Сон № 9

– Ты принес мою девятку бубей, мэн? – спрашивает Дои.
Я и забыл.
– Нет. Завтра.
Дои поздравляет себя.
– Магия – это умение создавать совпадения, мэн. В этой жизни совпадения – единственное, на что можно положиться.
Ополаскиваю лицо, мою руки. Каждый раз, когда звонят в дверь, я боюсь, что это головорезы из банды Цуру. Каждый раз, когда звонит телефон, я боюсь, что Сатико или Томоми просунут трубку в окошечко и скажут: «Тебе звонят, Миякэ. Представиться не пожелали». Дои сегодня разговорчивее обычного – рассказывает, как потерял прежнюю работу. Он был ночным сторожем на многоэтажном кладбище, где прах умерших хранится в крошечных сотах-гробницах. Дои уволили за то, что он подменил запись буддистских заупокойных мантр музыкой по своему вкусу.
– Понимаешь, мэн, я тогда прикинул – что бы я выбрал, если бы меня заперли в погребальную урну на веки вечные: монахов, стенающих так, будто им прислали непомерный телефонный счет, или золотую эру рок-н-ролла? Тут и думать нечего, мэн! Как только я включил The Grateful Dead, там ощутимо изменилось настроение. К лучшему. Но… – Дои проводит указательным пальцем по горлу.
Я слышу его, но не вслушиваюсь. Его пицца выползает из печи. Я кладу ее в коробку, и он уезжает. По радио передают «I Heard It On the Grapevine»[222] – вкрадчивый, коварный напев. Сатико открывает окошечко.
– Тебе звонок на третьей линии – таинственная незнакомка!
– Аи?
– Не-е-ет.
– А кто?
– Говорит, что по личному делу. – Сатико перегибается через прилавок, нажимает кнопку висящего на кухонной стене телефона и протягивает мне трубку.
– Алло?
Молчание.
Мой голос срывается от страха:
– Я больше ничего вам не должен.
– Два часа ночи – это уже «доброе утро» или еще «добрый вечер», Эйдзи? Мне трудно решить.
Женщина средних лет, но не Мама-сан. Похоже, нервничает не меньше меня.
– Послушайте, кто вы?
– Это я, Эйдзи. Мама.
Я прислоняюсь к прилавку.
Томоми наблюдает за мной через щель в окошечке. Я закрываю дверцу.
– Э-э, неожиданно.
– Ты получил мои письма? Мой брат сказал, что переслал их тебе. И что ты теперь живешь в Токио.
– Да.
Да, я получил твои письма. Но лекарство, которое заживляет твои раны, заставляет кровоточить мои.
– Так… – Мы начинаем говорить одновременно.
– Сначала ты, – говорит она.
– Нет, сначала ты.
Она вздыхает:
– Один человек попросил меня выйти за него замуж.
А мне это интересно?
– Понятно. – (Томоми приоткрывает дверцы. Я их резко захлопываю. Хорошо бы прищемить нос этой стерве.) – Поздравляю.
– Да. Хозяин гостиницы в Нагано, о котором я рассказывала в своем последнем письме.
Хозяин гостиницы? Неплохой улов. Особенно если вспомнить о твоем прошлом.
Зачем ты мне все это рассказываешь?
Раньше ты не давала себе труда рассказывать нам о своей жизни.
Тебя никогда не заботило, что мы думаем. Нисколечко.
Ты хочешь, чтобы я порадовался за тебя? Чтобы сказал: «Прекрасная новость, мамочка»?
Я почти готов покончить с нашими обоюдными страданиями и повесить трубку. Но вместо этого спрашиваю:
– Откуда ты звонишь?
– Из клиники в Миядзаки. Я туда вернулась… все из-за выпивки. Я больна уже очень давно. Поэтому… Но сейчас… Он – хозяин гостиницы, кстати, его зовут Ота, – он говорит, что, когда мы поженимся, мои проблемы станут его проблемами, потому что… В общем, я хочу поправиться. Поэтому я вернулась сюда.
– Понятно. Это хорошо. Удачи.
«Госпожа Ота». Такая же, как все, замужняя, уважаемая. ПЕРЕЗАГРУЗКА. Новый покровитель, новые банковские карты, новый гардероб. Мило. Но ответь на мой вопрос: «Зачем ты мне все это рассказываешь?»
А, понятно.
Господин Ота про нас ничего не знает. Ты ему не говорила. Ты хочешь удостовериться, что я не разглашу твои гадкие секреты. Я прав?
– Он очень хочет с тобой познакомиться, Эйдзи.
Как мило с его стороны. Почему я должен встречаться с этим магнатом гостиничного дела?
Не поздновато ли разыгрывать заботливую матушку двадцать лет спустя, матушка?
Дело в том, что ты всегда приносила мне одни несчастья. Ты и сейчас делаешь меня несчастным.
 
Все замечательно. Разберись со своим алкоголизмом, выйди замуж, живи долго и счастливо, только оставь меня в покое. Истеричная, алчная, бессердечная ведьма-предательница.
Окошечко приоткрывается, – машет белый флажок, привязанный к шариковой ручке, – на полке возникает священная кружка Сатико с нарисованным на ней Дораэмоном, источает кофейный аромат. Окошечко захлопывается.
– Эйдзи?
По воле диджея «I Heard It On the Grapevine» смолкает.
Даже себе я никогда не смогу объяснить, почему говорю:
– Мама, а может, я… э-э, завтра приеду в Миядзаки?
Выслушав мои объяснения, Сатико кивает:
– Кто же станет препятствовать подобной гуманитарной миссии? Но я, твой командир в великой армии «Нерона», даю тебе последний приказ: перед тем как уедешь из Токио, позвони моей подруге.
– Она, э-э, что-нибудь говорила?
– Ее настроение я определяю по тому, что именно она играет. На прошлой неделе после твоих звонков Аи играла Шопена и прочие милые вещи. А вчера я собиралась на работу под замороченные пьесы Эрика Сати[223], которые он писал, чтобы избавиться от соседей.
– Я, э-э, кажется, все испортил, Сатико.
– Аи не Мисс Круглосуточное Солнышко[224]. Жизнь коротка, Миякэ. Позвони ей.
– Не знаю…
– Нет, «не знаю» не принимается. Скажи: «Слушаю и повинуюсь, госпожа Сэра».
– Нет, правда…
– Заткнись и повтори, что велено, иначе в этом городе тебя к пицце не подпустят.
– Слушаю и повинуюсь, госпожа Сэра.
– Томоми сказала, что у тебя был трудный разговор, мэн… – Дои входит в загон с мини-блендером в руках. – Знаешь, что я придумал, чтобы разогнать дурное влияние, мэн?
Я отворачиваюсь:
– Дои, сегодня моя последняя смена. Сжалься…
– Никаких фокусов, мэн! Просто волшебный антистрессовый коктейль…
Интересно, доставал бы он меня своими штучками, если бы знал, что сегодня я чудом – спасибо одной-единственной карте и одной лопнувшей артерии – не лишился половины своих органов? Не исключено, что да.
– Для начала клубника! – Дои высыпает в блендер упаковку ягод, набрасывает на него черный бархатный колпак и перемалывает в клубничную жижу; снимает колпак и крышку. – Затем помидоры! – Кидает туда же три переспелых помидора. – Продукты красного цвета снимают стресс. А зеленые – нагнетают. Поэтому кролики и вегетарианцы такие нервные… Что еще? Малиновый сок… сырой тунец… фасоль-адзуки… все основные пищевые группы. – Дои возвращает на место крышку, накрывает блендер черным колпаком и снова включает. – И наконец, мой коронный ингредиент… – Он делает пасс и высвобождает из складок носового платка розового волнистого попугайчика. Попугайчик хлопает крылышками, моргает и попискивает. – Иди сюда, малыш! – Он осторожно опускает его в ярко-красное месиво, закрывает крышку и снова водружает сверху черный колпак.
Я понимаю, что это всего лишь фокус, и отказываюсь притворяться потрясенным. Дои опускает блендер за перегородку между загончиком и моей крысиной норой – возможно, чтобы подменить блендер? – снимает кувшин и, под звуки гавайской гитары по радио, трясет, как бармен, смешивающий коктейль.
– Дои! – входит Сатико с блокнотом в руках.
Дои вздрагивает и виновато ставит на пол то, что держал в руках.
– Прости, что беспокою тебя по таким пустякам, как работа, но…
– У меня перерыв, командирша! Дай мне еще три минутки. Я делаю для Миякэ свой умиротворяющий эликсир… – Он берет блендер, все еще накрытый черным колпаком, и включает его на полминуты.
Сатико устало опускается на стул. Дои снимает колпак, открывает крышку и пьет взбитое в пену месиво прямо из кувшина: