Сон № 9

– Господин Цукияма, это Момоэ. Разносчик принес пиццу на завтрак. Послать его к вам или вы все еще заняты с клиентом? – Отец что-то отвечает, и она втягивает щеки. – Понятно, господин Цукияма. – Она указывает большим пальцем на коридор и откладывает телефонную гарнитуру. – Иди до конца, потом направо. И постучи, прежде чем войти!
Ковер протерт до дыр, кондиционер страдает одышкой, краску на стенах давно пора обновить. Дверь впереди открывается, и – как нарочно – из нее выходит Акико Като с проволочной корзинкой, полной бадминтонных воланчиков. В ушах раскачиваются серебряные серьги в виде морских ежей. Она замечает, как я кошусь на нее, а я замечаю, как она косится на меня. Иду дальше, напоминая себе, что не делаю ничего противозаконного. В конце коридора едва не сталкиваюсь с женщиной, которая поправляет туфлю. Моя ровесница. Ноги привлекательней, чем у Зиззи Хикару. От нее пахнет духами и вином. Чуть качнувшись, она уходит в ту сторону, откуда я пришел. Передо мной приоткрытая дверь – «Дайсукэ Цукияма, партнер». За ней какой-то мужчина – наверное, мой отец – говорит по телефону. Прислушиваюсь к разговору.
– Знаю, знаю, любимая! Ты преувеличиваешь… ты… просто… любимая… да послушай же! Ты слушаешь? Спасибо. Мне пришлось остаться в офисе на всю ночь, потому что если поручить это дело подчиненным, они все испоганят, и я буду ночевать здесь неделями, разгребая бардак, что мне на фиг не нужно, и клиенту тоже, он просто свалит от нас к адвокатам покруче, и моя премия накроется, и чем мне тогда расплачиваться за вашего долбаного пони, с которого, собственно, вся эта хрень и началась?! Прекрати – прекрати, любимая – да, я знаю, что у всех ее подруг есть пони, но папаши ее подруг – судьи, у которых больше денег, чем в долбаной Швейцарии… По-твоему, мне нравится сидеть здесь всю ночь? По-твоему, мне нравится, когда… Что? Ах вот к чему весь этот разговор! Паранойя наносит ответный удар?! Опять? А ты никогда не задумывалась, любимая… Что? Ты шутишь?! Не может быть. Не верю. Скажи, что ты шутишь. Ах, так. Да уж, лучшей новости с утра не придумаешь. Частный детектив. Ну ты и дурочка! Конечно, частные детективы накопают тебе сколько угодно дерьма. Почему? Потому что им нужны постоянные клиенты! Все, у меня нет сил продолжать этот разговор. – (Хлопает дверца шкафа.) – Мне нужно работать. Компания сама собой не управляет. А если у тебя столько денег, что их не жалко тратить на подобные авантюры, то к чему вся эта спешка с продажей акций, доставшихся нам по наследству от старика? Да, и тебе хорошего дня. Любимая. – Он кладет трубку. – Прыгни с балкона, любимая.
Я набираю в грудь воздуха.
Он узнáет меня…
Он не узнáет меня, и я ему скажу…
Он не узнáет меня, и я ему не скажу…
Стучу. Пауза. Потом бодрое: «Войдите!» Узнаю отца по фотографии, полученной от Морино. Он, в халате, лежит на огромном диване.
– Разносчик пиццы! Ты подслушивал мой разговор?
– Я изо всех сил старался этого не делать.
– Пусть это будет тебе уроком.
– Извините, я…
– Запомни: пони в соломе держать дороже, чем шлюху в мехах.
– Вряд ли мне это когда-нибудь пригодится.
Отец усмехается – усмешкой того, кто всегда получает желаемое, – и жестом приглашает меня подойти. Из окна кабинета открывается великолепный вид на небоскребы, но у меня свой вид, и я впитываю его до последней капли. Слишком черные волосы. Ряды туфель в шкафу. Фотография на письменном столе: сводная сестра в наряде балетного лебедя. Движения рук. То, как он садится. Судя по всему, его тело в лучшей форме, чем его фирма, – вероятно, он часто посещает спортзал
– Ты не Онидзука и не Дои.
Нет, я сын твоей первой любовницы.
– Нет.
– Ну, – отец ждет ответа, – кто же ты?
– Повар.
– Ого! Значит, это ты готовишь мои чудесные «Камикадзе»?
– Только на этой неделе. Я там временно.
Он кивает на коробку с пиццей:
– А спорим, ты никогда не видел ничего похожего на мою «Камикадзе».
Я опускаю коробку на кофейный столик:
– Необычное сочетание.
– Необычное? Уникальное!
 
Пахнет духами и вином.
Отец улыбается и удивленно морщит лоб:
– Что с тобой?
Скажу сейчас или уйду навсегда.
Он усмехается:
– Похоже, твоя ночь была почти такой же долгой и утомительной, как моя.
Как же ты себя любишь.
– До свидания.
Притворное удивление пополам с обидой.
– А где я должен расписаться?
– Ой… Да, вот здесь, пожалуйста.
Отец небрежно расписывается на квитанции.
Мне очень хочется размозжить тебе голову твоим дурацким кубком за игру в гольф.
Хочется орать и, кажется, разрыдаться.
Хочется, чтобы ты знал. О последствиях, о надломе, о смерти. Хочется затащить тебя на морское дно между прибрежными скалами и камнем-китом.
– Эй, алё! – Отец машет рукой. – Я тебя спрашиваю! Дои на следующей неделе работает?
Я сглатываю, киваю и ухожу от этого человека, которого никогда больше не увижу. На пороге оглядываюсь. Он, закрыв глаза, вгрызается в черную массу.
Выхожу из «Паноптикума», покупаю пачку «Хоуп», сажусь на тумбу заграждения и смотрю, как машины тормозят и вновь разгоняются. Двадцать лет свелись к двум минутам. Выкуриваю сигарету, вторую, третью. Облачный атлас перелистывает свои страницы. Вороны препарируют груду мусора. Токио – грязный ластик. Лето сбежало из города, не оставив нового адреса. Трутни в кафе «Юпитер» поглощают завтраки. Хочется остановить какого-нибудь прохожего и рассказать ему обо всем, что случилось со мной за последние шесть недель, начиная с засады у «Паноптикума» и заканчивая этой минутой. Что я чувствую? Даже не знаю, с чего начать. Но, эй, Андзю, я сдержал свое обещание. Жаль, что Аи сегодня не работает в кафе «Юпитер». Я подъехал бы туда на своем «харлей-дэвидсоне», как Ричард Гир в «Офицере и джентльмене»[226], а она села бы сзади, и мы умчались бы по тропинкам Севера[227]. Смотрю, как по велению зеленого человечка пешеходы толпой переходят улицу. Иду за ними. Перехожу Кита-дори – я разочарован тем, что отец оказался именно тем, кого и следовало ожидать. Жду зеленого человечка. Перехожу Омэ-кайдо – мне стыдно, что в моих жилах течет его кровь, – жду зеленого человечка. Снова перехожу Кита-дори. Мне грустно: я нашел то, что искал, но мне это больше не нужно. Жду и снова перехожу Омэ-кайдо. Чувствую себя свободным. Делаю один, два, три круга. Можно идти дальше. Вдруг меня окликают. Подъезжает Онидзука на своем пицца-скутере. Меня больше ничего не удивляет и, возможно, уже никогда не удивит. Не знаю, чего он хочет, но не рискую повернуться спиной и уйти – вдруг ему вздумается пырнуть меня ножом в почку.
– Поди сюда, – говорит он, отхаркивается и сплевывает. – Я тебя искал.
– Ты меня нашел.
– Смотрел, как ты нарезаешь круги.
– Не круги. Квадраты.
Он теребит гвоздик в нижней губе.
– Есть вопрос.
Я подхожу ближе.
Большим пальцем он указывает на «Нерон».
– Томоми-сплетница говорит, что ты собираешься в Миядзаки.
– Томоми-сплетница говорит правду.
– У тебя заболела мама?
– Да.
– Как насчет бабок?
К чему он клонит?
– Не могу сказать, что я богат, как Японский банк.
– У моего отчима транспортная компания. Он сказал, что один из его водителей подбросит тебя до Осаки, а там пересадит на фуру до Фукуоки. – Онидзука никогда не шутит и вряд ли решил начать сегодня. Он протягивает мне полоску бумаги. – Карта, адрес, номер телефона. Будь на месте к полудню.
Я слишком удивлен – слишком благодарен, – чтобы что-нибудь сказать.
Онидзука уезжает прежде, чем я успеваю поблагодарить его как следует.
– Ты хочешь проведать свою мать в Миядзаки, но не знаешь, когда вернешься, – объявляет Бунтаро, едва я переступаю порог «Падающей звезды», и откладывает «Окинавский вестник недвижимости». – И я не возражаю! И отговаривать тебя не собираюсь, иначе меня моя мама прибьет. Да, жена позаботится о кошке. Как в старые времена. Ты оплатил аренду до конца октября, а задаток пойдет в уплату за ноябрь, если тебе он не нужен; а если нужен, я переведу деньги на твой банковский счет, упакую твои вещи и поставлю в кладовку. Позвони из Миядзаки, как определишься. «Падающая звезда» никуда не денется. Жена приготовила тебе обед в дорогу. – Он трет свой золотой зуб, и я вдруг понимаю, что это его амулет на счастье. – Ну, ступай, собирайся, – говорит он.