
— Нет, — честно ответил Крот, который окончательно превратился в сгусток говорящего вонючего тумана.
— Скоро поймешь. Когда встретишься с ними снова.
Если не верить тому, что способно вызвать такую боль, то чему тогда вообще верить? Разве только инстинкту самосохранения. А инстинкт подсказывал Кроту, что лучше бы ему сейчас находиться где-нибудь в другом, более безопасном месте. Например, на заднем сиденье полицейской машины. Или сразу в камере в ожидании смехотворного спектакля под названием суд. Он не мог понять, откуда взялась эта предательская слабость, эта паранойя, это стягивающее кишки ощущение собственного ничтожества. Прежде он не испытывал ничего подобного даже перед теми, кто в тот момент целиком владел его жизнью.
Впереди в луче правой фары появилась фигура — вырезанный из картона силуэт быстро оброс плотью и превратился в пожилого мужчину, одетого так, будто, по мнению Крота, он сбежал с какого-нибудь маскарада.
— Останови-ка, — приказал новый босс Крота. — Еще один мой давний поставщик.
Крот затормозил и сдал чуть назад, чтобы очередному пассажиру было удобнее. Тот открыл переднюю дверцу, равнодушно мазнул взглядом по трупу с простреленной башкой, приподнял цилиндр и похвалил:
— Отличный экипаж, ваше преподобие. А лошади просто великолепны.
— Все сто двадцать, — позволил себе заметить Крот, намекая на мощность двигателя и рассчитывая завязать привычный разговор, тем более что незнакомый шут живо напомнил ему уже мертвого шута — Шлока.