Русские дети. 48 рассказов о детях

– Безобразие! Не могли устроить какой следует – во дворе!
Город Кронштадт стоит на острове Котлин.
Название «Кронштадт» знают все, при слове «Котлин» зачастую недоумённо хмурятся. Однажды мы с дочерью услышали от экскурсовода: дескать, название острова восходит ко временам войн со шведами, когда петровские солдаты так быстро вышибли оттуда врагов, что на лагерном костре остался даже котёл с недоваренной кашей.
Мы дружно и самым неучтивым образом расхохотались. Кто интересуется, тот знает, что названия «Котлин остров» и «Котлино озеро» (для Финского залива) употреблялись ещё за несколько веков до Петровской эпохи – во времена, когда в Балтийское море нередко заходили киты.
Когда мне было два года, я заболел полиомиелитом. Теперь эту грозную болезнь сдерживают прививками, да и то отдельные случаи всё-таки происходят… Ну а мне досталось, что называется, по полной. Скрутило обе ноги, и тогдашнее состояние медицины позволило спасти только одну. Мышцы левой ноги так и остались неработоспособными. В какой-то момент стало ясно, что я никогда не смогу бегать, прыгать, кататься на коньках, лыжах, велосипеде… Могу себе представить, как переживали родители, но сам я никогда не чувствовал себя несчастным и неполноценным. Я всегда находил себе массу интересных занятий и, помнится, даже в детстве рассуждал так: «Люди не могут летать – и ничего, никто из-за этого в петлю не лезет. А я не способен бегать, ну и что?»
Ещё у меня была единоутробная сестра.
Слова «единокровный» и «единоутробный» сейчас почти позабыты, детей от разных браков одного из родителей не задумываясь именуют «сводными», что в корне неправильно. Всегда радостно наблюдать, когда самые что ни на есть сводные дети становятся родными друг другу, но у нас с сестрой таких отношений не сложилось.
Представьте ситуацию: живёт-поживает маленькая девочка со своей мамой. Потом мама снова выходит замуж, рождается маленький брат… да ещё и, «недолго думая», серьёзно заболевает. Кому достаётся едва ли не всё родительское внимание?.. Понятно, что не старшей сестре. Вот вам и почва для нешуточных страстей и обид.
Кто-то сумел бы преодолеть первоначальную ревность и детскую злость, стать беспомощному братишке защитницей и лучшей подругой… Сестра выбрала другой путь. Она так и не «простила» нашей матери второго замужества и в особенности моего появления на свет. Я вообще считался источником всех её жизненных бед, помехой, которую и с лестницы при случае не зазорно спустить…
Летом нас возили за Лугу – к бабушке Анне, на хутор близ деревни Серебрянка.
Там не было ни электричества, ни водопровода, зато в доме стояла большая русская печь, в саду зрели яблоки самых разных сортов, в огороде поспевали вкусные огурцы, а прямо за забором начинался лес, полный грибов. Ещё поблизости от дома был пруд. Как-то раз мы с ребятами отправились купаться. Сестра завела меня в воду по шею, оставила и убежала к подружкам. Я стоял на здоровой ноге и раздумывал, как быть. Деревенские ребятишки плавали, вернее, барахтались «по-собачьи», отчаянно молотя ногами по воде; глядя на это, я успел прийти к выводу, что плавать, как и бегать, мне не дано.
У меня тогда ещё не было поддерживающего аппарата для ноги, и посуху я обычно ковылял согнувшись, придерживая левое колено рукой. Примерно так же я привык перемещаться и в воде. Вот только, стоя по горло в пруду, я не мог дотянуться до коленки иначе как погрузив голову. Попробовал раз, другой… потерял равновесие, ушёл под воду и отрешённо подумал: всё, конец. Перед глазами закружились жёлтые полосы…
Кто-то из ребят заметил случившееся, и меня вытащили. Очень хорошо помню: когда возвращались домой, я засмотрелся на зелёные деревья, что шумели на ветру, красуясь на фоне синего неба, и с необыкновенным реализмом осознал смертельную опасность, только что меня миновавшую.
 
Нет, решил я тогда, водная стихия – это точно не для меня!
А жалко…
Году в тридцать втором отца уволили из армии с надуманной формулировкой «за невозможностью использования». Об истинной причине остаётся только гадать. Гораздо позже мама как-то обмолвилась, что отцу предлагали вступить в коммунистическую партию, но он отказался, не желая огорчать свою мать, то есть мою бабушку Анну, – истовую староверку. Может, это было истолковано как некий выбор в пользу религии? Я косвенно столкнулся с этим, когда родители искали что-то в кладовке и вынули ящик с чудесными яркими игрушками. На мой жадный вопрос по следовало объяснение, что игрушки предназначались для рождественской ёлки – в те годы строго-настрого запрещённой.
Переезд в Ленинград пришёлся на зиму. Легковая автомашина увозила нас по льду замёрзшего залива с острова Котлин на большую землю. Машина всё время буксовала, отец с товарищем её откапывали и толкали. Через крохотное заднее окно я видел их, шагавших с лопатами на плечах, – то дальше, то ближе…
Однажды мы с дочерью-школьницей в предрассветный час вдвоём стояли на вахте. Курс пролегал как раз мимо Котлина, по северному фарватеру. Мой родной город, такой близкий, но по режимным соображениям совершенно недосягаемый, был отчётливо виден. Солнечные лучи только-только коснулись купола Морского собора, когда утренний ветерок неожиданно донёс с островного берега запах выпечки.
– В Кронштадте булочки пекут, – ностальгически вздохнул я.
Как часто бывает, случайная фраза неожиданно глубоко запала дочери в память. Прошли ещё годы, нам представилась возможность съездить во всё ещё весьма закрытый город с экскурсией… И уже вполне взрослая дочь немедленно бросилась в булочную – купить тех самых кронштадтских булочек. Они по-прежнему казались ей какими-то особенными…
В молодой советской стране очень увлекались курортным лечением. До революции только состоятельные люди могли съездить к тёплому морю или «на воды», а теперь это было доступно всем! Вот и мне после окончания первого класса выпала поездка на Чёрное море: родители не оставляли попыток «разбудить» мою неработающую ногу, найти хорошего врача или новое лечение. В детском санатории в Лузановке – пригороде Одессы – имелось несколько отделений для детей с различными поражениями конечностей. Там я встретил сверстников с параличом обеих ног, которые в будничном порядке ходили по своим делам на руках. Мне стало завидно. Я так не умел, но положил себе научиться.
Санаторий стоял на самом берегу моря, и однажды я увидел невероятно яркий и красивый мираж. Над горизонтом удивительно ясно прорисовывался громадный турецкий город с мечетями, минаретами, дворцами и прочими «ненашенскими» постройками. Сказочная картинка продержалась довольно долго… Что за город я видел? Стамбул?..
Долго после этого я представлял себя капитаном парусного корабля, идущего к неведомым островам…
В злосчастном тридцать седьмом году мой отец был арестован и – как выяснилось много лет спустя – почти сразу расстрелян, а маму с нами, детьми, выслали в Ярославль. Сотрудник тамошней администрации, ведавший судьбами высланных, оказался порядочным человеком, и мама смогла устроиться счетоводом на перевалочной нефтебазе в деревне Дядьково, на берегу Волги. Вот уж действительно, не было бы счастья, да несчастье помогло. Я успел застать великую русскую реку в её первозданном состоянии, ещё не задушенную плотинами, с грандиозными ледоходами и могучими весенними разливами. Спустя много лет я стал инженером и всю жизнь проработал в гидроэнергетике, побывал на множестве ГЭС от Нарвы до Красноярска… И всякий раз, созерцая необходимые людям, но так уродующие природу сооружения, я мечтал: когда-нибудь человечество освоит новые источники энергии, и рекам будет возвращена свобода…