Сон № 9
Я слышу срывающийся голос. Мари Сарасина смеется:
– Хорошо, доктор. Он сейчас подойдет.
Она усаживается за компьютер и указывает на стальную дверь:
– Входите, Эйдзи. Ваш отец ждет.
Я двигаюсь, но время замирает на паузе.
– Спасибо, – киваю ей.
Выражение ее лица говорит: «Не стоит благодарности». Всего лишь одна дверь – вперед! Я поворачиваю ручку – помещение за стеной загерметизировано. Дверь отворяется со звуком поцелуя.
Мне заламывают руки за спину, впечатывают в стену, пинком подбивают ноги, и грудная клетка прижимается к холодному полу. Одна пара рук меня обыскивает, другая – выворачивает мне суставы под углом, на который они никак не рассчитаны, – боль бьет все рекорды. Снова якудза. Если бы у меня был нож, я бы себя пырнул – в наказание за собственную глупость. Ну вот опять! Я почти готов добровольно отдать диск, полученный от Кодзуэ Ямая, но пинок в поясницу выбивает из головы абсолютно все мысли. Меня переворачивают на спину и рывком ставят на ноги. Сначала мне кажется, что я попал на съемочную площадку медицинского сериала. Тележка с хирургическими инструментами, шкафчик с лекарствами, операционный стол. Края комнаты тонут в полумраке, там стоят десять или одиннадцать человек, лиц которых я не различаю. Пахнет жареными колбасками. Меня снимает видеокамера, мое изображение возникает на экране во всю стену. Два типа с телосложением олимпийских чемпионов по толканию ядра держат меня за руки. Камера наезжает и снимает мое лицо в разных ракурсах.
– Свет! – раздается старческий голос, и в глаза бьет белизна.
Меня протаскивают на несколько шагов вперед и усаживают на стул. Когда зрение возвращается, я вижу, что сижу за карточным столом. Здесь же Мама-сан и еще трое. На расстоянии вытянутой руки – стена дымчатого стекла. Щелчок интеркома, и комнату наполняет Глас Божий:
– Это жалкое создание – он и есть?
Мама-сан смотрит в дымчатое стекло:
– Да.
– Я и не думал, – говорит Бог, – что Морино докатился до такого.
Теперь я точно знаю, что влип.
– А кто мне звонил? – спрашиваю я Маму-сан.
– Актер. Чтобы избавить нас от труда посылать за тобой.
Растираю руки, пытаюсь вернуть их к жизни, рассматриваю троицу за карточным столом. По их позам и выражениям лиц ясно, что они здесь тоже не по своей воле. Блестящий от пота астматик, пухлый, как пончик; парень, который постоянно гримасничает, будто его хлещут по лицу; и тип постарше, некогда привлекательный, но от углов губ по щекам тянутся глубокие шрамы, застывшие в жутком подобии вечной улыбки. Господа Пончик, Кривляка и Зубоскал не отрывают глаз от стола.
– Сегодня мы собрались здесь, – изрекает Бог, – чтобы вы выплатили свои долги.
Я не могу обращаться к бесплотному голосу, поэтому обращаюсь к Маме-сан:
– Какие долги?
Бог отвечает первым:
– Огромный ущерб, нанесенный патинко «Плутон». Компенсация за потерянное торговое время в день открытия. Два «кадиллака». Возросшая стоимость страхования, расходы на уборку и прочие сопутствующие затраты. Пятьдесят четыре миллиона иен.
– Но этот ущерб причинил Морино.
– А вы, – говорит Мама-сан, – последние из его приспешников.
Меня мутит.
– Вы же знаете, что я – не его приспешник.
В динамиках грохочет Глас Божий:
– У нас есть ваш договор! Подписанный вашей смешанной кровью – теми чернилами, что скрепляют надежнее всего.
Смотрю в дымчатое стекло:
– А как насчет нее? – Я показываю на Маму-сан. – Она была у Морино бухгалтером.
Мама-сан почти улыбается:
– Деточка, я шпионила. А теперь заткнись и слушай, а то эти злодеи возьмут скальпель – и вместо одного языка у тебя будет два.
Затыкаюсь и слушаю.
– Господин Цуру выбрал вас, своих самых безнадежных должников, для партии в карты. Игра очень простая, с тремя победителями и одним проигравшим. Победители покинут эту комнату свободными людьми, не задолжавшими ни иены. Проигравший безвозмездно отдаст свои органы на нужды пациентов. Легкое, – она в упор смотрит на меня, – сетчатку глаза и почку.
Все ведут себя так, словно ничего особенного не происходит.
– По-вашему, я должен… – Мне приходится начать заново, потому что с первой попытки я не издаю ни звука. – По-вашему, я должен сказать: «Ну конечно, давайте сыграем на мои органы»?
– Ты можешь отказаться.
– Но?
– Но тогда тебя объявят проигравшим.
– Откажись, парень, – усмехается Кривляка, сидящий напротив меня. – Не изменяй принципам.
Пахнет горчицей и кетчупом. Нет такой логики, которая бы все это опровергла.
– Что за игра?
Мама-сан достает колоду карт:
– Каждый из вас снимет по карте, чтобы определить, в каком порядке вы будете тасовать колоду. Старшинство определяется от туза и далее: тот, кто снимет самую старшую карту, тасует первым, остальные – по часовой стрелке от начинающего. В том же порядке вы будете снимать по верхней карте, пока не выйдет пиковая дама.
– Ее избранник проигрывает, – изрекает Бог.
Я снова чувствую себя так же, как в кегельбане.
– Голос – это он? – спрашиваю я Маму-сан; в горле першит, как от песка. – Это господин Цуру?
Кривляка издевательски аплодирует.
Итак, Цуру – Бог. Бог – Цуру. Я пытаюсь выиграть время.
– Но вы же понимаете, – обращаюсь я к Маме-сан, – что это безумие.
Мама-сан цедит сквозь щель поджатых губ:
– Я получаю приказы от президента компании. Ты получаешь приказы от меня. Снимай.
Рука наливается свинцом. Пиковый валет.
Господину Пончику достается бубновая десятка.
Кривляка снимает двойку пик.
Зубоскал открывает девятку пик.
– Мальчишка тасует первым, – говорит господин Цуру из-за дымчатого стекла.
Игроки смотрят на меня.
Я неловко, дрожащими руками тасую колоду. На экране руки, в несколько раз больше моих, делают то же самое. Девять раз, на счастье.
Господин Пончик вытирает ладони о рубашку. Карты перелетают из одной его руки в другую с акробатической ловкостью.
Кривляка делает магический жест тремя пальцами и подрезает колоду.
Зубоскал тасует карты аккуратными круговыми движениями.
Мама-сан подталкивает колоду к центру стола. С виду колода совершенно безобидна. Я смотрю на нее как на бомбу, бомба она и есть. Я жду взрыва, землетрясения, пальбы, криков «полиция!».
На гриле шкворчат колбаски.
Медленно дышат люди.
– Снимай верхнюю карту, – мягко напоминает голос Цуру. – Иначе охранник отрежет тебе веки, и ты никогда больше не сможешь ни закрыть глаза, ни моргнуть.
Я переворачиваю бубновую девятку.
У господина Пончика вот-вот начнется приступ астмы. Он дышит хрипло, прерывисто. Открывает трефовый туз.
Кривляка нараспев три раза произносит «Наму Амида буцу»[219] – сказывается буддистское воспитание, – и его рука стремительно выхватывает из колоды пикового туза.
– Спасибо, – говорит он.
Зубоскал – самый невозмутимый из всех. Он спокойно переворачивает карту – семерка пик.
Снова моя очередь. У меня такое чувство, что Миякэ заставляет Миякэ двигаться при помощи пульта дистанционного управления. Смотрю на экранного себя. Смотрю с экрана на себя. Так вот как я выгляжу. Рука тянется к…
В дымчатом стекле распахивается узкая дверца, из нее выбегает лабрадор, виляет хвостом и, чавкая колбаской, скользит по полированному мраморному полу.
– Верните ее! – кричит Цуру; его настоящий голос вырывается из дверного проема, лишь слегка усиленный микрофонами и динамиками. – Ей нельзя бегать на полный желудок. У нее чувствительное пищеварение!
Два охранника уводят собаку к хозяину.
– Мы, – бормочет Зубоскал, – комплексный обед безумного старика.
Все взгляды вновь обращены на меня.
У меня под языком какое-то инородное тело.
Открываю шестерку червей.
Лизнув руку, чувствую привкус соли и вижу крошечное черное насекомое.
Под локтем господина Пончика на сукне расплывается влажное пятно. Тройка бубей.