Ушастый призрак (СИ)

— Здравствуйте, барышня. Вы здесь проживать изволите?
Доброжелательность пропала втуне. Девчонка опомнилась, но, вместо того, чтобы визжать или падать, отшагнула назад и захлопнула дверь у него перед носом — Петр слышал, как с той стороны лязгнул тяжелый засов.
Вот ведь... лисичка.
— Барышня, — повысил голос Петр, — я вас не обижу. Поговорить хочу. Я — командир отдельного отряда ЧОН, который скоро будет здесь...
Куда там! Если девчонка и стояла под дверью, то либо ничего не слышала, либо не поняла. Либо просто растерялась.
Такое впечатление, что она тут год людей не видела и приняла его за упыря или еще какую нечисть из болот вылезшую.
Хорошо — осиновым колом не пырнула.
  
ГЛАВА 37
 
Выносить дверь не пришлось. Привлекать внимание стрельбой из нагана — тоже. К счастью. Первое Петру было просто не по силам — разве гранатой, и то без гарантии, а на второе, элементарно, жаль патронов. Это же не обесценившиеся ассигнации, которые на рынке отдавали и брали метрами, это во времена великих потрясений самая твердая валюта.
Тратиться не понадобилось. Дверь открылась во второй раз. Но вместо милой девочки в проеме маячил здоровенный мужик из тех, про кого говорили: "коня поднимет". Уже не молод: темная, аккуратно расчесанная, но не стриженная борода была вовсю посечена серебряными нитями седины. На голове красовался серый купеческий картуз. Широкие плечи плотно облегала синяя, местами штопанная рубаха. Черные штаны были заправлены в высокие сапоги.
Вряд ли мужчина, кем бы он ни был, ходил в доме при полном параде. Выходит, вышел специально встречать.
Темные глаза вцепились в Петра с подозрением.
— А ну, мил государь, перекрестись, — потребовал мужик. И подозрение переросло в уверенность, когда Петр отрицательно покачал головой:
— Религия — орудие классового гнета. Декретом от двадцать третьего января восемнадцатого года церковь отделена от государства.
Мужик набычился:
— Либо крестись, либо я тебе сейчас башку от тела отделю, безо всяких декретов. Нам тут, в доме, нечистая сила не нужна.
— О как! — Петр шевельнул бровью, — А как же, говорят, что вы тут колдуны все?
— Говорят что кур доят. А коров на яйцы сажают. Так что — сам перекрестишься, аль помочь маленько?
Командир отдельного отряда ЧОН широко улыбнулся, сложил руки троеперстием, поднес мужику едва не к самому носу и размашисто осенил себя крестом, приговаривая:
— Потушил ли керосинку — троеперстие коснулось лба,
Застегнул ли я ширинку... — ширинка оказалась застегнута и завязана;
Есть ли деньги на обед — правая сторона;
Не забыл ли партбилет, — левая...
Все ли правильно?
— Не упырь, — с каким-то даже сожалением согласился мужик. — А как же прошел? Ежели без креста и без антихриста?
— А ногами. Сначала левой, потом правой, потом снова левой.
— И отводка-то дедова пропустила...
— Не устояла. Против доброго слова и нагана редко что устоять может. Мне, во всяком случае, такого не попадалось.
Мужик еще немного постоял и, кажется, принял какое-то решение. Потому что посторонился, пропуская Петра в просторный, но плохо выметенный и здорово запущенный холл и через силу проговорил:
— Раз так... милости просим в кабинет. Для разговору.
"Пойдемте в нумера..." — фыркнул про себя Петр, но все же последовал за здоровенным мужичиной вверх по лестнице, на господский этаж.
Дом был пуст и первое впечатление неухоженности только усилилось, когда Петр понял, что в "кабинете" этот бородатый и живет. Спит, ест, курит... Характерные запахи смешались с амбре от ношенных портянок.
Мужик устроился на хозяйском стуле, выложил локти на стол.
— Павел меня зовут. Егоров сын, по фамилии Евсеев.
— Петр Борисович Лейба, — отрекомендовался гость. — Вы хозяин Мызниковой усадьбы? Или управляющий?
— Господь с ва... — вспомнив о сложных отношениях незваного гостя и господа, Павел Егорыч осекся. — Хозяин последний еще зимой преставился. Управляющий поехал в город, бумаги у новой власти выправлять — и так и сгинул. Не знаете, что с ним случилось?
 
— Когда это было?
— В аккурат на Емельянов день.
Петр прикинул по времени.
— Точно ничего не скажу, искать нужно. Хотя, если не вернулся — либо чрезвычайка его забрала, либо... в эти дни как раз тут банда Гриши Коновалова гуляла, мог и попасть под горячую руку. Бумаги-то выправлять, небось, с денежкой ехал?
Приняв слова Петра за намек, Евсеев занырнул в стол и вытащил оттуда небольшой кисет, как для махорки. Кисет этот он выложил на стол, в аккурат посередине, но горлышком — к Петру и смиренно попросил:
— Уж посодействуйте, Петр Борисыч, за долю малую... Это не ерунда какая-нибудь новодельная, полновесные николаевские десятки.
Петр адресовал Евсееву вопросительный взгляд.
— Скажите там, в комитете вашем... не пройти, мол, в усадьбу. Нет дороги. Сами видите — взять тут нечего, а из людей только мы с Лизаветой остались. Не след бы тут чужим появляться, еще обидят барышню.
Возмущаться Петр не стал. Он, как никто, знал, что случалось всякое. И обидеть барышню очень даже могли. Тот же боец Ильин...
— Посодействуете?
— Что ж не уехали, пока здесь Юденич стоял?
— Хозяин не велел, — развел руками Евсеев так, словно ответил на все вопросы разом.
— А своей головы на плечах нет! И что мне теперь с вами делать прикажете? Про положение дел с усадьбой я обязан доложить и я это сделаю, как только вернусь. Вы не хозяин. Документов на усадьбу никаких нет. Владелец помер, значит — ничья усадьба. И подлежит национализации.
— Да пес бы с ней, с усадьбой, — вздохнул мужик. — Мне бы Лизоньку уберечь.
— Дочка?
— Дочка, — торопливо закивал Евсеев так, что сразу стало понятно — врет. И так бездарно, что на первом же допросе правда вскроется. Понял это и сам Павел Егорович.
— Что будет с барышней-то? Отпустят? Или... расстреляют?
Вот как было ответить на этот вопрос? Если честно — зависит от того, кто дело решать будет.
— Документы у нее... хорошие есть? Надежные?
Евсеев промолчал так красноречиво, что все дальнейшие вопросы отпали сами. Кроме одного.
— Так что, не посодействуете? Она ж ребенок совсем.
Это была та грань революционной борьбы, которую Петр терпеть не мог. Того же Гришку Коновалова вместе с "братишками" его отряд охотно и без малейших угрызений, повязав, выгнал к ближайшему оврагу, поставил на колени и оделил свинцом в бедовые затылки. А потом закидали лапником и забыли, в каком месте.
И сны нехорошие никого не мучили, даже самых совестливых. Лили кровь как воду — получите и распишитесь, это было только справедливо.
А барышня Лизавета... И впрямь ведь ребенок. Испуганный, одинокий. Думал ли Федор Мызников, когда строил свою усадьбу, что место-то не совсем удачное. Зажато в углу уезда меж каньоном и железкой. Все более-менее проезжие дороги перекрыты такими же отрядами и рабочими патрулями — спасибо банде Коновалова, не скоро их еще расформируют. А лесом уходить... Один Евсеев сможет. С барышней — вряд ли.
Лошадь болотом не пройдет, на себе столько провизии и сменной одежды барышня не утянет. Да и ночевки на холодной земле... простынет, застудит легкие — и в аккурат к зиме отойдет.
Нет, это точно глупая затея.
Павел Егорович терпеливо ждал, что надумает Петр и эта овечья покорность без слов сказала ему, с кем он имеет дело. Не родственник Мызниковых ни с какой стороны. Просто старый слуга, который с младенчества при хозяевах и предан им как собака.
— Остальные где? — спросил Петр.
 
— Так разбежались. Давно уже. Большая часть с Юденичем ушли.
— Умные люди, — фыркнул Петр. Если б эти... неуделки их послушали, насколько проще была бы сейчас жизнь.
— Павел Егорович, — Петр положил руки на стол. Повеселевший взгляд Евсеева метнулся, было, к кисету. — Доложить о том, что происходит в усадьбе я обязан. Сюда пошлют уполномоченного. Поговорите с ним. Может — договоритесь. Все же ни вы, ни Лизавета... Павловна?