Река времен (СИ)
***
Ветер играл изумрудным ковром свежих трав на холмах, уже начинающих окрашиваться в золотой и розовый от распускающихся цветов. Весна ласковой волной пробуждала долину от сна. Глядя с высоты храмовых стен на людскую суету, можно было представить себя птицей, раскинуть руки и заскользить в шелковых потоках ветра над зеленеющими холмами, еще коричневыми полями. Подняться в голубую высь, где в объятиях облаков блестит драгоценным убранством Обитель Неба, откуда взирает на детей своих Великая Мать**. Как бы хотелось оказаться в тех чертогах, украшенных тысячами небесных камней, что так призывно сверкают в лучах света. Наверное, они в сотни раз больше, чем те, что на шестнадцатилетие преподнес ей отец, и уж точно ценнее.
Но где же они? Где эти низкие обманщики-ювелиры??? Вот уже почти четыре луны о них ничего не известно! Может быть, эти псы уже перепродали те лазурные, как небесные воды камни!
О! Если бы на ее челе уже покоились их волшебные кристаллы, то Всеблагая несомненно показала бы ей красоты своих чертогов! Успеют ли доделать хоть до праздника? Может, сказать об этом отцу еще раз? Невозможно же так медлить!
А над северо-восточным краем долины, за могучими спинами сопок, небо уже клубилось темной чернотой непогоды. Ветер сделался менее ласковым и уже не играл в волосах, а налетал порывами, словно стараясь скинуть со стены. Пришлось взяться за белый, теплый от дневного света край стены и пачкать руки. Тяжелые небесные кони загрохотали копытами в дали, неся бурю. Если пристально всматриваться, то можно заметить, как взблескивают доспехи их всадников… А над городом все еще безмятежно синеет небо, воздух пахнет цветами и пылью. Можно прямо сейчас сбежать вниз, где уже ждет стол, накрытый для дневного отдыха. Там прохлада домашних стен и зелень сада. Дом…
Только бы брат скорей возвращался! Вот-вот его отряд покажется вдали, вынырнет из тени и запылит по дороге. Могучие воины будут смеяться, бряцать оружием, возвещая о своем прибытии. А к воротам сбежится целая толпа встречающих. Тогда она, несомненно, спустится, да, спустится и даже велит нарвать цветов. Спустится самой первой… Как это было бы славно, чтобы он прямо сейчас приехал! Сейчас, пока ласковые лучи солнца еще заливают цветущие улицы города. Ах, как она хороша была бы, выбежав навстречу, украшенная только цветами! Он бы обнял ее своими огромными могучими руками, пропахший потом, пыльный и радостный. И на этот раз она бы не отстранилась, все-все бы стерпела! Да, нужно стерпеть, тогда брат будет доволен и, несомненно, подарит ей чего-нибудь. Ведь у кочевников так много разных товаров! Было приятно думать о том, как из огромной кучи сверкающих драгоценностей Тишрин собственной рукой выбирает для нее самые красивые золотые браслеты с маленькими серебряными бубенчиками. И пусть они будут украшены теми самыми медовыми камнями, о которых рассказывал ей отец, чей цвет словно бы впитал все тепло летних вечеров. Тогда она без сомнений будет самой красивой во всех землях и все, и сестры и царица признают это! А вот если бы те камни еще и грели бы, словно лучи солнышка. Хорошо еще и серьги вдобавок или заколку, и, конечно, пояс из самых дорогих и мягких кож с перламутровыми подвесками или даже лунными камнями…
Но отряда все не видно, а клубящаяся непогода уже заволакивает низкими тучами вершины холмов и уже наползает на края горных вершин, все отчетливее видны всполохи, все темнее и зловещее горизонт. А над долиной все еще царит свет, и птицы лениво порхают меж ветвей дворцового сада, беспечные как всегда. Кажется, что непогода не посмеет переступить границу сиих чертогов, нарушив белизну высоких храмовых стен, никакой дождь не посмеет коснуться цветной плитки дворцовых садов. Здесь всегда должна царить весна.
Можно бы спуститься в покои, но ноги сами влекут в прохладный темный зев храма Иинат. Небесная Мать, береги его в пути! Теплый красный жар углей жадно принимает подношение из сухих трав, и плотный дым начинает клубиться, а в нем все скачут и скачут кони… Их глаза пышут злым огнем, копыта выбивают из земли алые брызги, алые, словно человеческая кровь. Плотные флаги грив развиваются под напором ветра, не дают увидеть, что же за ними.
Песня рождается из ее уст как будто сама. Сперва робким, едва слышным ручейком она струится под огромные своды храма, растворяясь в их тишине, но даруя надежду. Потом в нее начинают вплетаться голоса других жриц, и вот уже мощный поток взбирается в небо, такой не может не достичь стен Небесной Обители! В темноте, озаряемой лишь красными всполохами языков пламени, шуршат одежды, отбивают четкий ритм десяток босых ступней, хрипло звякают бубенцы ножных браслетов… И где-то в небесной глубине, казалось, в такт им отвечают волшебные бубенчики. Только бы все было хорошо, только бы к ним были добры Боги холмов и равнин, отведи, Всесильная Иинат, от них беды, подари сил!
Но отряд не вернулся, ни тогда, ни на следующий день… Напрасно ветер, словно утешая, гладил одинокую фигурку, взбиравшуюся на рассвете и закате на пологую крышу святилища.
Даже убор из сине-зеленых, прозрачных, как вода в горной реке, бериллов не принес утешения. Работа была достойной, отец не зря заплатил так много чужеземным мастерам. По белой, сделанной из мягкой кожи, подложке-шапочке струили свои извитые стебли диковинные золотые побеги, свиваясь в ажурный обруч. Подвески в виде нежных золотистых цветов со сверкающими серединками из бериллов тяжело покачивались, обрамляя лицо. Сотня легких серебряных колечек, сердоликовых и лазуритовых бусин, свисающих с ветвей и листьев, сладко пели при каждом шаге. Камни в уборе словно светились сами и так оттеняли глаза, что невозможно было оторвать взгляд. Видел бы это не только отец, но и брат!!! Сиятельная супруга родителя должно быть просто исходила от гнева, ей достался богатый золотой убор с редчайшими огненно-красными камнями, но того чарующего легкого волшебства в нем не было.
Облачившись в самые тонкие одежды и дивный убор, снова в храм, молить о скорейшем возвращении брата Всеблагую! Может, теперь она услышит? Ноги болят, руки устали, но надо продолжать, как иначе? Жертвенный алтарь не должен остыть!
Уже в сумерках у дальней горы дозорные заметили огонь и отец сам повел людей в ночную темень, храбро – презрев опасность… Отряд вернулся, закружились, захрапели кони у ворот, но все вокруг померкло. Нет среди воинов больше того, кого так ждало сердце. И не стало больше ни солнечных лучей, ни разноцветных холмов, не поют больше птицы и вода не утоляет жажду. Не будет больше драгоценных даров и богатых материй, нет больше света – Великая Мать не слышит мой голос… Все тщетно.
Как в тумане иногда возникают вдруг голоса, они ждут меня, манят, аукают на границе сна и яви. Под ногами вдруг четко ощущается мокрый холод гладких дворовых камней. Они тоже зовут меня, и я иду на этот зов…
***
Юлия Владимировна.
Боль была первым чувством, которое вывело меня из небытия. Голова просто раскаливалась. Пересиливая это, я прислушалась к ощущениям. Саднило локоть правой руки и правое колено. Остальные части тела хоть и не столь явственно проявляли себя, но были ощутимы. Какой-то яркий шуршащий звук достиг ушей и, оторвав от самосозерцания, вернул во внешний мир.
Вокруг было ощутимо теплее, чем в пещере, воздух навязчиво и отчетливо пах цветами и еще чем-то неуловимо знакомым, напоминавшем о религиозных богослужениях и одновременно о пыльных улицах южных городов. Невдалеке снова завозились, там явно кто-то перешептывался.
«Больница, – подумалось мне. – А нечего было лезть на рожон! Догулялась, мать, лежи теперь в заштатной абустанской клинике и считай ворон». Попытка открыть глаза вызвала новую волну боли, и жалкий, скулящий стон сорвался с губ. Рядом тут же засуетились, что-то громыхнуло, жалобно звякнуло, а надо мной нависли размытые силуэты. Я напрягла зрение, и картинка стала заметно четче. У постели стояли трое: пожилой бородатый мужчина в темном балахонистом халате не первой свежести, и две женщины в столь же небольничных одеждах, но с такими полными сочувствия лицами, что мне неудержимо захотелось плакать. Слезы услужливо набежали на глаза, затуманивая взор.