Бруклинские ведьмы
— Ого!
— Потому что до меня тут дошло, что я тоже поучаствовала в развале семьи. То есть я всю дорогу винила только его, но на самом деле первая начала все ломать. Я разочаровалась в своей работе, мне было там скучно, и я начала пилить Эндрю, критиковать по каждому поводу, раздражаться, игнорировать его и уходить куда-нибудь при каждой возможности. Он просто почувствовал, что я выдавливаю его, вот и всё. А потом подвернулась официантка, и готово дело. Никто не говорит, что он поступил правильно, но теперь я понимаю, что человека может потянуть к веселой интересной женщине, если его жена ложится спать в восемь вечера, лишь бы не разговаривать с ним.
Подходит официант, и мы освобождаем на столе место для гигантских тарелок с яичницей, картошкой и цельнозерновыми тостами.
И общем, суть в том, что мы решили — нам нужен новый дом. Чтобы не жить ни у него, ни у меня, тем более что моя квартира все равно вот-вот будет продана…
— Но не прямо сейчас! — протестую я. — Ты вполне можешь пожить там еще. На самом деле, я буду рада, если ты останешься.
Джессика печально качает головой:
— Не-а, так не пойдет. Нам нужно начать все с начала, хотя бы символически. Мы останемся в Бруклине, чтобы Сэмми мог и дальше ходить в школу, где детям можно позорить родителей стишками про хлеб и яйца. Я хочу когда-нибудь начать собственный бизнес, а Эндрю хочет, чтобы теперь, когда его родители состарились, мы проводили каждое лето в их домике в Беркшир-Хилс [22]. Так что… впереди большие перемены.
По дороге домой я в красках, со всеми подробностями, которые только могу вспомнить, рассказываю Джессике о том, что Ноа крал вещи Бликс, чтобы его родители могли оспорить завещание, а Уильям Салливан не сдается и продолжает добиваться благосклонности Лолы. И что Джереми разозлился на меня, потому что решил, что я все это время не хотела выходить за него и только морочила ему голову.
Она морщит нос:
— Ну, должна тебе сказать, я всегда сомневалась в том, что ты его любишь.
— Мои родственники, наверно, никогда в жизни больше не будут со мной разговаривать. Они-то все были уверены, что Джереми — тот самый парень, с которым я должна связать жизнь.
— Увы, но нет, нет и еще раз нет. Ты не стала бы им довольствоваться. Я бы тебе этого не позволила. А теперь пусть твоя родня говорит что ей угодно — теперь у тебя есть другие люди, которые могут о тебе позаботиться. Теперь мы — твоя братва.
— У меня есть братва?
— Да. И как полномочная представительница этой братвы я скажу, что тебе не надо возвращаться во Флориду. Нечего тебе там ловить. Хочешь не хочешь, но ты должна признать, что судьба тебе жить в Бруклине, как бы ты ни трепыхалась.
— Но тут грязно, и холодно, и мусор на улицах, и поезда подземки вечно не по расписанию ходят, и за продуктами приходится каждый день таскаться, потому что ни у кого нет машин…
— Ага, — говорит Джессика, легонько ударяя меня кулаком по бицепсу, — мы совершенно точно не идеальны, но это твой город, а мы — его люди. Лучше побереги силы и смирись с этим.
«А как же Патрик?» — думаю я. Я не могу рассказать Джессике об этом, о дыре, которая образовалась у меня в сердце.
44
МАРНИ
Едва я открываю входную дверь и захожу в дом, как со мной едва не делается сердечный приступ, потому что посреди прихожей стоит Ноа с картонной коробкой в руках. Я издаю такой леденящий кровь вопль, что он подскакивает.
— КАКОГО ЧЕРТА ТЫ ДЕЛАЕШЬ? — спрашиваю я.
— КАКОГО ЧЕРТА ТЫ ДЕЛАЕШЬ? — сегодня Ноа совсем не оригинален.
Мы таращимся друг на друга. Потом он говорит:
— Я пришел за оставшимися вещами моей двоюродной бабушки. А теперь, если ты отойдешь с дороги, я отнесу их к Пако до прихода курьера.
— Погоди. Удели мне минутку. С чего ты взял, что можешь так поступать?
Ноа вздыхает:
— Маме нужна одежда Бликс.
— Почему? Зачем? Что она собирается делать со всеми этими вещами? Ты делаешь это, просто чтобы отомстить мне. Я не упрашивала твою бабушку оставить мне дом, ничего не делала, чтобы повлиять на завещание — так почему же ты так стремишься его оспорить, хоть и знаешь со слов адвоката Бликс, что оно абсолютно законно?
Ноа опять вздыхает.
— Слушай, — говорит он, — мои родаки просто в ярости, ясно? Они знают, что ты просила Бликс поколдовать, и думают, что завещание подделано. Или что вокруг него были еще какие-то там грязные манипуляции. Я толком не вникал.
— Ну и что, что я просила Бликс поколдовать? Я скучала по тебе. Хотела тебя вернуть. Что это доказывает?
На миг он кажется сконфуженным.
— Блин. Откуда я знаю? Может, она тебя пожалела, а на меня разозлилась, вот и переделала завещание.
— Тогда это был ее выбор, не мой.
— Ну, моей матери нужен этот дом, так что отец подключил своих адвокатов, и теперь они хотят получить все возможные улики и все, что есть в доме.
— Нет, — говорю я, — не выйдет. То, что есть в доме, прилагается к дому. Ты больше не вынесешь отсюда ни одной вещички.
— Знаешь, — говорит он, — это вообще все дичь какая-то, о’кей? Мне даром не нужен ни этот дом, ни это завещание, ни все это барахло. Мне пофиг, у тебя оно будет или у моих родителей, пусть его хоть в море выбросят. Но матери приспичило. Она… короче, будь у нас свободный денек, я бы рассказал тебе всю историю, но это бессмысленно и глупо, и…
— У меня как раз весь день свободен.
Он снова испускает тяжелый вздох, одаряет меня одним из своих фирменных виноватых взглядов, и мы идем в кухню, у меня почему-то возникает ощущение, что ему хочется облегчить душу.
Ноа достает из холодильника бутылку пива, восхищаемся блеском впитавшего индюшачий жир паркета. При этом он в прямом смысле смеется. «Ха-ха — это было что-то! — ты и твой женишок, и как все из духовки разлетелось, как раз когда он понял, что ты со мной жила!»
— Обхохочешься, — говорю я.
Я до сих пор ужасно на него зла, но и очарована им тоже, как всегда, и, наверное, мне никогда не избавиться от этого чувства. Мы садимся за изрезанный старый стол, Ноа барабанит по нему пальцами и начинает:
— Короче говоря, это Бликс должна была унаследовать особняк, который принадлежит нашей семье вот уже несколько поколений и передается от старшей дочери к старшей дочери. Но ее вычеркнули из завещания, и, зная моих родителей, можно предположить, что это был результат каких-то сложных махинаций, и… ладно, неважно. В результате особняк достался матери моей мамы.
После такого начала Ноа поднимается и начинает расхаживать по кухне, а история приобретает черты телевизионного готического мини-сериала из жизни Юга. Там и олигархи периода дикого капитализма, и герои войны, и завещания, и перестрелки поутру — но в основном все сводится к тому, что Бликс обманом лишили семейного особняка, и Ноа знал, что у его матери всегда был пунктик (его слово) насчет Бликс, может, из-за чувства вины. Чтобы как-то оправдать себя, она всегда распространялась, что заботится об особняке куда лучше, чем это делала бы Бликс, что ее связи с местной общественностью куда крепче и что она очень озабочена благотворительностью.
А Бликс тем временем путешествовала по свету, а потом приехала в Бруклин, и, конечно, вся семья в ужace наблюдала, как в ее жизнь входят всякие нетрадиционные интересы: магия и беспредел, как назвала это Венди.
— Мама никогда этого не признает, но я думаю, она боялась, что Бликс что-нибудь ей наворожит, сглазит там или ритуал вуду устроит, все такое. Заберет особняк, разоблачит ее. А теперь Бликс умерла, и дальше исключительно мои теории: мама отчаянно хочет заполучить бумаги Бликс и узнать, чем та занималась все эти годы. И если удастся, постарается доказать, что Бликс всегда была не в своем уме, а раз так, тебя нужно вычеркнуть из завещания.
— Нет слов, — говорю я. — У меня просто нет слов.
— Да уж. Это ужасно. Вот почему я никогда особо не рвался общаться с родителями. Отец хотел, чтобы я работал в его фирме, освоил все тонкости бизнеса, — но нет. Я решил преподавать в школе. И поехать в Африку. А теперь я хочу пойти еще дальше. Я планирую на той неделе уехать из страны. На этот раз на Бали.