Мой зверь безжалостный и нежный (СИ)

Он с готовностью кивнул.
— Хорошо. Прямо сейчас?
— Да, только скажи ей, что от всех нас, понял? Не от меня. И если кому другому растреплешь, я тебя…
— Никому не скажу! — вытаращив глаза, заверил Гена. — Что я, не понимаю, что ли!
— Не знаю, что ты там понимаешь или не понимаешь, но я тебя предупредил.
Я всучил ему пакет, но только он подорвался в сторону её дома, как мне вдруг ударило в голову: может, записку для неё туда вложить? Ну типа, поправляйся и всё такое. Чисто для моральной поддержки.
Окликнув, развернул Гену.
— Есть ручка и какой-нибудь листок?
Ни ручки, ни листка у него не оказалось. Тогда мы сунулись в административный корпус к бухгалтерше, попросили у нее. Я пристроился у подоконника, а Генку отогнал подальше, чтобы не палил, что я там пишу, и принялся сочинять. Чуть мозги не свернул. Хотелось же написать что-нибудь... ну такое… приятное, нежное, а не особо умею. Начало ещё более-менее бодро накатал:
«Марина, привет! Слышал, ты приболела. Выздоравливай скорее».
А вот потом застопорился. Сомневался, писать дальше или пусть так останется. В конце концов быстро приписал: «Я тебя люблю. Т.»
И пока не передумал, отдал записку Генке. Тот убрал её в пакет.
— Поглубже засунь. И не вздумай читать, попробуй только!
— Да я не стану! Что я с ума сошел! Да я и не читаю никогда чужие письма, — зачастил он.
— Я все равно буду идти следом и смотреть.
Ни за кем я, конечно, не пошел, да и Генка припустил бегом. Но самое дурацкое — я вдруг разволновался как никогда в жизни. Из-за записки этой.
Генка потом вернулся, так же бегом, и пяти минут не прошло. Отчитался: типа, вручил, сказал, что от всей нашей группы, словом, сделал всё, как велено.
— А она что?
— Ей приятно стало. Поблагодарила.
— А как сама? Сильно ей плохо?
— Да вроде нет. На вид обычная.
— А она там одна?
— Не знаю, я же не заходил.
— Ну ладно. Спасибо. Но ты понял — никому ни слова?
— Да конечно!
Ну вот — отдал он, ей вон приятно стало, как я и хотел, а волнение всё равно никак не стихало. Я аж места себе не находил. И увидеть её хотелось теперь ещё сильнее, чем раньше. Аж невмоготу. Но Марина и на обед не пришла, а до ночи ждать — я же с ума сойду. Потом вдруг подумалось: зря написал. Или не зря? Нет, зря.
Короче, дурдом...
А часов около восьми вечера мы с ней столкнулись случайно. Я шёл к себе, а она — куда-то мне наперерез. Может, к директору, там как раз поблизости его корпус. К тому моменту я уже более-менее успокоился, но как только увидел её, сразу же снова началось... Аж сердце заколотилось бешено. Я, конечно, попытался ей улыбнуться как ни в чем не бывало, а сам думаю: прочла или не прочла?
Марина остановилась. 
— Спасибо, Тимур, — поблагодарила она. — Получила твой гостинец. Мне очень приятно.
— Это от всех нас, выздоравливай.
— И записка тоже от всех вас? — улыбнулась она.
Блин... Я уставился на неё в ожидании: что она теперь скажет? Но она только улыбалась. И не понять было, что у неё на уме. Тогда я сам сказал:
— Приду вечером?
Но ответить она не успела. Её окликнул директор. Он шагал со стороны въезда, очевидно, к себе, и с ним рядом плелся какой-то незнакомый чувак.
— Марина, вы-то мне как раз и нужны, — директор подошёл ближе. Чувак тоже. И мне было бы пофиг на него, но он так смотрел на Марину, будто очень близко её знает. Да и сама Марина хоть и опешила, но явно его узнала.
Не могу объяснить, но совершенно четко ощущалось, что между ними отношения. 
— Привет, Мариша, — сказал он, не отрывая от неё глаз. Она не ответила.
— Вот, Марина Владимировна, еду сейчас из города, а перед воротами молодой человек скандалит. Говорит, жених твой. Ругается, что не пускают его к тебе. Охрана сказала, что и вчера он приезжал.
— И вчера, и утром, — поддакнул чувак. 
А меня как кипятком ошпарило: жених?!
— Грозился милицией, если тебя ему не предъявим целой и невредимой.
— В самом деле? — неожиданно зло фыркнула Марина.
— Да, — закивал чувак. — Я, Мариш, новости видел, что тебя завалило... Сразу поехал в Байкальск, потом сюда... Я в Улан-Удэ был.
 
— Какая трогательная забота, Рома, я сейчас всплакну, — съязвила Марина.
— Эм-м, то есть он и правда твой жених? — спросил директор. — Ну тогда пойдёмте пропуск выпишу.
Марина повернулась ко мне, посмотрела виновато и прошептала одними губами:
— Позже поговорим.
  
35
 
Марина
На Тимура страшно было смотреть. Конечно, надо было ему раньше рассказать про меня и Ромку, я же видела, что настроен он решительно и ни за что не отступится. Да Тимур и сам сразу сказал, что никогда меня не оставит и будет всегда рядом. Я-то, разумеется, в такие громкие обещания не верю, просто он мальчишка ещё и максималист, вот и уверен, что его чувства навечно.
Но сейчас он совершенно искренен. И даже до его записки я понимала, что он влюблен. И несмотря, на то, что всё это не к месту и не ко времени, его чувства волновали и заставляли меня без причины улыбаться. Когда со мной такое было? Не помню даже. Я с ним как будто оживать начала. И сама начала чувствовать…
Да, надо было про Ромку всё ему рассказать! Он бы понял. А получилось так плохо, так по-дурацки…
Его взгляд, каким он смотрел на Ромку, у меня ещё долго стоял перед глазами. Там было всё: и растерянность, и потрясение, и боль, и ярость. Так и хотелось обнять моего мятежного мальчика и успокоить. Он ведь и так всё очень остро воспринимает, и весь прямо как оголенный нерв. Иногда, мне кажется, я буквально чувствую, как внутри него всё бурлит и клокочет. Собственно, сейчас так и было.
И ведь даже не объяснишь ему ничего при Павле Константиновиче. А пока я спроважу Ромку, боюсь, Тимур накрутит себя до предела. Лишь бы только не успел ничего натворить в пылу, а уж потом я бы с ним объяснилась. К счастью, каким бы взвинченным он ни был, как бы ни бушевал, стоило мне его обнять, как он сразу же успокаивался.
Надеюсь так же, что директор не заметил выражения Тимура, а то выводы бы сделал сразу. И зачем только этот дурак Чичерин сюда притащился?
— Ты же говорила, что нет у тебя жениха, — припомнил Павел Константинович, когда мы втроем вошли в его кабинет.
Я посмотрела на Ромку, тот уже утратил боевой дух и поглядывал на меня, как побитая собачонка.
— Мы давно расстались. И я не понимаю, зачем Рома пожаловал.
Павел Константинович тяжело вздохнул и покачал головой.
— Ладно, пропуск я ему выпишу, разбирайтесь сами в своих отношениях, но так, чтобы тихо, ясно? Публичные скандалы мне здесь не нужны. Насколько выписывать? — спросил директор Ромку, но ответила я.
— Он сегодня же и уйдет.
— Мариш… — заикнулся Ромка, но я припечатала его взглядом, и он замолк.
Павел Константинович подписал какую-то бумажку и протянул Ромке. Тот рассыпался в благодарностях.
— Иди, жених.
Ромка выскочил в коридор, а меня директор неожиданно окликнул.
— Марин, на секунду. Закрой дверь.
Я закрыла, подошла к его столу.
— С Шергиным никаких проблем нет?
Его вопрос застал меня врасплох. Сморгнув, я все же ответила вполне себе спокойно.
— Да нет, а что такое?
— Показалось, значит. Просто у него сейчас вид такой был… красноречивый. Мне аж не по себе стало.
А уж как мне-то не по себе! Но я пожала плечами, мол, я тут при чем?
— Ну ступай, разбирайся со своим женишком.
Ромка ждал меня под дверью и, мне показалось, что подслушивал.
— Мариш, — начал он.
— Зачем ты сюда приперся? — зашипела я.
— Мариш, дай сказать…
Тут в коридор выглянула бухгалтерша и с любопытством уставилась на нас.
— Пошли, — процедила я сквозь зубы, памятую о просьбе директора не устраивать разбирательства на людях.
Ромка потрусил следом.