Сдаёшься?

Я и не подозревал, как был счастлив тогда, в Пензе, когда меня никто не знал, когда мною никто не интересовался. Тогда я писал то, что мне нравилось, любил и ненавидел то, что любил и ненавидел. Тогда я был уверен, что я — это всегда я, и все, что я делаю, — делаю я. Да, я жаждал тогда успеха, но вместе с тем я был уверен, что рано или поздно успех придет ко мне, придет как заслуженное вознаграждение, а не как случайный подарок. «Погодите, — говорил я со сладкой злобой, залезая с головой под одеяло, — погодите». Я и теперь еще иногда забираюсь с головой под одеяло и бормочу по старой памяти: «Погодите…» Иногда на рассвете я думаю, что придет, непременно придет время, когда я брошу к чертям всю эту суету, уеду куда-нибудь очень далеко вот с такой славной, простодушной женщиной, как вы, буду жить среди простых людей в лесу, у озера, на берегу реки, буду колоть дрова, строгать лавки, учить детей в школе, воспитывать своих дома, косить с мужиками траву, напиваться самогоном по праздникам и писать только то, что хочу, и читать написанное на крыльце учителям деревенской начальной школы. И когда я думаю об этом, я знаю, что этого никогда не случится, — я попался к ним на крючок, я съел червяка их признания.
Катерина Саввишна смотрела на Векшина и плакала. Это были обильные страдные слезы, когда за чашкой чая с вареньем смотрят в телевизор на мучительную смерть киногероя.
Все вокруг — долгий и печальный монолог знаменитого Векшина, предназначенный ей, полыхание по его сердитому лицу красного света бутафорского камина и очень серьезный официант, похожий на знаменитого дирижера, и зеленые лица маленького и Гретхен — все казалось Катерине Саввишне очень значительным, печальным и очень красивым, и так же значительно, печально, красиво и приятно думалось ей о самой себе — что вот она, серьезная, неглупая, интересная молодая женщина с тонкой душой, похоронила себя в глуши ради детей и нелюбимого мужа, и от этих очень похожих на правду мыслей становилось жаль себя, жаль Векшина, жаль мужа и девочек, жаль официанта, маленького и Гретхен, и Катерина Саввишна плакала все сильнее, не скрывая своих слез.
На столике, за которым в кругу зеленого света сидели маленький и Гретхен, теперь ножками вверх стояли три стула. Официант вышел из кухни с туфлями в руках, важно нырнув под стол, аккуратно поставил их возле ног Катерины Саввишны. Векшин встал и, кивнув головой официанту или Катерине Саввишне, стал спускаться но лестнице. Катерина Саввишна шла за ним. Дорогу им преградили маленький и Гретхен. Маленький стоял впереди, выставив вперед голову. Было похоже, что он собрался драться.
— Помилосердствуйте! — вдруг очень тонко выкрикнул Векшин и, оттолкнув маленького, потом Гретхен, бросился вниз по лестнице.
Катерина Саввишна бежала за ним. Не оборачиваясь, Векшин пробежал нижний зал, где лампы уже были потушены, а стулья стояли на столах вверх ножками, вестибюль совершенно пустой, добежал до машины и стал торопливо открывать ее.
Катерина Саввишна, остановившись у входной двери, видела, как Векшин открыл машину и сел в нее, как зажег свет, как увидел на сиденье зеленый предмет, оставленный ею, снял с него бумажные лохмотья, повертел предмет в руках, как бы что-то припоминая, и бросил на заднее сиденье. Потом он нашел глазами Катерину Саввишну и, кивнув, пригласил сесть рядом с собой. Машина тотчас поехала. Катерина Саввишна назвала тети-Жаннин адрес.
Машина ехала. Векшин молчал. Дождь перестал. Тихие дома были темны, ночные улицы пусты и поблескивали черной водой. В черном небе стояла полная луна. Луна была вытянута яйцом. Вторая такая же луна стояла в черном асфальте. Ярко горели рекламы и фонари, и обе луны казались бледными и лишними. Внезапно машина дернулась и остановилась. Катерина Саввишна больно ударилась обо что-то плечом. Фары погасли. Стало темно.
— Черт с ним, с вашим адресом! — раздался из темноты глухой голос Векшина. — Можете думать обо мне все, что хотите. Езжайте со мной. Я до ужаса боюсь ночей. Могу встать перед вами на колени в лужу, если вам нужна вся эта канитель. Если со мной что-нибудь случится — непременно ночью. Вы — Маргарита. Помните Маргариту? У Гёте? Умоляю вас, черт подери, едете вы или нет?
 
— Хорошо, — неожиданно для себя самой сказала Катерина Саввишна и взглянула на неясно белеющее в темноте лицо Векшина..
Машина тотчас быстро поехала. Катерину Саввишну не удивили теперешние слова Векшина, как не удивило и то обстоятельство, что, приехав в Москву в первый раз, она среди многих миллионов людей в первый же день встретила именно Векшина. Не удивила ее и долгая откровенная речь Векшина перед ней, незнакомой ему. Напротив, все эти маловероятные романтические события, если бы речь шла о ком-нибудь другом, ей казались единственно возможным направлением событий, так как именно этот ход событий оправдывал и подтверждал то ощущение необычайного, радостного, легкого, чудесного, которое было в ней по дороге в Москву.
…Около двух часов ночи по пустым московским улицам и проспектам ехала серая машина марки «Волга». За рулем сидел полнеющий мужчина около сорока лет. Возле него сидела женщина лет тридцати. На заднем сиденье лежал зеленый предмет странной формы. Машина заметно петляла. Мужчина был известным в Москве сценаристом и кинорежиссером Владиславом Семеновичем Векшиным, женщину звали Катериной Саввишной, она родилась в городе К…, там и жила и на несколько дней приехала в Москву.
Мысли и чувства Катерины Саввишны сейчас раздваивались. Ей было то радостно оттого, что Векшин, сам Векшин, кинокартины которого смотрели миллионы людей, которого она до сих пор могла видеть только из оконца кухоньки, не только говорит с ней как с равной, но даже просит у нее помощи, и гордая радость говорила ей, что она обязана помочь ему, чего бы он ни потребовал от нее, что, может быть, вся жизнь ее была пригодна только для этой минуты, и теперь, когда эта минута наступила, надо собраться и сделать все возможное для него, даже если он потребует, чтобы она осталась с ним навсегда. В конце концов, думала она, девочки уже большие, и муж отлично с ними справится, они ведь пойдут в этом году в школу, а она в свободное время будет прилетать в К… и будет помогать им всем, чем только возможно; в конце концов, если она сумеет помочь Векшину, она справится и с работой на два дома, и с косым взглядом соседей, с укорами совести, и все как-нибудь устроится. То вступал другой голос и говорил ей, что она, провинциальная, не очень молодая, не очень умная, не очень красивая женщина, имеющая двух детей, не может ничем помочь такому человеку, как Векшин, что, с другой стороны, стыдно ей так забываться, что даже в мыслях бросать девочек и мужа, что таких резких счастливых перемен в жизни не бывает, а только в маминых книжках, что все еще может обернуться плохо и что надо немедленно остановить машину и выйти. Но вступал первый голос и говорил ей, что, может быть, тысяча таких жизней, как ее, не стоит и одной жизни такого человека, как Векшин, и что если он просит ее о помощи, то она просто обязана быть милосердной и оказать помощь, какую только сумеет, быть с ним, пока понадобится ему, и ни на что другое не рассчитывать, и все тяжелое с ним будет для нее только легким и приятным, как сегодня: и тут же другой голос стыдил ее и напоминал про девочек и мужа, и под влиянием этих мыслей она то хваталась за холодную ручку дверцы, намереваясь немедленно выпрыгнуть из машины, то отпускала ручку и ехала дальше.
Неожиданно Катерина Саввишна заметила, что машина сильно петляет. Один раз она едва не врезалась в фонарный изогнутый столб, в другой, сильно подбросив их, выскочила на тротуар. Катерина Саввишна забилась в угол и вцепилась двумя руками в сиденье, с опаскою взглядывая на Векшина. Муж ее не пил, и пьяных она боялась слепо, как черных тараканов и дохлых собак.
Там, где машина остановилась, было очень темно. Свет фар выдернул на секунду из темноты плоскую белую высокую, будто картонную, стену, и, когда свет погас, там, где только что была стена, стало еще темнее. Вокруг было темно; похоже было, что здесь пустырь, полукруг горящих вдали фонарей только плотнее сбивал тьму. Казалось, что вот-вот из этой сгущенной тьмы кто-то крикнет и жутким голосом позовет на помощь. Но все вокруг было тихо, и только высоко в черном небе, мерцая очень красным огнем и глухо урча, пролетел самолет. Под самолетом, над крышей, Катерина Саввишна увидела разноцветные, сверкающие, повисшие в темноте буквы. Буквы сбегались в знакомые слова, знакомые слова в непонятные фразы: выгодно… удобно… вкусно… питательно… дешево… владельцам машин… мопедов… мотоциклов… мотолодок… мотороллеров…