Японские писатели – предтечи Новейшего времени

Невозможно требовать от людей, чтобы они называли тебя богом и беспрекословно тебе подчинялись и уважали. Но, распростершись перед императорским троном и превращая императора в бога, можно добиться от людей многого. Выдвигая в императоры нужных людей и склоняясь перед фигурой императора, они вызывали у народа почтительность и использовали это для своих манипуляций.
Такое положение касается не только семейства Фудзивара и военного сословия древности. Посмотрите: ведь во время войны было то же самое. Реального императора никто не знал, никаких приказов он не отдавал. Всё происходило как бы волей военных: сообщали, что в одной из областей Маньчжурии произошёл инцидент, что где-то на севере Китая были пресечены попытки дестабилизации. Просто ужас: реальное положение дел не сообщалось даже премьер-министру! Как однобоко — все решения принимались военными самовольно! Более того, эти военные действовали так, как если бы императора вообще не существовало, тем самым кощунственно принижая его сущность и лишь слепо создавая его культ…
Чепуха! Полнейшая ерунда; это — реальный облик императорской системы, сохранявшийся на всём протяжении японской истории и правдиво отражающий её суть. Именно семейство Фудзивара, с древности профанировавшее институт императорской власти, создавало его культ. Поистине, это был слепой культ, исходивший из самой глубины сердца, и в то же время они игрались императорами, пользовались ими как удобными орудиями, святотатствуя безо всяких ограничений. Вплоть до нынешних времён, да и сейчас парламентские депутаты и все чиновники выказывают почтение императору, а народ в большинстве своём это поддерживает.
15 августа прошлого года от имени императора была прекращена война; люди говорили, что спасены императором, но если взглянуть на то, о чём свидетельствует японская история, увидим, что это — чисто японское историческое изобретение для императоров в чрезвычайных обстоятельствах, политическое средство, тайное орудие. Военные инстинктивно чувствуют наличие этого тайного орудия, а мы — народ — инстинктивно пользуемся им; вот такое совместное действие-представление военных и японского народа прошло 15 августа.
«Вынести невыносимое; перетерпеть нетерпимое, — подчиняйтесь Нашему приказанию». И люди плакали и говорили: «Это ведь не чей-то приказ, а императорский; что ж, сдадимся и вынесем невыносимое».
Ложь! Ложь! Ложь!
Не мы ли, люди, сами страстно желали прекращения войны? Не мы ли не имели ни малейшего желания выступать с бамбуковыми пиками против танков и валиться мёртвыми, как глиняные фигурки? Мы совершенно искренне желали окончания войны, но при этом не могли говорить об этом вслух. Ведь было же «великое дело» и «императорское повеление». «Пренести непереносимое…» — экий трюк! Прискорбное положение; жалкий исторический обман. К тому же, мы ничего не знали об этом обмане. Если бы не было императорского приказа о прекращении войны, мы и правда стали бы бросаться грудью на танки и, как бы нам это ни не нравилось, храбро погибли бы, напоминая глиняных солдатиков. Подобно тому, как именно военные создавали культ императора, дискредитируя его при этом, мы, простые люди, не так уж ему поклонялись, а просто привыкли его использовать; хитрым образом выдвигали в виде заставки ханжеский [лозунг] о «великом деле», прославляя интересы императорского величества. Ловко и хитро, не правда ли? Да мы просто охвачены какой-то страстью к историческим уловкам, потеряв нормальный человеческий облик.
А каков, кстати, он — «правильный человеческий облик»? Прямо говорить — чего хочешь, а неприятное называть неприятным, — вот и всё. Называть приятное приятным; нравится женщина — так и говори, что нравится; что же до «великого дела», то аморальность должна запрещаться законом. Нужно перерасти ложное [противопоставление] гири-ниндзё[70] и прийти к чистосердечности; определение и идентификация этой чистосердечности, а также твёрдая к ней привязанность является первостепенным условием человеческого возрождения. Именно там рождается, оттуда возникает истинная человеческая личность, свой собственный характер.
 
Соотечественники-японцы, сейчас я хочу кричать об упадке японского характера и японской сути. Я хочу громко заявить: Япония и японцы должны пережить деградацию. Пока продолжает существовать императорская система, покуда исторические уловки сохраняются и действуют в японском мировоззрении, до тех пор невозможно ожидать в нашей стране расцвета человечности и морали. Свет истинной человечности надолго померк; сейчас не то время, когда в Японию могут прийти истинно человеческие черты — реальное счастье или душевные страдания. Япония, прийди в упадок, — хочу я громко сказать, хотя истинный смысл этого — обратный. Сегодня Япония, японское мировоззрение погружено в пучину упадка, и мы должны выпасть из [комплекса] таких «здоровых моральных принципов», пронизанных хитрыми уловками — наследиями феодализма, и выйти [совершенно] обнажёнными на широкие просторы истины. Через выпадение из «здоровых моральных принципов» мы должны вернуться к истинной человечности.
Необходимо начинать всё сначала, сорвав с себя такие ложные одеяния, как императорская система, [самурайский кодекс] бусидо, дух терпеливости, добродетельность траты 30 сэн вместо 50-ти, — обнажившись и став какими-никакими людьми. В противном случае мы рискуем просто вернуться к прежнему, старому состоянию страны [всеобщего] обмана. Прежде всего — сорвать [ненужные] одежды, отбросить навязанные табу, потребовать, чтобы услышали ваш истинный голос. Вдовы с их [погибшими] любимыми пусть отправляются в ад! Пусть демобилизованные военнослужащие становятся торговцами на чёрном рынке! [Понятие] упадка воспринимается как что-то нехорошее, но «настоящее» — это не «стартовый капитал», его не вынешь из кармана, как горсть медяков. Бессмысленно требовать от истинности компенсации вместе с внешней привлекательностью; следует ставить на кон и духовное, и материальное, и причитания истины. Когда следует прийти упадку, надо, чтобы падение было однозначным и бесповоротным. Пусть исчезнет мораль и наступит смута! Пусть льётся кровь и всё покроется ядом! В небесные чертоги следует подниматься, пройдя сперва через врата ада. Приближаться к этим небесным чертогам понемножку, цепляясь всеми двадцатью окровавленными ногтями на руках и ногах, — другого пути, наверное, нет.
Собственно об упадничестве всегда говорилось, что это отвратительно или просто плохо, но нельзя отрицать одной присущей упадничеству особенности характера: одиночества, величественной черты человеческой натуры. Иными словами, упадок есть постоянное одиночество, оставленность прочими людьми, оставленность даже собственными родителями, связанность судьбой, когда полагаться можешь только на себя.
Хорошим людям легко живётся: они комфортабельно почивают на всеобщих пустопорожних понятиях долга и обязанностей перед родителями и близкими и спокойно умирают, полностью отдав себя заданной социальной системе. А вот «упадочники» из неё вырываются и бредут в одиночестве по бескрайней равнине. Низменная добродетельность — это нехорошо, но путь одиночества — это дорога, ведущая к богу. Если хороший человек готовит своё перерождение [в Чистой Земле], то насколько нужнее это плохому?! А для этого есть указанный путь. То, что Христос преклонился перед падшей женщиной, относится к такому одинокому хождению по пустынной равнине, и лишь эта дорога ведёт к небесным чертогам. Сколько десятков тысяч, сколько сотен миллионов человек не могут достичь этих чертогов, но бесплодно бродят по адским землям, однако другого пути на небо нет.
Как прискорбно: именно в этом суть человеческая! Да, действительно жаль, что такова человеческая суть. И она не даёт возможности спастись ни посредством определённого общественного устройства, ни политическими способами.
Одзаки Гакудо[71] был в политике богом; после окончания войны он стал активно выступать в поддержку теории федеративного общества. По его мнению, первобытные люди враждовали общинами. В Японии вплоть до эпохи Мэйдзи понятия «Японии» не было, противостояли друг другу феодальные уделы; не было японцев, были подданные того или иного удела. Затем появились «антиудельные» люди, разрушившие психологию удельного противостояния, отчего и возникли собственно японцы. Нынешние японцы — люди своей страны, противостоящие другим странам; подобно тому, как это было с «антиудельными» людьми времён Мэйдзи, им следует стать «антинациональными» людьми, разрушить свою государственную психологию и посредством этого стать интернациональными (причём слово «антинациональные» должно звучать очень почётно). Всё это лежало в основе его теории мировой федерации, где разделение на японцев, американцев, китайцев и прочих было всего лишь наваждением от остатков первобытного мировоззрения, где были лишь люди мира, где справедливым было отбрасывание всех различений между многочисленными национальностями. Вообще-то, к этой теории следует внимательно прислушаться; безответственно заявлять, что она немного мрачна. Если мне не изменяет память, его женой должна была быть англичанка, но была и японская супруга, и дочь-японка, — так просто всего и не объяснишь.