Сон № 9
Звон, будто храмовый колокол. Бешеное вращение – верх = низ, низ = верх, крутит, швыряет из стороны в сторону вверх вниз незакрепленные предметы летают я тоже. Легкие пусты. Так это смерть, думаю я, потом думаю, могут ли мертвые думать? Голову кольцом сжимает боль, все мысли стерты. Крен треск > сброс вниз > тряска остановка. Рев двигателей, руль сломан, проворачивается под рукой, визг двигателей, жар, запах горящего масла – внезапно понимаю, что жив и должен заглушить двигатели, но они глохнут сами. Провал. Боеголовка не взорвалась. Кайтэн отскочила от корпуса = бамбуковое копье от стальной каски. Прицел перископа изрезал лицо, сломал нос. Прислушался к звукам с поверхности. Попытался взорвать тротил вручную, бил по корпусу гаечным ключом. Оторвал ноготь. От удара сломался хронометр. Минуты или часы, неизвестно. Чернота в перископе теперь синева. Фляжка с виски. Выпью, положу эти страницы во фляжку. Такара. Послание в бутылке в брюхе дохлой акулы. Знаешь эту песню, Такара?
Трупы плывут, вздутые трупы.
Трупы покоятся в бездне морской,
Трупы почивают в горных лугах,
Мы умрем, мы умрем, умрем за императора,
умрем безоглядно.
Покоюсь в бездне морской. Воздух заканчивается. Или мне кажется, что заканчивается. Уже? Меня могут найти ныряльщики – тайфун раскачает меня и вытолкнет на берег – останусь здесь навсегда. Кайтэн – это не путь к славной смерти. Кайтэн – это погребальная урна. Море – могила. Не вините нас, тех, кто умер задолго до полудня жизни.
– Безнадега, – отвечает какая-то женщина, не Аи. Уже за полночь, но, похоже, мой звонок ее не злит, а забавляет. У нее сильный акцент уроженки Осаки. – Извини.
– А могу я спросить, когда госпожа Имадзё вернется?
– Спросить-то можешь, но отвечу ли я – это другой вопрос.
– Когда госпожа Имадзё вернется? Пожалуйста!
– А теперь главная новость сегодняшнего вечера: Аи Имадзё призвана в родовое гнездо в Ниигате и отчаянно надеется, что ей удастся возобновить переговоры, которые зашли в тупик. Когда репортеры спросили непокорную госпожу Имадзё, как долго продлится саммит, нам было сказано: «Столько, сколько понадобится». Оставайтесь с нами!
– Значит, несколько дней?
– Теперь моя очередь. Ты – парень-каратист[192]?
– Нет. Я тот, кто бьет головой.
– Ага, он самый, парень-каратист. Приятно наконец услышать твой бесплотный голос. Это Аи называет тебя «тот, кто бьет головой», но, по-моему, «парень-каратист» смешнее.
– Э-э, наверное. Когда Аи вернется, не могли бы вы…
– От бабушки я унаследовала способность к телепатии. Я знала, что это ты звонишь. Ты не хочешь узнать, кто я?
– Вероятно, вы – та скромная и застенчивая девушка, с которой Аи снимает квартиру.
– В яблочко! Кхм. А на этот раз Аи встречается с человеком или ты еще один гремлин-психопат?
– Не то чтобы встречается… – Я заглатываю наживку. – «Гремлин-психопат»?
– Вот именно. Восьмидесяти процентам поклонников Аи прямая дорога в фильмы ужасов. Последний был Тварь из Черной лагуны[193]. Перепончатый, неповоротливый, влагонепроницаемый, ловил мух языком. Звонил в полночь и квакал до рассвета. Водил «вольво», носил блейзеры, раздавал диски с мадригалами собственного исполнения, а когда Аи просила сказать, что ее нет дома, грузил меня своими фантазиями. Мол, они с Аи сыграют свадьбу в токийском Диснейленде, а потом отправятся в турне по Афинам, Монреалю и Парижу вместе тремя сыновьями: Дилиусом, Сибелиусом и Йо Йо[194]. Однажды позвонила его мать, попросила телефон родителей Аи в Ниигате, чтобы начать переговоры о браке напрямую с производителем. Нам с Аи пришлось призвать на помощь воображаемого друга, бывшего боксера, которому впаяли срок за то, что он чуть не придушил ее предыдущего поклонника.
– Моя мать вам не позвонит, гарантирую. А…
– Ты когда-нибудь работал в пиццерии, парень-каратист?
– В пиццерии? А что?
– Аи говорила, что с завтрашнего дня тебе нужна работа.
– Да, нужна. Но я никогда не работал в пиццерии.
– Не беспокойся. С этим и мартышка справится. Если честно, еще недавно мы брали на работу этих мохнатых обитателей джунглей. Время паршивое – с полуночи до восьми утра, – на кухне жарче, чем в солнечном ядре, но за ночную смену неплохо платят. Это в центре – пиццерия «Нерон», напротив того самого кафе «Юпитер», где был нанесен легендарный удар головой. Вдобавок будешь работать со мной. Аи говорила, как меня зовут?
– Э-э…
– Конечно же, обо мне она думает в последнюю очередь. Сатико Сэра. Как в «Che sera, sera[195], что будет ля-ля ля-ля…». Ну, как-то так. Сможешь начать завтра вечером? В понедельник?
– Я не хочу отговаривать вас дать мне работу, которая мне так нужна, госпожа Сэра, но, может быть, сначала вам лучше со мной встретиться?
Сатико Сэра изрекает замогильным голосом:
– Эйдзи Миякэ, уроженец Якусимы… О тебе мне известно все…
– Господин Миякэ? – В чайном зале «Амадеус» метрдотель перестает перебирать пальцами. Изгибает бровь; искусство метрдотеля заключается в умении выразительно двигать бровями. – Прошу вас, следуйте за мной. Цукиямы ждут вас.
Цукиямы? Неужели дед убедил моего отца прийти вместе с ним? Народу больше, чем в прошлый раз, – чьи-то поминки, многие посетители в черном, – и мне трудно сразу найти двух мужчин, пожилого и средних лет, похожих на меня. Поэтому, когда метрдотель отодвигает стул за столиком, где сидят женщина и девушка – моя сверстница, я уверен, что здесь какая-то ошибка. Брови метрдотеля подтверждают, что ошибки нет, и я замираю, как дурак, а дамы оценивающе смотрят на меня.
– Прикажете принести еще чашку, мадам? – спрашивает метрдотель.
Женщина отсылает его со словами:
– Разумеется, нет.
Девушка в упор смотрит на меня презрительно-задумчивым взглядом – мол, а вдруг эта какашка застрянет в канализационной трубе? – а я запоздало замечаю некоторое сходство… Андзю! Пухленькая, с короткой стрижкой в завивке-гофре, насупленная Андзю. У нас одинаковые брови перышком.
– Эйдзи Миякэ, – говорит она, и я киваю, будто это был вопрос. – Жалкий, бесстыжий тип.
Внезапно меня осеняет. Это моя сводная сестра. Моя мачеха теребит бронзовое ожерелье на шее – такое массивное, что остановило бы удар топора, – и вздыхает:
– Давайте сделаем так, чтобы эта встреча прошла как можно быстрее и безболезненнее. Садитесь, господин Миякэ.
Сажусь. Чайный зал «Амадеус» отъезжает на задний план, будто на экране телевизора.
– Госпожа Цукияма, – я подыскиваю слова, чтобы выразиться повежливее, – благодарю вас за письмо, которое вы прислали месяц назад.
Притворное удивление.
– «Благодарю вас»? Вы пытаетесь иронизировать, господин Миякэ?
Я оглядываюсь по сторонам:
– Э-э… вообще-то, я ожидал увидеть здесь своего деда…
– Да, мы знаем. Ваша встреча была записана у него в ежедневнике. К сожалению, мой свекор не может прийти.
– А… понятно.
Они заперли его в шкафу?
У моей сводной сестры хлесткий голос.
– Дедушка скончался три дня назад.
Хрясь!
Мимо проходит официантка; на подносе – порции чизкейка с малиной.
Мачеха натянуто улыбается:
– Честно сказать, меня удивляет, что в прошлый понедельник вы не заметили, как он болен. Заставили его бегать по городу, развели какую-то дурацкую конспирацию. И наверняка очень гордитесь собой.