Русские дети. 48 рассказов о детях

– Встану я, раб Божий Герасим, благословясь, и пойду, перекрестясь, в чистое поле, умоюсь утреннею росою, утрусь красным солнцем, подпояшусь светлым месяцем, утычусь частыми звёздами, покроюсь медяным небом. Дай мне, Господи, из чистого поля лютого зверя. Поди, лютый зверь, к Горынычу, в воде под камнем выйми у него сердце с горячею печенью, принеси мне, рабу Божию Герасиму. Как не можно Горынычу под камнем воздыхать, так не можно на меня сердца нести и зла думать…
В целом Гера оказался недалёк от правды. Пятый год уже Сергей Сергеевич (герой этот так перед нами и не объявился, но кое-что про него известно: добившись определённого благополучия, он тем не менее каждый год накануне дня рождения отправлялся в глухую тверскую деревню, где ночевал в бане на лавке, накрывшись тулупом, – чтобы не забывать, из какой нужды поднялся, а кроме того, Гера с отцом и матерью были вчера у него в гостях – в Старой Деревне) держал здесь своё грибное производство, арендовав бывший склад магазина «Медтехника», и пятый год Рухлядьев сторожил ворота тайной фермы. Разводимый гриб был редкостью и в естественной среде произрастал на небольшой территории – в сырых горных лесах Лаоса, – а точнее выяснять Рухлядьеву и в голову не приходило. Однако в азиатском мире гриб этот был известен и высоко ценился в местной кухне, как в европейской – трюфель. Сергей Сергеевич, специалист в геологоразведке, одно время работал в Лаосе, залезал в дебри и, отдавая дань экзотике, пристрастился к лакомству, найдя в нём вкус необычайный и заманчивый. Настолько, что решил положить его в основу личного успеха, и стал строить планы.
Одно лесное племя, как выяснил он, сделало то, что прежде никому не удавалось, даже китайцам, неоднократно пытавшимся освоить разведение гриба в неволе, – оно, лесное это племя, с давних пор выращивало капризный деликатес на грядках. Но старейшины племени категорически отказывались делиться технологией. Оставался единственный выход – нанять две бригады умельцев, которые, работая попеременно, вахтовым методом, наладят, не разглашая секретов грибоводства, выращивание продукта в СПб. Сергей Сергеевич предпочитал легальные формы ведения дел, но лесное племя жило в Лаосе наособицу и отродясь не знало документов – законным путём в Россию грибоводов было не ввезти. Словом, бригады сколотили, наладили доставку нелегалов – где козьими тропами, где великим шёлковым путём, – контрабандой привезли грибницу, землю и гнилушки неведомых тропических пород, после чего грибная ферма запустилась.
Спрос на товар в китайских и тайских ресторанах был стабилен, конкуренции – никакой. Раз в год лесная бригада менялась. Грибам для роста требовались тепло, влага и темнота плюс то, что грибоводы держали в секрете, а фирме для работы – конспирация. Небольших, как дети, лаосских нелегалов никто не должен был видеть, о существовании грибной фермы никто не должен был знать. Рухлядьев оказался для Сергея Сергеевича находкой, да и самому Рухлядьеву работа пришлась по душе – во двор из грибного царства никого не пущать, ворота перед посторонними не отворять, зевак гнать, праздное любопытство, как искру вредную, гасить на месте.
И всё бы ничего, но внезапно пропал Рухлядьев. Без устного предупреждения, без записки, без следа – телефон молчит, квартира пуста (полиция вскрывала), исполненные тихой радости соседи, давно сулившие Рухлядьеву в печёнку беса, в неведенье. Бросил рабочую смену и канул, точно испарился, – ни шума от него, ни запаха, ни мокрого пятна. Должно быть, порою люди, как некоторые звери, от тоски своей бессмысленной жизни выбрасываются вон, за границу мира, словно киты на пляж из океана. Нужен лишь толчок, напутствие, лёгкий ветер в спину. Полицейский капитан на вскрытии квартиры признался понятым: «Бывает, и в мирное время пропадают люди, так что с собакой не найти».
Бывает. Вот и Рухлядьев тоже – пропал, искали, не нашли.
  
Сергей Коровин
   
Шалопай
  
Жил на свете Шалопай. Было у него, разумеется, и имя собственное, но оно для нас значения не имеет, потому что пока мальчик учится в школе, то так его определяют отец с матерью и все окружающие – мир, а мы – мир и есть. Учился он не слишком истово, шалил, любил отколоть для смеха какую-нибудь штуку, учтивостью не отличался, – часто его удаляли в коридор за дерзости, но порой и ставили в пример при иных его проявлениях. Например, он всегда всё знал, мог охотно поделиться чем угодно, никого не дразнил, не обижал, сдачи давал, но всегда охотно мирился, ходил опрятным. Дружбы особой ни с кем не водил, за девчонками не бегал, – ну а с кем дружить-то, за кем тут бегать? У дворовых, у каждого, своя компания, одни до ночи пинают скверный мячик на гаревой баскетбольной площадке, а он просто не знает, как это можно делать в уличной обуви и школьных штанах – это же неудобно да и не интересно; другие, пироманы доморощенные, без конца чего-то бахают по углам, бросают смрадные дымовухи в чужие форточки – этого делать не следует, потому что никому их шутки радости не добавляют; а девки бродят стаями по пять-десять голов в кино и обратно – вот и весь у них досуг; второгодники на горке круглый год папиросками дымят, плюют во все четыре стороны и городят похабщину – чего с них взять, их уже давно перевели в специальную школу для слабодумающих дебилов, их даже видеть-то противно, не то что дело с ними иметь.
Но пришлось, потому что куда денешься? А вышло так, что одна дура, Галунова, из «А»-класса, шла мимо горки, а эти стала её задирать, типа: «Вера, Вера, хочешь хера сорок пятого размера?» – обычная их примочка. Ну, она им – язык и шмыг в парадную – прямо напротив. Шалопай ещё подумал, мол, зря это она с ними фривольничает. И точно: эти, все как один, не сговариваясь, выплюнули свои папироски, посыпались с горки и ломанулись за ней в дверь, обрывая сопли рукавами. Пройти мимо не удалось, Шалопай сам не понял, зачем он зашёл в парадную, но сердце лупило так, что дышать было трудно. Зашёл. Там, между первым и вторым этажом, у подоконника, молча и сосредоточенно шевелилась толпа этих дураков. Никакой Галуновой не было за ними видно, но она там явно присутствовала, – чья же это ладошка над нечёсаными головами и сутулыми спинами сжимает оконную ручку?
«Вы что, охренели?» – вырвалось у Шалопая. Горлан на мгновение обернулся, увидел Шалопая и бросил: «Уйди отсюда, не суйся. Балда, выруби его, на хрен!»
Из кучи выбрался конопатый Косачёв и попытался ударить Шалопая кулаком в лицо, но тот вовремя пригнулся, и нападающий перевалился через его спину и загремел по ступенькам на первый этаж. Именно загремел, и так громко, что вся куча мигом рассыпалась, дураки завертели головами, заметались по площадке, кое-как нашли куда бежать, обрадовались, ринулись вниз, задвинув Шалопая в угол. Туфли Галуновой шлёпнули о бетонный пол. Вся одежда её спереди была в разорении, щёки полыхали. Она подхватила и натянула сползшие трусы, запахнула плащик.
«Вера… что…» – проговорил Шалопай.
«Дурак!» – крикнула ему Галунова и застучала мимо по ступенькам. Остался только Балда, он скулил и шипел на полу площадки первого этажа, не зная, за что хвататься, – везде ему было больно, а морда у него была грязная и в крови. Шалопай кое-как вывел его во двор, посадил на лавку.
«Ширинку застегни», – посоветовал ему Шалопай.
«Не могу, – прошипел Балда, показывая опухшую пятерню, – больно… Упал…»
Потом Шалопай долго казнил себя, что не помог Балде добраться в травмпункт, спешил на тренировку. «Больно… Упал…» – ужас какой-то. Шалопаю тоже стало больно. И долго больно было глядеть на грязные гипсовые повязки, с которыми этот Балда торчал на горке.
«Кисть вот, лодыжка и тут вот четыре шва!» – показывал он на голову толстыми синими пальцами, торчащими из лангетки. Этой же колобахой он стал почтительно приветствовать Шалопая, из-за чего последний старался без особой необходимости не проходить по двору, а ходил на остановку по улице. На Галунову он вообще не смотрел и даже перестал ломать голову над той её репликой.