Бастард (СИ)

Теон Грейджой Роббу нравился. Он был старше, но ненамного, умел шутить — казалось, он мог найти забавным что угодно — и охотиться.
Теон научил Робба как быстро стрелять из лука, научил поправляться на ветер, научил метать топор. А вот Джона Теон невзлюбил.
— Робб, почему вместе с тобой, наследником Севера и мной, наследником Железных островов, упражняется бастард? — громко спросил Теон.
При сире Родрике он так говорить не отважился бы, но старый рыцарь еще не пришел во двор, и Теон говорил в полный голос. Робб бросил взгляд на Джона — тот, как всегда, молотил бревно еще до того, как все пришли, и, кажется, ничего не слышал.
— Нам, стало быть, тут тоже быть нельзя? — грозным голосом спросил Харвин.
Сын конюха был старше Теона и возвышался над ним на полголовы, но Грейджой лишь усмехнулся.
— Разве ты бастард? Твои родители верно служат Старкам, как и родители каждого из вас, — Теон окинул взглядом полторы дюжины парней, — у вас верность в крови. Скажи мне, Харвин, будущий гвардеец Винтерфелла, что в крови у бастарда?
— Попробуй пустить, кальмар, и узнаешь! — прорычал Джон, каким-то чудом оказавшись в двух шагах.
Его глаза потемнели от гнева, став похожими на уголь.
— Предлагаешь драться на палках, маленький ублюдок? — усмехнулся Теон. — У матери научился?
Вот тогда Робб действительно испугался. Никто в замке не говорил о матери Джона плохо. О ней вообще никто никогда не говорил.
Казалось, от ярости Джон не мог даже говорить.
— Бери. Меч, — выдавил он.
На Грейджое были длинный акетон и стальные поножи, а Джон был в одной только рубахе и штанах. Обычно он одевался, пока остальные разминались. Теон взял затупленный полуторный меч и встал перед Джоном, в насмешку опустив руки.
Джон ткнул мечом Теону в лицо так быстро, что тот едва успел отбить удар и отшатнулся. Едва он потерял равновесие, Джон пнул его в ничем не прикрытое колено, а потом коротко дернул кистью, и деревянный меч, заставив воздух засвистеть, ударил Теона в ухо.
Грейджой, согнувшись, попятился и отмахнулся от Джона широким ударом — тому пришлось отпрыгнуть и отклониться назад — меч Грейджоя был длиннее почти на целый фут.
Кровь капала из рассеченного уха на землю.
— Любишь драться грязно, бастард?
Джон не ответил. Он молчал и смотрел на Теона взглядом, который Робб никогда не видел. Грейджой шагнул вперед и ударил сверху вниз. Джон ушел влево и уколол в ногу — туда же, куда пинал. Попал.
Еще пять вдохов Джон отвечал на удары Теона легкими тычками, уворачиваясь, а потом все закончилось. Джон не успевал уклониться и поставил блок, но деревянный меч, жалко треснув, сломался, и удар пришелся по правому плечу.
Джон не успел отступить и Грейджой ударил его кулаком в нос. Пошла кровь. Джон сделал шаг вперед.
— Ну и вонь, — скривился Теон. — Твоя мать, должно быть, выпила море семени, раз несет даже от тебя.
— Ты мертв, Грейджой, — ледяным голосом проговорил Джон.
Обломанный меч упирался Теону под подбородок, — И ты больше никогда не будешь говорить о моей матери.
Теон показался Роббу испуганным, но ответил он твердо:
— Я уже все сказал.
Джон указал себе на лицо, по которому стекала кровь.
— Я не слышал. Будешь повторять?
Теон отвел взгляд.
— Нет.
Джон разжал руку и позволил обломку упасть. Вытер кровь рукавом. И вернулся к бревну, взяв другой меч.
Часом позже сир Родрик отвел уставшего Робба в сторону от упражнявшихся. Он казался странно спокойным.
— Скажи мне, кто такой Джон Сноу?
Робб удивленно поднял брови.
— Бастард моего отца.
Кажется, сир Родрик хотел услышать не это.
— А тебе он кто? — раздраженно спросил он.
— Мой брат.
— Тогда скажи мне, почему ты молчал, когда мать твоего брата оскорбляли?
Робб почувствовал, как краснеет. Джон никогда не просил защиты. И его мать была Роббу никем. И Теон вполне мог говорить правду.
— Я не знал, что должен был что-то говорить, — стыдливо пробормотал он.
— Вечером ты пойдешь к отцу и слово в слово передашь все, что было сказано.
 
* * *
Джон открыл глаза.
Ставни на окне были закрыты, в очаге еще теплился слабый огонек, бросая дрожащие алые отсветы по всей комнате.
Со стоном Джон сел на кровати и спустил ноги вниз. Он не сомневался — сейчас еще ночь. Если повезет, то час волка, но скорее всего, час совы. С тех пор, как перестал пить маковое молоко, Джон ни разу не спал до утра.
Посидев, чтобы дать утихнуть пульсирующей боли, он сполз на пол. Опустившись на колени, нашарил под кроватью корыто. Грейджой несколько дней назад сказал, что Сноу настолько трус, что нуждается в двух ночных горшках. Воспоминания о железнорожденном наполнили Джона злостью, прогнав остатки сна.
В корыте была вода со льдом. Джон носил перчатку даже ночью, чтобы не повредить заживающую кожу; так, по крайней мере, сказал мейстер Лювин, хотя Джон думал, что перчатку на него надели, чтобы он не пугал служанок своим увечьем — он не был против, на руку было противно смотреть даже ему самому. Стянув ее, Джон опустил руку в воду и наконец почувствовал облегчение.
Ожог болел постоянно. Даже маковое молоко не могло убрать эту боль, к тому же, пить его слишком много нельзя.
Джон продержал руку в воде тысячу вдохов, насухо обтер свежей тканью и натянул перчатку — новую. Наверное, у него было больше перчаток, чем у всех в замке, и почти все правые.
Он сменил ночную рубаху, неловко натянул штаны левой рукой и, ощупав каждый палец на ногах, впихнул их в сапоги. Он каждый день ощупывал пальцы на ногах. Если потеряют чувствительность — значит, хворь вернулась.
Клинок, который дала ему леди Кейтлин, лежал рядом с сундуком. У Джона хватало сил, чтобы поднять меч, но на один его удар пришлось бы пять ударов Робба.
Теперь Джон был калекой. Калекой-бастардом, до дрожи боявшимся воронов, живущем в замке, хозяйка которого хотела ему смерти.
Когда мейстер, наконец, после сотни вопросов и тысячи попыток взять что-нибудь правой рукой, сказал Джону правду — что его рука не восстановится, что Лювин никогда не видел таких ожогов — это его разозлило. Потом ввергло Джона в отчаяние — лишь на одну бессонную ночь. Сейчас Джон чувствовал лишь постоянно тлеющий гнев.
Этот гнев царапал его грудь изнутри, этот гнев ломал деревянные мечи о столб, этот гнев… не давал Джону сдаться.
Он вышел на тренировочный двор и полной грудью вдохнул ночной прохладный воздух. Ни пыли, ни пота, ни сладких запахов с кухни… Пахло сосной и лошадьми.
Через час на кухне загорится огонь и Гейдж, новый повар, примется готовить утренние блюда. Через два выйдут конюхи, во главе с Харвином, а через три наступит утро.
Джон взял со стойки деревянный меч. Этот, кажется, был выделан из дуба — он весил больше остальных. Кроме того, Джон не сомневался, внутри был свинец. Когда-то эти мечи сделали по наказу сира Родрика, чтобы Робб начал привыкать к весу клинка.
Через час, когда по двору протопали приветливо улыбающийся Гейдж с двумя поварятами, тащившими корзины, Джон понял, что повторил все удары и приемы, которые когда-то знал. Наверняка в половине из них он допустил ошибки — обманки получались у него особенно плохо и медленно — но Джон впервые повторил их все.
Повернувшись к столбу правым плечом, он вообразил, что в его руке есть меч. За сотню вдохов он повторил невидимым мечом все то, что час делал деревянным. Выходит, левая рука впятеро хуже правой?
Он гневно сжал кулаки.
И обомлел.
Правая рука сжалась в кулак. Это было больно, словно ее облили кипящим маслом, но пальцы коснулись ладони!
Джон вернул дубовый меч на стойку.
Через четверть часа он уже стоял на берегу Желудевой реки. Раньше ему требовалось больше получаса, чтобы сюда добежать. И река теперь казалась меньше, хотя Джон вырос лишь на пару дюймов. Быть может, потому, что он видел море?
Джон скинул одежду и сапоги и зашел в реку. Вода приятно охладила тело и успокоила вновь разгоревшуюся в руке боль.