Лукреция с Воробьевых гор
Мы приехали в какой-то унылый отдел актов гражданского состояния. Сейчас я не смогла бы его отыскать. Там вдоль стен терпеливо дожидались своей очереди несколько пар. Наш табор ввалился и внес оживление в кладбищенскую атмосферу этого заведения. Народ заулыбался и принялся с любопытством нас разглядывать.
— Ты посмотри только, какие невесты! Страшней атомной войны, — радостно ужаснулась Аська. — Ты здесь самая хорошенькая.
Невесты действительно все были как на подбор — старые и уродливые. О женихах вообще умолчу. На этом фоне даже я блистала. Окрутили нас так быстро, что я опомниться не успела. Мы снова высыпали на улицу к машинам. Вся моя группа, девчонки и Мишка, выглядели веселыми и оживленными. Друзья Игоря, как обычно, держались в сторонке, своей обособленной группкой.
Мои родители были чуть-чуть растерянными и испуганными. У Люськи на физиономии стойко держалось выражение покорности судьбе. Свекруха принимала соболезнования. Лев Платонович беззаботно болтал с моими родичами. Я ему очень благодарна за это. Все-таки он оказался не только нормальным, но и по-настоящему воспитанным человеком, всеми силами старался поддержать дружелюбный тон в отношениях с новой родней. Полина Сергеевна и не пыталась. Ее вымученная, ледяная любезность была почти оскорбительна.
Вначале Лев Платонович распорядился отвезти всех к себе. Пришлось выдержать эту пытку — поздравления жениховой родни и какое-то официальное, неуютное застолье. Никакого перехода от прежней жизни в новую я не ощутила, поэтому не понимала смысла подобной процедуры. Ведь для меня этот переход осуществился еще в декабре.
Вскоре мы отправились к себе на квартиру, где мои подружки тоже сооружали праздничный стол. Старики оставались тихо и чинно досиживать вечер. Родителей я смело оставила на Люсю, зная, что она не даст их в обиду.
— Мне все ясно! — подвела итоги сестра, сурово сжав губы.
Я только вздохнула в ответ: родню не выбирают, к тому же мне с ними не жить.
— Какая унылая и безрадостная у меня свадьба, Лен, — не удержалась я, чтобы не пожаловаться по дороге Мезенцевой.
— У меня была точно такая же! — успокоила она меня. — Мне кажется, свадьбы иными не бывают.
Зато еще на площадке нашей квартиры мы услышали шум празднества. Они даже не сочли нужным дождаться нас. Открыв дверь, мы перепугались — дым коромыслом! Игорь слегка поморщился, но ничем не выказал недовольства.
— Ну вот, ты хотела веселья и получила его, — не без ехидства заметила Мезенцева.
У нас в общежитии любили вечеринки до утра и умели расслабляться. Я не умела и поэтому редко принимала участие в тусовках. Когда все до капли выпивали и съедали, а затем снаряжали гонцов куда-нибудь к трем вокзалам, когда после полуночи заканчивались сигареты и извлекали бычки чуть ли не из помойного ведра, я испытывала только усталость и скуку.
Но собственная свадьба — совсем другое дело. Можно и потерпеть. Тем более, что часам к девяти, проводив родителей на вокзал, явилась Люська с женихом и с порога воскликнула:
— Вот это совсем другое дело. Хотя бы попляшу на свадьбе у родной сестры.
Я тоже плясала, сбросив в ванной платье из белого шифона и переодевшись в другое, поскромнее. И конечно, посылали гонцов к трем вокзалам и клянчили сигареты у соседей. Потом к нам с удовольствием присоединились соседи, очень симпатичная молодая пара.
Веселье наше было бесшабашным, но не безобразным. И главное, искренним. К часу ночи мы с трудом выпроводили гостей. Хорошо, что со своими можно было не церемониться. Они уехали догуливать в общежитие. У меня хватило сил умыться, доползти до кровати. И тут я провалилась в глубокую черную яму.
Очнулась далеко не ранним утром. На краю постели сидел грустный Иноземцев и смотрел на меня.
— Ты проспала, как сурок, свою первую брачную ночь. Тебе не стыдно?
— Стыдно, очень стыдно, Игоряша! Но я была так измучена. Они меня уходили.
Мы долго сидели, обнявшись, и смотрели на разгромленную комнату, груды грязной посуды. Девчонки предлагали помощь, но я отказалась. Если они вернутся под предлогом помощи, свадьба затянутся еще на день. А мне хотелось одиночества. Больше никого не впущу в наш дом, решила я. Никаких вечеринок. Теперь это наша с Игоряшей крепость. Так во мне сказалась кровь моей прабабки-староверки из Шарьи.
В первое время я не понимала, как много изменилось в моей жизни. Слишком была легкомысленна и беззаботна. Мы долго были сосредоточены только друг на друге: бродили в парке, разговаривали, нам никто не был нужен, ни родные, ни друзья. Но постепенно наезженная колея одолевала.
Игорь все чаще уезжал на факультет и задерживался допоздна. Он писал диплом, готовился к аспирантуре. В нашей жизни это были самые значительные события. Я была счастлива, если удавалось чем-то ему помочь: достать нужную книгу, сделать конспект, перепечатать главу диплома. Не говоря уж о том, чтобы из топора приготовить супругу вкусный обед, выстоять очередь за модной рубашкой или туфлями для него. Мне доставляло удовольствие стирать и гладить его вещи, заботиться о нем. Я вовсе не строила наши семейные отношения, не знала, что такое самопожертвование, и сознательно его не выбирала. Все сложилось как-то само собой.
Раз в неделю заезжал папа. Обычно позвонив предварительно, чтобы не столкнуться с Игорем. Они интуитивно избегали общества друг друга, и я не понимала почему. Папа привозил продукты, несмотря на мои искренние протесты, оставлял на столе деньги. Денег нам, конечно, все равно не хватало, но мы не бедствовали. Две наши стипендии плюс вспоможение родителей складывались в довольно значительную сумму, но мы с Игоряшкой были жуткие транжиры и не привыкли ни в чем себе отказывать.
Папа варил борщ или щи на три-четыре дня. Но теперь я стояла рядом и жадно внимала его рекомендациям. Папа учил меня готовить, мама — хорошо стирать, крахмалить, штопать. Я ведь толком ничего не умела делать. Но вскоре я уже демонстрировала Иноземцеву виртуозно заштопанный носок. Он изумлялся и искренне хвалил. С носками в ту пору тоже была напряженка. В Касимове их иногда давали по талонам, одну пару на три месяца. В Москве же по талонам давали только водку, сахар и кое-что из продуктов, все остальное надо было изловчиться и достать.
Все эти тонкости я вскоре постигла и утонула в житейских проблемах и трудностях быта. А папа все чаще с тревогой спрашивал:
— Лариса, почему ты дома? Ты когда-нибудь бываешь на занятиях?
— Папуля, сегодня только две лекции. Ну зачем мне тащиться на факультет, терять время, если я могу все это, даже больше, прочесть дома?
И я кивала на стопку книг на полке, а отец вздыхал. Но даже в те времена я читала много. Чтение давно стало главной потребностью для меня, и даже Игорь, пожелай он того, не смог бы отучить меня от книг.
Мои книжки и тетрадки сиротливо теснились на полке, на журнальном столике и на кресле. На письменном столе были разложены рукописи и тетради Игоря. Он не раз великодушно предлагал мне заниматься за столом, но для меня это было священное место. И покушаться на него я не посмела.
Поэтому обычно занималась уютно свернувшись калачиком в кресле, или лежа на диване, или на кухне, где помешивала или стерегла очередное кушанье. В конце концов я так наловчилась, что могла заниматься или читать где угодно. Даже в метро. Ведь раньше я проходила до факультета не более трехсот метров, а теперь дорога отнимала больше часа.
На занятия все-таки ездила, особенно на практические. Но что толку? Садилась у окна, глядела на уютный сквер возле цирка. Мысли тут же уносились прочь, в Измайлово или в ближнюю кулинарию, где мне предстояло запастись съестным. Игорь любил бефстроганов или хорошее жаркое.
По этому поводу я часто шутила:
— Люди, которые занимаются такими тонкими материями и живут исключительно духовной жизнью, должны питаться только медом и акридами.
— Врагу не пожелаю такой рацион, — отвечал Иноземцев, уплетая тушеную картошку с бараниной.