Прощай, «почтовый ящик»! Автобиографическая проза и рассказы

Профорг отчитался за первый квартал, подвел итоги соцсоревнования, сообщил, какой сектор лучше выполнил взятые на себя обязательства. Здесь у меня хватило ума понять, что в реальности никто ни с кем не соревнуется – тоже игра. Потому что эти слова – о планах и перевыполнении, о соцобязательствах, о многостаночном обслуживании – звучали по радио и телевизору ежедневно. И еще я в дошкольном своем детстве слышала неоднократно от бабули, что она сама была «стахановкой», и показывала фотографию с доски почета. Возможно, в довоенной истории люди и вдохновлялись словами о соцсоревновании, но в наше время – развитого социализма, как тогда говорили, дух соревновательности уже исчез.
Едва отвлеклась на мысли о приезде Брежнева, как почувствовала, что в воздухе повисло молчаливое напряжение. Снова вся внимание. Оказалось, в лаборатории ЧП, один слесарь из экспериментальной мастерской нашей лаборатории не так давно опоздал на двадцать минут. Охрана в проходной его задержала, зафиксировала опоздание в журнале. Нарушитель написал объяснительную записку в отдел кадров, и дело поплыло по инстанциям. Теперь наша лаборатория отодвигается на последнее место в соцсоревновании. Да ладно бы место плохое! Неприятность в том, что нашему производственному коллективу снижена квартальная премия: все в ответе за одного. Но теперь я поняла задним числом, почему «Андропов», застигнув нас с Маринкой за внеурочным обеденным гулянием, и стребовав с нас покаянную записку, не дал ей ходу. Выносить сор из избы было невыгодно самой лаборатории, любое нарушение автоматически вело к уменьшению премиальных выплат.
Слесарь-нарушитель стоял распаренный и красный, будто только что вышел из бани. Человек переживал из-за того, что по его вине народ пострадал материально. Он что-то бормотал себе под нос, давал обещания не опаздывать впредь, а мне было неловко смотреть на растерянность этого уже немолодого работника. Причина опозданий у всех мужиков почти одна и та же: не смог с опохмелу быстро собраться и быстро добраться до работы, и все же…. Как-то негоже так взрослых людей унижать. А приди он вовремя на рабочее место, ведь не знал бы, чем заняться. Рабочие обычно использовались на подхвате: перенести-поднять-опустить – лишь иногда мастерили какую-либо модель. А чаще забивали у себя в мастерской «козла», так что стук костяшек домино о верстак и выкрики играющих были слышны в коридоре в любое время дня.
Собрание продолжалось. Слово взял «Андропов», обрисовал задачи, сообщил, на какие флота предстоящим летом должны поехать сотрудники. Я вздохнула: в моем интересном положении о таких командировках думать не приходилось, хотя у меня остались наилучшие воспоминания о морских исследовательских полигонах, где бывала на институтских практиках. Особенно запомнился полигон в Прибалтике: запретная прибрежная зона Финского залива, сосновый бор, где грибов, что белых, что подосиновиков, косой косить! Опять мысли отвлеклись, а мужчины оживились, уточняют подробности командировок: когда, куда, на судна или на берегу. И завершилось собрание призывом обязательно придти на первомайскую демонстрацию.
Выйдя в коридор, мы с Мариной обсудили услышанные новости. Я насмешила ее своей наивностью с почетным президиумом, с Брежневым. Спросила, собирается ли она в командировку на морской полигон. Она ответила, что поедет обязательно, что Вадим Симаков устроит так, чтобы им оказаться вместе, на одном объекте.
– Ты его любишь? – в лоб задала я вопрос.
– Он же такой необыкновенный, такой талантище!
– Но, если он и здесь поддает, то там, наверно, вовсе не просыхает?
– С работой он всё-таки справляется! И я не даром хлеб ем, командировочные отрабатываю. А свободные часы – наше личное дело!
Я переменила тему:
– Ты идешь на демонстрацию?
– Нет, скажу, что заболела. Ведь Вадик обычно с сыном приходит, а то и с женой. Мне на это больно смотреть.
Я окинула оценивающим взглядом Маринку: красавица! И фигура, и ножки, и огненно-рыжие волосы просто роскошны! Зрачки сузились и такими огоньками посверкивают, что кажется, что в стене дырку прожгут. Это она только подумала о Вадиме, а что будет при встрече! И все же жаль, что тратит свои молодые годы на связь с женатым мужчиной. И жену его мне тоже жаль.
 
Летом начались выезды в подшефный колхоз, на прополку. Пришлось принести справку из женской консультации – срок уже четыре месяца. Теперь все узнают, что жду ребенка, хотя этих «всех» раз-два и обчелся. Народ разъехался, кто куда: в отпуска, командировки и в тот же колхоз на длительный срок. Некоторые женщины – инженеры и техники, у кого дети маленькие, поехали работать нянечками на дачу с детским садиком.
Мы остались в комнате вдвоем с Николаевым. Я снова сижу на работе без дела: исследование для Вадима завершила, а дальше не знаю, чем заняться. Пока они с Маринкой загорают на Черном море – уехали в командировку в Севастополь – я тут от скуки маюсь. В хорошую погоду в одиночку брожу по территории, где весной с Мариной гуляли. Яблони уже отцвести успели, розовые и белые лепестки по газону рассыпаны. А я сшила свободное цветастое платье под беременность: под грудью кокетка, а дальше ткань клешем расходится – предусмотрела, чтобы на все лето и осень размера хватило. Гуляю будто в своем саду, а не на производственных площадях. В открытом бассейне с лазурной от солнечного света водой полным ходом идут испытания моделей. Искупаться бы по такой жаре, но не положено, да и вода с бензином перемешана, даже сами испытатели не купаются.
В одну из таких прогулок почувствовала, как малыш в животе ножкой двинул, гадаю: мальчик или девочка родится – в то время еще не было УЗИ, определяющего пол ребенка до рождения. Оттого и спектр мечтаний был безграничен: придумываю имена на оба варианта. Состояние спокойное, безмятежное, голова светлая и пустая – природа сама позаботилась, чтобы женщина отрешилась от внешнего мира, готовясь к судьбоносному часу.
Но полностью отрешиться не получается. Прогуляла два часа, обошла вокруг здание закрытого бассейна, пора возвращаться на рабочее место. Николаев уже выложил на мой стол кипу старых отчетов для прочтения, бдит, чтобы я при деле находилась. Он сейчас за главного в секторе: «Жванецкий» в отпуске. Смотрю на даты выпуска брошюр, прикидываю: я еще в школе годы училась, когда их выпустили. Но только перелистнула слипшиеся от долгого лежания страницы, как Николаев дополнительно «обрадовал»: на завтра я назначаюсь дежурить в столовой – народу в секторе почти не осталось, больше отправить некого.
Обреченно киваю. Мытье посуды в столовой и протирание столов – это не так страшно, как прополка грядок по жаре, к тяжелой работе не отнесешь, отнекиваться неудобно.
На следующий день являюсь в столовую до открытия, поступаю в распоряжение главной посудомойки. Она сует мне в руки тряпку, наказывает вытирать с тех столов, где сильно что-нибудь разольют. Вспоминаю, как с Маринкой ходили в столовую в мой первый рабочий день – тогда красные лужицы от борща, кажется, никем не вытирались. Видимо, профсоюз недавно додумался инженеров вместо уборщиц в столовую командировать. Борща сегодня в меню нет, мне повезло, потому что свекольник накануне был. Его чаще всего почему-то разливают, а сегодня молочный суп, который просто редко берут.
Главная посудомойка снова нарисовалась передо мной. Тряпку отобрала, погнала в моечную. Велела мыть вилки-ложки – показала как. Наполняем два квадратных цинковых чана водой, затыкаем пробкой дырку слива. Берем деревянное весло, размером в треть настоящего, и ворочаем-бултыхаем грязно-серые алюминиевые приборы в разом пожирневшей воде. Потом еще разок прополощем – уже в соседнем корытце, в свежей воде.
Пусть кто-то скажет мне, что в Союзе не было скрытой безработицы… Все техники и инженеры были вроде при деле, но для чего их столько – «всех»?
В конце лета сотрудники вновь собираются в родных стенах: загоревшие, посвежевшие и полные желания свернуть научные горы.