Постскриптум (СИ)

— Не тебе ведь потом разгребать последствия, — зло и откровенно устало отвечаю, вытягиваясь во весь рост, перестав подпирать стену. Не смотрю на него. Не хочу. Продолжаю вести подсчеты, вычеркиваю несколько заказов, понимая, что все же переоценила себя и не успею в назначенный срок. Прямо перед ним созваниваюсь и переношу даты, либо вообще отменяю. Бесконечно долго ищу компромиссы и даже делаю скидки, которые не совсем уместны.
Слышу, как официантка говорит, что торт через пять минут будет готов к выносу. Понимаю, что не время сейчас решать проблемы и нужно расслабиться, ведь сынуле сегодня пять лет. Он взрослеет так быстро, что я не поспеваю расти с ним же морально. И надо радоваться или горевать о том, как быстро летит время. А я стою в полумраке, щурюсь и свечу себе мобильником в записную книжку, игнорируя стоящего совсем близко Лешу. Пытаюсь дышать через раз, чтобы чертов запах его парфюма не сумел пробраться мне в легкие. Ни к чему. Вроде и не цепляет он так, как раньше, и не вспыхиваю я от одного лишь взгляда, но воспоминания… они готовы прогрызть себе дорогу из закромов и ворваться вереницей картинок в голову.
— Рано или поздно, но поговорить нам придется — и о многом, — снова делает попытку заговорить. Расставив ноги на ширине плеч и сунув руки в карманы. — Лина, ребенок не виноват в том, что произошло между нами.
— Слушай, ну вот зачем тебе все это? — Даже не пытаюсь скрыть раздражение. — У тебя маленькая дочь. Любимая жена, которую ты знаешь с пеленок. Идиллия прям. Нахрена тебе мы? Ну, потешил ты свое самолюбие, поставил сына в известность. Что теперь? Будешь разрываться на две семьи?
— Я тебе еще раз повторяю: я хотел от тебя ребенка, — с глухим рычанием отвечает, придвигается ближе, подавляет, как и раньше, своей аурой, а мне становится смешно. И горько. Горько и смешно. Влияет ведь на меня. Пусть совсем немного. Каким-то слабым отголоском, однако утверждать, что за прошедшие годы выветрилось до последней крупицей каждое ощущение от его присутствия, я не могу.
— Похоже, только его ты от меня и хотел, — с полубезумным смешком вырывается. Воспоминания все же заполняют, медленно, словно отравляющий газ. Невесомой полупрозрачной дымкой проявляются в голове образы, казалось бы, давно захороненные. — Что же, инкубатор таки дал тебе то, чего ты желал, правда, скрыл. Ну, прости? — полувопросительно выходит. Злость то раздувается, то сдувается, как воздушный шарик, в груди. А немая ярость напротив на мой прямой вызов подогревает суровую решимость оградить себя от его присутствия в наших с сыном жизнях. Свести к минимуму. По праздникам — как максимум из возможного. На большее я не соглашусь.
И как же чертовски вовремя, хоть что-то сегодня так, как нужно, и в подходящий момент… выезжает столик с приборами, тарелками и тортом, который я всю ночь и полдня лепила для ребенка. И я, вцепившись клещом в эту возможность, с улыбкой принимаю эстафету и выкатываю сама его в зал. Потому что хрен его знает, чем бы все обернулось в том темном углу, припоздай они на пару минут. Двигаюсь по помещению, где уже потух свет, а свечки ярко полыхают на огромном ярком торте.
Илья вскакивает со своего места и несется к нам, с таким искренним восторгом осматривая каждую фигурку. Что я перестаю сдерживать эмоции.
— С днем рождения, сыночек, — смахнув все же вырвавшуюся слезу, крепко его обнимаю, а после мы оба счастливые — я наигранно, а ребенок буквально лучась, как лампочка, — задуваем свечи. Ильюша виснет на моей шее, благодарит за торт его мечты. Расцеловывает неуклюже, измазываясь моей помадой. Обещает быть самым лучшим и самым послушным и по-детски так трогательно и мило повторяет, что я самая любимая мамочка на свете. Самая лучшая, и он никогда не бросит меня и не отдаст никому. И будет ходить в кружок и выполнять каждое задание тренера. И упорно готовиться к школе. Все эмоции, на которые способен, выливает в своей пылкой речи, и все настолько неважно становится.
Не важно, что у меня внутри дыра с кулак растягивает свои неровные края, увеличиваясь все больше. Плевать, что я трачу последние запасы на сегодняшнее застолье, и завтра будет допрос с пристрастием от сестры. Потому что она видит, насколько нездоровая атмосфера. Даже глаза, странно сверкающие в полумраке, наблюдающие с нескрываемой болью, не трогают совершенно. Я не хочу его видеть и думать о нем тем более. Сегодня день моего главного в жизни человека, и никакая тварь этого не испортит. Не позволю.
 
Но я зря понадеялась, что сюрпризы за вечер закончились.
Остается не более часа до нашего ухода из кафе. Пора выплачивать оставшуюся часть за празднество, чем я и занимаюсь, подсчитывая незапланированные траты в виде разбитой посуды или испорченной скатерти. Обсуждаю скидки, пытаюсь максимально выжать выгоду для себя. И тут появляется западло. Уж где-где, а здесь я не хотела видеть рожу Леши совсем.
— Я заплачу, — с видом отца семейства достает бумажник, а меня начинает распирать от вспыхнувшей злости.
— Засунь себе их в задницу, — шиплю, не церемонясь и наплевав на то, что незнакомый человек становится свидетелем нашей стычки. Может, он и хочет показаться благородным и решает проявить участие. Но меня этот шаг так сильно бесит, что я сама не ожидала от себя такого. Вмиг став похлеще дикой кошки, разве что не бросаюсь на него, чтобы расцарапать к чертовой матери надменное лицо.
— Не глупи. Подарок я не покупал как раз с этой целью.
— Подачки свои оставь себе. Нам ничего от тебя не нужно.
— Мы на пару минут, извините, — словно мы семейная пара, решившая выяснить «у кого больше», хватает меня выше локтя и тащит к черному выходу из заведения с явно твердым намерением выяснить отношения здесь и сейчас, но без свидетелей.
— Руки убрал, — пытаюсь вырваться из захвата, при этом необдуманно резко дернувшись, отчего две верхние пуговицы на пиджаке выскальзывают из петель, и грудь почти вываливается наружу. Полностью.
Картина маслом: я, взбешенная, разве что молнии глазами не метаю, он, приросший взглядом к моему «декольте». И напряжение в тысячи вольт, словно по щелчку назревшее. Ситуация из разряда или поубиваем сейчас друг друга или…. Поднеси спичку — и вспыхнет.
Отворачиваюсь, стремительно крутанувшись на каблуках. Поправляю одежду, достаю из кармана пачку сигарет и нервно закуриваю. Прерывать молчание не собираюсь. Сказать мне ему нечего. Деньги я точно не приму. Это так показушно… Будто, заплатив за праздник, он станет отцом года.
Его же явно ничего не останавливает. Ни мой грозный вид. Ни сказанные ранее слова. Достает спокойно деньги, хрустящие, словно только что с печатного станка. И протягивает с невинным видом.
— В задницу, Леш, прямиком в задницу сунь, — выплевываю на его жест. Хочется ударить. Снять туфлю и продырявить ему голову шпилькой. Разом избавившись от проблемы, внезапно возникшей в моей устоявшейся жизни.
Курю. Пытаюсь успокоиться, так как объяснять сыну, почему мать выглядит, как бешеная пантера, никакого желания. Молю господа бога, чтобы все решилось само собой, или чтобы стоящий напротив Леша был просто игрой моего измученного мозга. Но нет же. Совсем не похож на галлюцинацию, и руки горячие, будто температура его тела ближе к сорока градусам.
Смотрю, как он засовывает сложенные купюры мне в вырез пиджака. Чувствую кожей касание его пальцев и неприятное ощущение печатной бумаги, скользнувшей по соску. Хочу возмущаться и орать во всю глотку. Достать деньги и бросить ему в лицо, отхлестав ими его по щекам. Наговорить гадостей, припомнить все, что он сделал мне, и насрать, что прошла долбаная куча лет. Просто хочу и все. Меня рвет изнутри огромный снежный ком гребаных эмоций. Но я курю. Молчу. Закипаю, как чайник на газовой плите. Разве что пар из ушей пока не валит.
— Бросай курить, пассивное курение для ребенка очень опасно.
Фыркаю. Многозначительно приподняв бровь, выкидываю бычок и следом снова подкуриваю, намеренно пустив струю дыма в его сторону. Указывает. Он, мать твою, стоит тут с нравоучительным видом и указывает мне! Да какое он имеет право?!