Сон № 9

– Он излагает как писатель, – тявкнула шавка. – Пахнет так же. Писатель он и есть.
– Нет времени, – пролаял вожак. – Наш создатель улизнет!
– А давай попрактикуемся на бородаче?
Питекантроп приготовился защищать друга, но церберы скачками унеслись прочь в складчатый простор полей, превращаясь в кляксы на смятом горизонте.
– Ну и ну! – воскликнула госпожа Хохлатка. Потом заметила, что угнездилась на руках у Питекантропа. – Немедленно опусти меня на землю, чурбан немытый!
Внизу хлопает дверь, и рукопись отходит на второй план. Сейсмические толчки сотрясают сердце, и я задерживаю дыхание. Кто-то пришел. Кто-то пришел за мной. Бунтаро бы меня окликнул. Не может быть! Как меня так быстро нашли? Инстинкт самосохранения, притупившийся за время знакомства с Морино, включается на полную мощность. Сейчас там пядь за пядью обыскивают гостиную, кухню, сад. А на диване лежат мои носки. Пачка из-под сигарет. Фанерная крышка люка закрыта, веревка втянута, но притворил ли я дверцу чулана? Можно сдаться и надеяться на пощаду. Забудь. Якудза не знают слова «пощада». Спрячься здесь, под книгами. Но если книги рухнут, я себя выдам. Чем бы вооружиться? Жду, когда на полках-ступеньках зазвучат шаги. Все тихо. Либо незваные гости орудуют в полной тишине, либо в дом проник кто-то один. Вот мой план на крайний случай: встану над лестницей с трехтонным трехтомником «Критического обзора японского романа от первого лица», а когда люк откроется, сброшу книги вниз и, надеюсь, собью этого типа с ног. Потом спрыгну – если у него пистолет, мне несдобровать, – переломаю ему ребра и сбегу. Жду. Еще жду. Сосредоточься. Я жду. А действительно ли хлопнула дверь? Я оставил заднее окно приоткрытым – может, это ветер? Сосредоточься! Я жду. Никого. Руки ноют. Я не выдерживаю:
– Эй?!
Никакой волны насилия.
Испугался сказки, которую сам же и сочинил. Плохи мои дела.
После полудня спускаюсь, из шкафчика в гостевой спальне беру стопки полотенец и простыней, укладываю их на полки-ступеньки за решетчатой дверцей так, чтобы непрошеный гость подумал, что это просто бельевой шкаф. Собираю следы своего пребывания в пластиковый мешок и засовываю его под раковину. Никаких улик оставлять нельзя. Мне пора бы проголодаться – когда же я в последний раз ел? – однако желудка словно бы не существует. Хочется курить, но о том, чтобы выйти из дома, не может быть и речи. Кофе был бы в самый раз, но я нахожу только зеленый чай – и завариваю его. Сморкаюсь – на мгновение слух возвращается, и уши тут же закладывает снова, – открываю застекленные двери в сад, сажусь на ступеньку и пью чай. Карп в пруду то появляется, то исчезает. В воде снуют жучки-вертячки, но не вспарывают свой жидкий небосвод. Птичка с рубиновым горлышком высматривает земляных червей. Наблюдаю за муравьями. Цикады выводят «мазззмеззмезззмеззмезззмаззззззззз». В доме нет ни часов, ни даже календаря. В саду есть солнечные часы, но день слишком облачный, и тень нечеткая. По ощущениям сейчас около трех пополудни. Легкий ветерок ерошит листья бамбука. Над водой завис столб мошкары. Маленькими глотками пью чай. Не чувствую вкуса. Даже не верится. Всего четыре недели назад я плыл на утреннем пароме в Кагосиму, с обедом в коробочке-бэнто, что дала мне в дорогу тетушка Апельсин. Я был уверен, что найду своего отца за неделю. А кого – что – я нашел вместо него? Катастрофические последствия! Лето пропало, все остальное – тоже. Пищит факс. Вздрагиваю, проливаю чай. Сообщение от Бунтаро, в котором говорится, что он приедет около шести, если не помешают пробки. Сколько осталось до шести? Времени нужна точка отсчета, чтобы оно имело смысл. На стене над факсом висит фотография в ракушечной рамке: мужчина и женщина лет пятидесяти. Наверное, это их дом. Солнечным днем они сидят за столиком кафе, в тени. Он вот-вот рассмеется тому, что она только что сказала. Она следит за выражением моего лица, спрашивая, действительно ли мне понравился ее рассказ, или я только притворяюсь из вежливости. Странно. Ее лицо мне знакомо. Знакомо, и ему невозможно солгать. «Верно, – говорит она. – Мы уже встречались». Мы долго смотрим друг на друга, а потом я возвращаюсь в ее сад, где стрекозы проживают всю свою жизнь.
 
– Ты уверен, м-мой дорогой друг, – уточнил Литературный Козлик, – что следы заканчиваются у этой груды гадкого гнилья?
Питекантроп промычал «да», пробрался во дворик и подобрал что-то с земли.
– Кости копчушек! – закудахтала госпожа Хохлатка.
– Тогда следует признать, – сказал Литературный Козлик, – что мы проследили за нашей добычей до самого логова.
– На вид противней некуда, – поморщилась госпожа Хохлатка. – А вдобавок вонища-то!
При ближайшем рассмотрении стало ясно, что жилище строили тщательно: за кирпич сошли консервные жестянки, банки и битые бутылки, за раствор – картофельные очистки, горелая рисовая шелуха и листовки «Голосуйте за меня!». Велосипедный щиток, уложенный на кучу, будто мостки, вел к дыре чернеe начищенного сапога. Литературный Козлик прищурился и заглянул внутрь.
– Так, значит, наш взломщик обитает в этой развалюхе? Воняет почище стилтонского сыра.
– В развалюхе?! – гневно раздалось в ответ. – Да я свою развалюху ни за что не променяю на какой-нибудь дряхлый ржавый дилижанс! Ни за какие коврижки!
– Ага! Ты дома, вор! Сию же минуту отдай мне мой манускрипт!
– А не пошел бы ты на 
, Джо Чмо!
– Воды и мыла! – потребовала госпожа Хохлатка.
Литературный Козлик опустил рога:
– Я бы попросил! При дамах!
Из норы высунулась крошечная лапка с оттопыренным средним пальцем.
– Если эта хилая цыпа – дама, то я 
 Фрэнка Синатры! Предупреждаю: если вы не свалите отсюда на счет «пять», я быстренько пришью вам домогательство, и вас затаскают по судам, да так, что вторник вам собственным Х!Х£ покажется!
– А, ты взываешь к закону?! Ну-ну. Весьма щекотливый вопрос. Ты проник в наш досточтимый дилижанс, украл занзибарские копчушки и м-мою несказанно сказочную сказку! К тому же, клянусь Гёртоном[127], м-мы не намерены возвращаться с пустыми руками!
– О-о-о, угрозы! Я просто 
 в широкие штаны!
Питекантроп нетерпеливо заворчал, подобрался к конусовидной куче мусора и снес ее верхнюю четверть. Среди отбросов сидела потрясенная крыса, которая тут же превратилась в крысу разъяренную.
– Совсем на IXXХ 
 рехнулся? Ты мне чуть башку не снес, неандерталец криворукий! 
Литературный Козлик пристально посмотрел сквозь степенное пенсне:
– Примечательный факт – наш вор является непосредственным сородичем обыкновенной домовой мыши.
– Какой я тебе домовой, старый хрен! Я – Единственный и Неповторимый Вольный Крыс! Ну попробовал я твоих заплесневелых копчушек – и из-за этого весь шум-гам? А сказок никаких я и знать не знаю. Чтобы!•подтирать, у меня есть «Научно-технический еженедельник японских китобоев». А если ты и дальше будешь порочить мое доброе имя, мой адвокат засудит тебя по самые! 
, и плакали ваши!#Х$!
– Щетку и скребок! – Госпожа Хохлатка зажала уши.
Вольный Крыс не унимался:
– Веди себя как курица, а не как яйцо! Ты на полях – живи по закону маргиналий! – Он отдал честь одним пальцем. – Слава крысам! Наш союз един! Нам все нипочем! Крыс непобедим![128] – С этим кличем грызун скрылся в неизведанных недрах купированной кучи.