Преследуя Аделайн (ЛП)

Толстовка расстегивается, и он медленно стягивает ее с моих рук. Материал падает на пол, по которому сегодня тысячу раз ступала грязная обувь.
Это похоже на жестокую метафору. Наряду с одеждой, моя плоть и душа будут запятнаны этой ночью.
— Кто-то может зайти сюда, — шепчу я, мой голос едва пробивается сквозь напряжение в воздухе.
Он улыбается — лукавой улыбкой, которая говорит мне, что он не будет возражать, если кто-то это сделает.
— Как ты думаешь, что они сделают? — просит он, поднимая мою рубашку, подушечки его пальцев касаются моей кожи. Мурашки поднимаются, физическая реакция от электричества, танцующего по моей коже, когда он прикасается ко мне. — Как ты думаешь, они будут смотреть? — спрашивает он. — Как ты думаешь, им понравится вид твоего обнаженного тела? Может быть, они получат удовольствие от того, что твоя капающая киска будет отражаться в их глазах, куда бы они ни посмотрели. Или красивый румянец на твоей груди, когда ты кончаешь. Думаю, им бы даже понравилось наблюдать, как твои глаза закатываются к затылку, когда мой член заполняет тебя так полно, что ты не можешь больше вместить меня в себя.
Укол страха вонзается прямо в мое сердце, заставляя его работать в усиленном режиме. Но все же мое тело реагирует гораздо более мрачным образом.
Так же, как и его слова, я чувствую, как пульсирует моя киска, как постепенно увлажняются мои трусики, пока не становится так, как он сказал — капает.
Смогла бы я смириться с тем, что незнакомец смотрит? Не думаю. Но что-то в том, как он рисует эту картину, заставляет меня задуматься, позволила бы я это сделать в любом случае.
— Ты не будешь против, если другие люди увидят меня голой? — задыхаясь, спрашиваю я, наблюдая, как моя рубашка падает на черный пол. Его пальцы скользят вверх по моему позвоночнику, медленно и целенаправленно. Они горят, как лава, обжигая мою плоть.
— Нет, — бормочет он мне на ухо. Я смотрю на него через зеркало, его глаза опускаются вниз, пока не нацеливаются на мою грудь. Лямка бюстгальтера затягивается, материал впивается в кожу, прежде чем ослабнуть. Черные кружевные чашечки, поддерживающие мою грудь, падают и обнажают меня полностью.
Мои соски болезненно напряжены. Когда он видит мои затвердевшие пики, его язык проводит по нижней губе, как будто у него слюна выделяется при виде этого зрелища.
— Хочешь знать, что бы я сделал? — спрашивает он. — Я бы позволил им смотреть. Я бы позволил им смотреть, как я объявляю тебя своей и владею каждым дюймом твоего тела. Они бы смотрели, как мой член заполняет каждую из твоих дырочек, а потом смотрели, как ты плачешь от того, как сильно ты кончила. А потом я бы убил их нахуй. Мой член был бы еще мокрым от твоих соков, а я бы перерезал им глотки за то, что они посмели даже взглянуть на то, что принадлежит мне.
Страх внутри меня сжимается в острую точку, угрожая разорвать шарик здравомыслия, который у меня остался.
— Ты психопат, — задыхаюсь я. На этот раз он смеется, темный гул доносится прямо до вершины моих бедер.
— Ты научишься любить это, — рассеянно пробормотал он. Его внимание отвлечено, когда его руки скользят по моему плоскому животу и касаются груди. У меня отнюдь не маленькая грудь, я была благословлена хорошими генами. Но размер его рук — они настолько большие, что из-за них моя грудь кажется маленькой, едва переполняя его руки.
Он монстр. Внутри и снаружи.
Тем не менее, я чувствую, что мои трусики становятся все более мокрыми.
Не должно быть так, чтобы тело одновременно испытывало ненависть и желание, но, полагаю, мы все были бы безжизненны без сложных человеческих эмоций.
Он сжимает мои груди, почти до боли.
— Скоро я их трахну, — обещает он, прежде чем отпустить их и переместить руки к пуговице моих джинсов.
Одним движением его рук мои действия прокрадываются внутрь не более незаметно, чем грабитель банка в хранилище, полное денег.
Какого хрена ты делаешь, Адди?
Черт, я не знаю. Это неправильно. Очень, очень неправильно. Но я не мешаю ему расстегнуть мои джинсы. Я также не мешаю ему зацепить большие пальцы с обеих сторон и потянуть их вниз.
 
Сначала он помогает мне снять обувь, а затем полностью освобождает джинсы. На мне остались только черные кружевные стринги.
Я сглатываю, мое сердце бешено колотится, когда я вижу наше отражение. Он все еще полностью одет, его взгляд метался по зеркалам, пытаясь рассмотреть каждый угол моего раздетого тела. Он выглядит так, словно не может решить, на какое зеркало остановиться. Я борюсь с желанием прикрыться. Я нахожу акт укрытия более неловким, чем стоять почти полностью обнаженной перед красивым мужчиной.
— Ты тоже должен раздеться, — настаиваю я.
Наконец, он выходит из-за моей спины и встает передо мной. Мне больно смотреть в его непохожие глаза. Это кажется более реальным, когда я смотрю на них не через стеклянное зеркало.
Впервые этот момент с Зедом ощущается по обоюдному согласию. И я не уверена, хочу ли я этого. Но какой, блядь, в этом смысл? Не хотеть, чтобы это было по обоюдному согласию.
И все же, какая-то больная часть меня хочет, чтобы он заставил это сделать. Чтобы потом я могла изображать жертву? Продолжать притворяться, что моя киска не плачет по нему и что я не предвкушаю ощущение его внутри меня?
Легче изображать жертву, когда ты не являешься вдохновителем всех своих плохих решений.
— Если ты действительно этого хочешь, маленькая мышка, то тебе придется это сделать, — тихо говорит он. Он смотрит на меня так, словно не верит, что я добровольно раздену его. И я думаю, он знает, что этот взгляд делает со мной. Этот засранец точно знает, что я не способна отступить перед вызовом.
Я оказываю ему то же уважение, что и он мне. Я раздеваю его медленно. Нежно. Намеренно провожу пальцами по его коже, вызывая собственную дрожь и рычание от нетерпения.
Я задыхаюсь, когда снимаю с него рубашку. Шрамы на его лице на этом не заканчиваются. Две тяжелые ножевые раны испещряют его кожу — одна через сердце, другая через рельефный пресс. Кожа приподнята и зазубрена, на фоне его загорелой кожи она ярко-розовая.
И они все еще причиняют ему боль.
Когда я провожу по ним кончиками пальцев, он напрягается от моего прикосновения и стискивает зубы.
Это не физическая боль. Эти шрамы давно зажили. Но они как айсберги. Внешне они безошибочны и внушительны, но под поверхностью скрывается нечто гораздо большее и угрожающее. Что-то, способное погрузить человека в пучину порока, как «Титаник».
Они глубоко ранили его изнутри, и я очень хочу знать, что их вызвало.
Там, где нет шрамов, есть замысловатые татуировки. Дракон обвивает его бок и грудь, огонь вырывается из его пасти и спускается по плечу Зеда. На противоположной стороне покоится русалка, прекрасная женщина заглядывает через ее обнаженное плечо.
Зеркала позволяют мне видеть все остальные элементы, покрывающие его тело — вниз по обеим рукам и по всей спине. Все красиво и мастерски сделано.
— Ты не спрятал ни одного шрама, — тихо замечаю я, проводя пальцем по морде дракона. На самом деле, похоже, что татуировки намеренно обходят стороной рельефную плоть.
— Я не прячусь от своих неудач.
Его неудачи — не единственное, что делает его тело красивым. Он до отказа набит мускулами, но не слишком громоздкий. Его телосложение дает понять, что он может убить вас мизинцем, не выглядя при этом так, будто он принимает стероиды на завтрак.
И как будто это не превращает мои колени в желе, толстые вены, идущие от его шеи, вниз к его толстым рукам и к его массивным кистям, являются моей погибелью.
Он… чертовски феноменален.
Он внимательно наблюдает за мной, его глаза пылают, когда я изучаю его. Он почти вибрирует под моим медленным взглядом, поэтому я двигаюсь дальше и возобновляю свою пытку. Проходит всего несколько секунд, прежде чем он начинает кипеть от желания трахнуть меня.
Я чувствую столько силы в кончиках своих пальцев, что не могу представить, сколько силы было бы у меня, если бы я любила его.