Сказка старого эльфийского замка (СИ)

— Сволочь! В обитель он захотел меня упрятать! Ха, как бы ни так! Не графиня я ему видишь ли! Буду я сама с проблемами разбираться — ага, как же! Посмотрим еще кто кого! Ты у меня сам за все заплатишь, гад заносчивый!
Следом за этими словами из кабинета вылетела мачеха и, подобрав полы мятого пеньюара, побежала к лестнице наверх. Если б Лисса уже не пряталась в складках портьеры, то, скорее всего, она бы и не успела укрыться, столь стремительными были движения женщины.
В тот раз они пробыли в родном замке еще дня три. Мачеха так и просидела все это время в своих комнатах, не выходя к ним. А потом, к радости девочки, они с отцом уехали.
Следующий месяц граф с дочерью провели в столице: участвовали в Великом Весеннем празднике, традиционно захватывающем весельем и королевский дворец, и улицы города, ходили по гостям и принимали участие на первых, устраиваемых в этом году пикниках.
Только, видно, тот скандал, что случился незадолго до их отъезда из дома, сказался на отцовском здоровье. Он стал быстро уставать, и даже их утренние тренировки теперь заканчивались для него одышкой и сильным сердцебиением. Граф, как и многие крепкие мужчины, которые в жизни не знали не то, что серьезных болезней, но и обычной простуды, звать лекарей не хотел до последнего. Лишь наведался к ближайшему аптекарю и купил там каких-то укрепляющих капель. Сначала лекарство неплохо помогало, но спустя всего десятницу и оно перестало действовать.
Лисса сильно переживала за отца. Но что она, по сути, еще ребенок могла сделать? Граф старался ей своей слабости не показывать — шутки шутил, по голове ласково трепал и подарками задаривал. Забывая при этом, что девочка растет и ее развивающаяся любящая женская сущность заставляет дочь смотреть пристальнее, слушать внимательнее и примечать подробнее. И как бы он не старался заговорить ее или отвлечь, она прекрасно видела и постоянную теперь бледность его лица, и расплывающуюся синеву под глазами, и часто вздымающуюся грудь при малейшем напряжении.
Но и когда настойка, что граф купил у аптекаря, помогать перестала, он не обратился к знахарю или магу, а опять с чисто мужской самоуверенностью решил, что лучшим для него лечением будет отправиться к себе в замок и отлежаться там — как известно, в родном доме и стены помогают. А по дороге домой, хоть и занимала она всего неполные два дня, у отца случился и первый обморок.
Последующую неделю Лисса запомнила очень хорошо — практически каждый день отложился в ее памяти чем-то значимым. Как водится, утро она начинала с надежды, что вот именно сегодня отец пойдет на поправку, но в течение дня случалось что-то такое, что убивало эту надежду и вечер девочка проводила во все больше возрастающем напряжение… а потом и страхе.
В одно утро, по прошествии этой самой недели, как они приехали в замок, отец уже не смог подняться с постели. И только тогда, понимая, что своим состоянием пугает дочь, граф послал за бабкой Росяной в деревню.
Призванная в замок знахарка, хоть и была уже неимоверно стара, но Силы своей еще полностью не утратила. Она жила в ближайшей к господскому дому деревне и доверием графа пользовалась безоговорочным.
Как знала Лисса, что и само ее появление на свет произошло только благодаря стараниям старой целительницы. Родители прожили вместе почти десять зим и детей за это время так и не нажили, пока однажды на их жизненном пути не встретилась мудрая Росяна. Впрочем, бабулька и жила-то сначала в замке при господах. Так что присутствовала и при рождении Лиссы, и при ее первых годах жизни. А ушла сама, когда госпожа ее, мать малышки, погибла. Тут уж знахарка ничего сделать не смогла — сломанной шее, при падении с бешено мчащегося коня, никакое целительство, знамо, не поможет. Но старушка, почему-то, чувствовала себя виноватой, что хозяйку не уберегла. А уж когда в дом новая госпожа заявилась, то бабка и вовсе редким гостем в замке стала, чувствуя и своей еще не отмершей женской сутью, и пока незатухшим Даром, нутро той — гнилое и стервозное. Только по великой нужде и приходила теперь. Но Лисса, привыкшая к ней, особо не расстраивалась — деревня-то, чей, недалеко находилась, версты полторы всего, и наведаться туда для девочки давно уж труда не составляло.
 
Но вот теперь, когда бабка Росяна пришла в замок и была препровождена в спальню к графу, Лисса занервничала — ее-то саму в комнату к отцу не пустили. Корра вот, случайно заехавшего в замок приятеля отца, почему-то допустили, а ее — дочь, нет!
В этот раз, и ни задумываясь о достойности своего поведения, и даже не озаботившись тем, что ее могут застать за этим делом, Лисса прильнула ухом к дверив спальню отца.
Слышно было плохо. Знахарка что-то тихо говорила, причитала жалобно, граф ей так же невнятно отвечал, приятель же его изредка вставлял в их диалог какие-то восклицания, но тоже, по большей части, малопонятные. Выхватывая из их речи по словечку, девочка в своей голове складывала мозаику. Постепенно эти слова да прибавившиеся к ним кое-какие воспоминания сложились для нее в вполне определенную картину — отец умирал от отравы… и отравила его мачеха.
Сначала пришел страх — жуткий и черный, потом случилась паника — визжащая и ополоумевшая, и так же быстро, почти следом, девочку накрыла пустота — тоже чернющая, но благодатная в своей бездонности.
Так и нашли ее тогда, лежащей под дверями отцовской спальни чуть дышащую.
Еще несколько дней бабка Росяна продержала ее в постели, поя какими-то своими снадобьями, от которых Лисса много спала, а думать и переживать совсем не могла. А когда старая знахарка позволила ей встать, то отцу и жизни-то оставалось всего несколько дней.
Туман от бабкиных зелий, заволакивающий мысли, позволил сохранить в воспоминаниях немного. Несколько моментов возле отца, что Лисса провела, свернувшись калачиком, подле него на постели. Прощание, когда граф брал с дочери обещание, что не будет она горевать безмерно и научится жить полной жизнь без него. И гроб, накрываемый мраморной плитой… и мачеха с торжествующей улыбкой, замеченной Лиссой только потому, что вдруг налетевшему ветерку вздумалось всколыхнуть черное густое кружево, прикрывающее лицо якобы скорбящей вдовы, когда та выходила из семейного склепа.
Да, еще запомнилось, как они все вернулись с кладбища в замок и мачеха прямо на пороге, не стесняясь немногих соседей и не дожидаясь поминальной трапезы, взялась озвучивать свое решение по поводу ее — Лиссы, дальнейшей судьбы. Как в тумане, глухо и сквозь белесую пелену, девочка прослушала что-то про дальнюю маленькую обитель, куда она отправится сегодня же. И про то, что она, то бишь, достойнейшая из вдов, блюдя интересы следующего графа, много денег выделить падчерице не сможет ни на дорогу, ни на пожертвование, что вноситься при вступлении в обитель. Потому как все оставшееся от отца: и замок родовой, и другие поместья, и городские особняки, и много-много чего еще, о чем девочка и понятия не имела… какие-то долговые расписки, вклады куда-то, бумаги на часть чего-то… все это такая малость для будущего носителя титула, что и делить-то там нечего.
Да ей, собственно, было все равно — что обитель дальняя, что дом, вроде бы и родной, но с мачехой в роли полноправной хозяйки. А уж о размере оставшегося от отца наследства Лисса и не бралась судить — сама-то она, считай, и монетки пока еще не потратила, и до сих пор понятия не имела, сколько стоит пирожок, купленный у уличного разносчика, а сколько каурая тонконогая кобылка, недавний подарок отца. Кто ж знает, может женщина и права, что там и делить-то между ними с братом нечего. Да и вообще, в данный момент, когда и часа еще не прошло, как вернулись с похорон, девочка только и мечтала, чтобы забиться в какой-нибудь темный глухой угол, да чтоб никого рядом не было, и поплакать там в тишине и одиночестве. И уж точно девочка не желала слушать вопли мачехи.
 
Вопли? Только что та, вроде, говорила четким приказным тоном, отдавала распоряжения и выговаривала прислуге за нерасторопность. И вот, пока Лисса отвлеклась, мысленно обходя дом и вспоминая, где может быть самое тихое и глухое место, в котором ее долго не обнаружат, в холле что-то изменилось.