Тревожная весна 1918 (СИ)
Многие мне уже говорят: "Голубова теперь нельзя узнать, так он поправел, открыто ругает Подтелкова и весь "Совдеп", не признает Ростовской власти, освобождает офицеров из-под ареста и зовет их в свои части, недвусмысленно намекая на близкую расправу с "красногвардейскими бандами". Подобную перемену в Голубове, своем почти однофамильце по прежней жизни, я объяснил себе тем, что, привыкнув играть первую скрипку, он, будучи оттерт приезжими большевиками на задний план, видимо готовится к реваншу.
Обстановка к этому весьма благоприятствовала. В большевистских верхах не все было благополучно. Начавшаяся между советскими главарями грызня, принимала все более и более острую форму и вскоре перекинулась даже в печать. 27 февраля в "Известиях" появилось следующее стихотворение за подписью сестры Голубова:
ВЕЛИКОМУ НАРОДУ
Подымайся великий народОстальные пойдут за тобоюДружной ратью пойдем мы впередТолько трусы не явятся к бою.Если ярким наш будет уделЛихо станем над черною безднойКто может, беспощаден и смелОна взовьется к высотам надзвезднымВ грозном рокоте слышен ударПо позорным столбам капитала,От мерцанья зажегся пожарДолгожданная радость настала.Люди братья. В великие дниЕсть надежда на гибель ВаалаЦепи пали… Зажглися огни…Ольга Голубова.
Отвечая своим содержанием революционному настроению этого времени, это стихотворение, однако, бросало открытый вызов всесильному президенту Донской советской республики, так как из первоначальных его букв составляется правдивый текст: "Подтелков подлец". Такое остроумное, да еще публичное оскорбление ставило Подтелкова в чрезвычайно неприятное положение. Газета была буквально расхватана. В бывшем столичном Новочеркасске только и идут разговоры на эту тему. Все горожане теперь на стороне Голубова, дерзнувшего публично восстать против Подтелкова, продавшегося красным и будто бы изменившего идеологии фронтового казачества.
В связи с этим, положение в мятежном Новочеркасске стало крайне тревожить красный Ростов. Все чувствовали, что назревает близкая развязка событий. Жизнь в Донской столице стала напоминать такую в осажденной крепости. Сведений извне почти не было. О том, что происходит на белом свете, жители могли знать только из тенденциозных информаций "Известий" Новочеркасского совета рабочих и казачьих депутатов, чьи страницы обычно пестрели призывами к "священной войне с буржуазией".
Другого печатного слова Новочеркассцы не видели. При таких условиях, люди с жадностью ловили всякую весть о событиях вне Новочеркасска. Такое состояние неизвестности значительно способствовало распространению фантастических и совершенно ни на чем не основанных слухов. Часто по секрету, передавали, будто бы отряд генерала Корнилова атакует Ростов, а Походный Атаман двигается к Новочеркасску, и что большевики готовятся к бегству.
Иногда таинственно шептали, будто бы в Москве власть Совнаркома уже свергнута и немецкие полки наступают на восток, занимая Украину (что, в общем то, было правдой), или, наконец, — в портах Черного моря союзники высадили огромный десант с целью начать освобождение России от большевистской власти (ненаучная фантастика).
Так, терзаясь сомнениями и обольщая себя надеждами, коротают дни под красной оккупацией Новочеркасские горожане. Но проходил день-два и эти приятные слухи сменяются печальными вестями. Говорили будто бы и Походный Атаман и Добровольческие отряды уже погибли, что Советская власть очень прочна и что "союзники" уже признали ее законной Всероссийской властью.
Красные еще очень сильны. Большевистское око бдительно наблюдает за всяким проявлением контрреволюции. Мне стало известно, что большевики установили густую сеть своих тайных шпионов и широко применяют предательство и провокацию. С целью обеспечить себя от возможных "контрреволюционных" выступлений, они вкрапили по всей области красногвардейские гарнизоны, изолировали казачьи округа и затруднили сношение между ними.
Одновременно большевистские комиссары весьма зорко следят за настроениями в казачьих станицах, используя для этого пришлых мигрантов — иногородний элемент, добровольно выполнявший для них роль соглядатаев и шпионов. Усердие иногороднего населения порой столь велико, что временами они предлагают большевикам, при поддержке красных отрядов, расправиться с казаками и в зародыше подавить всякое казачье выступление против Рабоче-крестьянской власти.
Такую ретивость мигрантов — иногородних, местное советское начальство весьма поощряет. Оно благоволит к ним, наделяет их землей, уравнивает в правах с казаками и, вооружает оружием, отбираемым у казаков. Казаки видят, что все симпатии новой власти на стороне иногородних. Эта несправедливость колет их самолюбие, вызывает чувство обиды и одновременно побуждает искать выход из создавшегося печального положения.
Уже местами, казалось, казаки осознали, что они по собственной вине загнаны в тупик и что, быть может, недалеко те дни, когда за совершенные ошибки им придется платить кровью. Для казаков положение было особенно безотрадным, так как оружия у них не было и борьбу пришлось бы начинать голыми руками, надеясь только на свои собственные силы. На помощь извне рассчитывать не приходится, так как сведения о Походном Атамане были скудны, противоречивы и мало утешительны.
Апогей большевиков на Дону уже позади. Чтобы обеспечить миллионам новых больших и малых красных чиновников бифштекс, бутылку вина и другие блага жизни, понадобился кровавый тоталитарный режим с умирающим от голода населением. К концу марта и немцы подойдут поближе, и красные дезертиры потянутся в тыл, к Царицыну, и главное казакам надоест бесцеремонное хозяйничанье большевиков на их землях и постоянные грабежи и расстрелы.
С конца марта то здесь, то там в казачьих станицах начнутся восстания. Терпеть зверства большевиков уже нет больше сил. Тогда и придет мое время, и его надо встретить во всеоружии. И даже, может быть, выступить первой ласточкой, делающей весну. Казачество постепенно просыпается от большевистского угара, сбрасывая с себя коммунистический налет. По Донской земле пойдут сполохи и Донцы местами дружно поднимутся, создавая отдельные очаги восстания, всюду закипит организационная работа, на развалинах и пепле пойдет огромное новое строительство, совершенно в необычных условиях и в особой обстановке будут формироваться народные Донские Армии.
Мало кто из белых уцелеет. Так из трех тысяч участников Степного похода к весне 1920 года останется в живых всего 400 человек. И это при тотальной мобилизации Донского края. Главная тяжесть борьбы с большевизмом на юге все время лежала на казаках вообще и донских преимущественно. Если в освобожденных от большевиков краях от неказачьего населения бралось в ряды войск и то с трудом 4–6, реже 8 возрастов, то Донцы дали под ружье все 36 возрастов, иначе говоря, мобилизовывалось все мужское население от 18 до 54 лет, способное носить оружие. Так что стимул пробиваться в верхи в руководство белых, чтобы выжить, у меня огромный.
Но не забываем, что зачастую инициаторы и борцы, выполняющие весьма трудную, опасную и неблагодарную работу, кладущие первые камни основания, обычно попадают в невыгодные условия и совокупностью обстоятельств устраняются от того дела, которое ими было начато и ими же создано. Так что впереди предстоит борьба не только с большевиками, но и с белыми руководящими идиотами, типа Колчака или Деникина. Конкуренцию никто не любит. Придется выступать, как говорят горцы "одиноким всадником — одиноким мстителем". Впрочем, помахать кепкой с броневика особого ума не надо!