Мой зверь безжалостный и нежный (СИ)

— Отец у нее все отобрал, что подарил. Он у меня такой, жесткий чел. Разомлел с ней, конечно. Но я его, похоже, взбодрил. Во всяком случае он выставил её в том, в чем подобрал.
— Ты на него всё ещё злишься? Но он ведь растил тебя. Ты вот рассказывал, что он тебя везде брал с собой. Это о многом говорит.
— Если бы я знал всегда, что он мне не родной отец, думаешь, я бы меньше его любил? Нет. Я ведь даже сейчас, когда всё знаю, не чувствую, что он мне чужой. Меня бесит, что они мне врали. Ненавижу вранье.
— А сам-то ты не врешь?
— Никогда.
— Так вообще бывает? Значит, можно тебя спросить о чём угодно, и ты ответишь правду?
— Если отвечу.
— Ах да. Но может, мне повезет, и я узнаю ответ на вопрос, который меня мучает уже не первую неделю.
Она выдержала паузу, а я напрягся. Не нравилось мне, куда завернул разговор.
— Тимур, почему ты вдруг так резко переменился ко мне? Перестал ходить на занятия тогда. Избегаешь…
— Хочешь есть? — спросил я.
— Всё с тобой понятно, — хмыкнула она, затем вздохнула: — Все равно ведь есть нечего, что спрашивать? Слушай, а тебе не кажется, что нас как-то слишком долго спасают? Я даже шума никакого снаружи не слышу.
На самом деле мне эта мысль тоже приходила в голову. Часов я не ношу, телефон с собой не взял, но по ощущениям уже наступил вечер.
— Да мало ли, вдруг там накладки какие-то. Скоро спасут, не волнуйся.
Я достал из кармана шоколадный батончик и протянул ей.
— О, — обрадовалась она. — Да ты волшебник! Но только пополам. Иначе я не буду.
— Как скажешь. — Я разломил Марс наполовину, одну отдал ей, другую сунул опять в карман.
— Вкусно…
— Любишь шоколад?
— Вообще люблю сладости. Я в начальной школе училась, когда в нашем Зареченске появились все эти Марсы-Сникерсы. Мы от них с ума сходили. Да и сейчас с удовольствием поглощаю. Ещё Хёршис очень нравится. Но самое-самое любимое это Рафаэлло.
— Не знал я, что ты такая сладкоежка.
— Угу, только теперь пить хочется.
— Да, вода бы не помешала. О, кстати, когда я твою сумку искал, кажется, слышал, что там капало. Пойду посмотрю.
— Я с тобой.
Марина взяла меня за руку. Сама. Только вот пальцы у нее были совсем ледяные. Мне вдруг захотелось согреть их. 
Мы осторожно прошли вглубь пещеры. Замерли и точно — чуть дальше услышали характерные звуки капели. Продвинулись ещё немного на звук и, освещая зажигалкой стены, обнаружили его источник. Вода тонкими извилистыми струйками стекала по камням и падала вниз, в своеобразную чашу, которую капли выбили в породе за хрен знает сколько времени.
Марина присела, подставила под капли ладонь. Набрала, выпила. И так несколько раз. После неё и я освежил горло.
Потом мы вернулись на прежнее место.
— Нет, всё же что-то тут не то. Уж слишком долго они нас ищут, — повторила обеспокоенно Марина.
Я промолчал. Что тут скажешь? Я уже и сам недоумевал. Просто не знал, что думать. С тех пор, как нас засыпало, прошло часов двенадцать, не меньше. Значит, там уже глубокая ночь. По моим подсчетам нас давно должны были откопать. Но мы и правда даже никаких обнадеживающих звуков снаружи не слышали.
— Обними меня, — вдруг попросила Марина. — Мне холодно.
Я притянул её к себе, попытался растереть ее руки, пальцы, плечи. И отчетливо ощущал ее дрожь. Да я и сам замерз конкретно, уже и разминки, которыми перемежал сиденье на этом полотенце, не помогали. И все же мы как-то умудрились заснуть. Хотя, прижав её к груди, грея собой, я и сам немного согрелся.
***
Я очнулся первым и ещё примерно час сидел почти неподвижно, чтобы не будить её. Но в какой-то момент она вздрогнула, заерзала и вскоре тоже проснулась.
— Мне кажется, никто нас не ищет, — сказала Марина.
После сна я сбился и даже не представлял, сколько сейчас времени. Но явно мы тут просидели уже больше суток. Я молчал. Утешать ее лживыми заверениями, в которых сам теперь сомневался, не мог.
— Там был Алик? — вдруг спросила она. — Когда ты сюда полез? Был? Видел тебя?
— Был.
— Ну вот и объяснение, — усмехнулась она с горечью.
 
— Он был не один. Меня и Генка видел.
— Генка — хороший мальчик, только слабый и трусливый. Про всех остальных и говорить нечего, сам знаешь.
— Думаешь, они скрыли, что мы здесь?
— Теперь уже уверена.
— В любом случае нас будут искать.
— Будут. Но тут кругом скалы. Всё побережье — сплошные скалы. Пока найдут… нас может уже и не быть.
Я молчал. Она поднялась.
— Тебе не страшно? Выхода отсюда больше нет. Мы, возможно, обречены с тобой на медленную смерть. Хотя с таким собачьим холодом и без еды не на такую уж и медленную. Серьезно, сколько мы ещё сможем продержаться? Я боюсь. И не хочу умирать. Я боюсь умирать…
Я тоже встал. Нашел её наощупь, прижал к себе. Ещё вчера ни за что не смог бы, а сейчас обнимал её, гладил по волосам, плечам, спине и шептал:
— Я с тобой… Не бойся… Не думай об этом…
— Да, ты прав, не стоит нагнетать. Может, Алексей очнется, скажет про нас. Как же всё-таки его жалко… Боюсь так за него тоже.
Опять Алексей! Меня аж взвинтило сразу. Она назло мне, что ли? Издевается? Или не понимает ни черта? Да она этим своим Алексеем за вчерашний день всю плешь проела. В висках горячо застучала, прихлынув, кровь.
Марина, видать, почувствовала что-то, аккуратно отстранилась. Но я сразу поймал её за предплечье и притянул к себе снова, уже без нежности, крепко, зло, будто в отместку. Марина не пыталась вырваться, убрать мою руку, но я ощутил, как она тотчас напряглась. В другой раз я бы остановился, ничего такого бы себе не позволил. Но не сейчас.
Несколько секунд я ещё медлил. Слышал свой пульс и рваное, частое дыхание. Ощущал, как вздымается её грудь, и от этого просто сносило крышу. Порывисто наклонившись к ней, я впился в её губы, жадно, яростно, нетерпеливо…
  
30
 
Несколько секунд я ещё медлил. Слышал свой пульс и рваное, частое дыхание. Ощущал, как вздымается её грудь, и от этого просто сносило крышу. Порывисто наклонившись к ней, я впился в её губы, жадно, яростно, нетерпеливо…
Разорвал поцелуй, только когда стал задыхаться. И то лишь затем, чтобы сделать пару глубоких вдохов и вновь на неё наброситься. Я терзал её губы и не мог насытиться. Гладил её спину, шею, плечи. И всего мне было мало. Задрав блузку, трогал её грудь и кайфовал от того, какая она мягкая, какая нежная. Нащупал затвердевший сосок и совсем одурел от ощущений.
Голова шла кругом, пах стремительно наливался тяжестью, меня штормило нереально. В джинсах стало до боли тесно.
Движения сделались резкими, хаотичными, просто я больше не мог терпеть. Однако слишком торопился, молния на её брюках, или что там было на ней, заела. Я уже готов был просто рывком сдернуть с неё одежду, но она остановила.
— Тшш, погоди, не торопись, — прошептала Марина мне в губы.
А потом поцеловала сама. Глубоко, тягуче. Запустила руки под футболку, прошлась ладонями по бокам, по груди, завела их мне за спину. Прохладные пальцы скользили вдоль позвоночника, но кожа от этих её прикосновений горела огнем, а внизу живота закручивался тугой узел. Я задыхался, сходил с ума, вжимался в неё бедрами, хотел чувствовать её всем телом, теснее, ближе. От возбуждения гудело и горячо пульсировало в паху. И когда она пропустила туда руку, я не сдержал короткий хриплый стон и тут же накинулся на неё, сминая губы, сдирая одежду.
С молнией Марина помогла и потом направила, только я и минуты не продержался. Меня почти сразу же накрыло, да так мощно, до слепящих белых вспышек перед глазами. Это реально был космос. Несколько секунд я не мог ни дышать, ни говорить, ни шевелиться. Меня вообще выбило из реальности.
Потом, чуть отдышавшись, сгреб её в объятья, прижал к себе крепко, зарылся носом в макушку. Я опять не знал, что сказать. К тому же стремно как-то стало, что я так быстро отстрелялся. Она, наверное, и понять ничего не успела. Спасибо хоть никак это не прокомментировала.