Письма в пустоту (СИ)

Мы с Альентесом переглянулись, он показался мне расстроенным.
— Послушай! — я вскочил на ноги, — Кто тебе дал право вот так вмешиваться и говорить нам гадости?! Кто тебя просил пугать нас?! Тебе нравится издеваться над более молодыми воспитанниками?
— Пугать вас? — Скиталец покачал головой, — Ты не выглядишь испуганным, скорее встревоженным и обеспокоенным…
— Что ты лезешь мне в душу?!
— Я? Нет. Вы сами за мной пошли, не так ли? Я прекрасно уловил движение, особенно такое нелепое и неаккуратное. Вы жаждали со мной контакта, вот он я, — он развел руками, как бы открывая нам свою сущность.
— Тебе показалось, — буркнул я и сел обратно на траву.
Альентес молчал.
В воздухе повисло напряжение.
— А он слабее тебя. Даже не физически, скорее морально, — наконец, произнес слепец. Его рука качнула рукоять копья в сторону моего товарища.
Альентес испуганно ойкнул и схватил меня за рукав.
— Эй! Отстань от нас! И не трогай Аля! — заорал я.
— Сколько заботы, — фыркнул Скиталец, — Только вот слабейшие не выживают.
— У нас все будет хорошо! — с силой выговорил Альентес.
— У вас? Ты уверен?
— Да. Все определено.
— Ну, прямо Валтасаров пир, — усмехнулся парень.
В его змеиных манерах сквозила злоба.
— Уходи! — холодно и очень строго произнес Альентес.
— Хорошо, — легко согласился слепец и, пожав плечами, добавил, — Пойду, не я буду тем злодеем, что помешает вам в милой семейной идиллии.
Он ушел.
Я прижал к себе Альентеса и сказал ему ничегошеньки не бояться, ведь я смогу его защитить.
Тогда мне на самом деле так казалось…
  
ГЛАС ВОПИЮЩЕГО В ПУСТЫНЕ
 
Я вскочил на кровати и потер заспанные глаза. Сон меня одолевший оказался воспоминанием из детства. И как я мог все эти годы жить столь спокойно, зная, как страдал мой лучший друг? Я забыл о нем. Непростительно… Я отказывался думать об Альентесе, и каждодневной суетой забивал грустные воспоминания. Мне было тяжело, и я, будучи все же ребенком, постарался оградить себя от мрачных мыслей.
Шли года, а я привык избегать мыслей об Альентесе, будто ничего не произошло.
Мне нет оправдания.
Вообще, корни моего трепетного отношения к Алю кроются в детстве. Рос он чахлым ребенком, постоянно болел и нуждался в непрерывной опеке. В возрасте шести лет волей судьбы мне пришлось с ним сойтись — мы стали соседями по койкам в общей спальне. До этого момента я видел Альентеса лишь издали, но даже так он мне нравился и вызывал исключительно положительные эмоции. Наше сближение породило крепкую дружбу. Его чувство юмора и талант меня покорили, и я не смог отстраниться от этого болезненного мальчишки. Благодаря моей заботе, Альентес пошел на поправку и вскоре стал крепнуть на глазах. С тех пор мы были неразлучны.
Я любил его всей душой как родного брата. И пусть он был старше меня почти на год — ровно одиннадцать месяцев разделяли нас — я все равно считал его своим младшим родственником, нуждающимся в моей постоянной заботе.
Наша недавняя встреча взбередила мне душу. Мой привычный мир был вырван с корнем, а воспоминания, словно голодные хищники, накинулись на незащищенный разум.
Альентес… Это имя я готов шептать бесконечно долго, упиваясь сладким ароматом дорогих моему сердцу звуков.
От этого мне страшно.
А еще страшнее от голоса Рауля, витающего даже теперь в воздухе.
«Что ты почувствовал, когда коснулся его тела?» — вопрошает мираж Учителя.
Я не хочу отвечать, потому что ответ сводит с ума. Как только мои губы коснулись кожи товарища, я ощутил трепет по всему телу. Все прежние эмоции разом обрушились на меня. Это было похоже на сон, на опьянение, я сорвался на дрожь, и мне захотелось большего… Но чего? Такие непривычные чувства. Я не знаю, что мне делать. Я люблю Аля как брата, но эмоции, которые всколыхнуло во мне прикосновение, не были похожи на милое родственное единение, скорее на обожание дорогого человека, на страсть… но…
— Диего! — в мою комнату ввалился Данте и сбил меня с мыслей.
 
Он застыл в дверях, почесываясь и потирая босой ступней ногу. Его любимая розовая пижама с медведями выглядела сегодня особенно пошло.
— Что тебе надо? — с раздражением спросил я.
— Ты стонал во сне, — отозвался мой сосед и сощурил свои и без того небольшие глаза, — Ты же знаешь стенки тонкие, я не мог не услышать. Вот заглянул проверить все ли в порядке с моим драгоценным напарником. Данте щелкнул языком, что означало его язвительное настроение.
— Я так понимаю, ты имел разговор с Раулем, — первым начал я.
— Да, Диего, Учитель рассказал о твоих постыдных желаниях.
Данте прогарцевал по комнате и бесцеремонно уселся на мою постель, задирая ноги на простынь.
— И в чем же постыдность? Я хочу помочь другу.
— Я твой друг!
— Ты эгоист, — цыкнул я и отвернулся.
По-честному, Данте меня бесил с самого своего появления. Но, несмотря на его невыносимый, а попросту стервозный характер, он все же не был виноват в моем негативном отношении, просто меня злило, что этот мальчишка служил заменой Альентеса.
— И что? — Данте сладко зевнул, — В любви к себе нет греха.
— Разве?
— Да, а вот предавать друзей нельзя.
— Вот я и не предаю…
— Он тебе никто!
— Скорее ты…
— Рауль нас растил как братьев, ты не можешь игнорировать пожеланий наставника.
Сегодня Данте был в циничном настроении, от чего его карие глаза казались меньше обычного. Что касается общего описания моего напарника то фраза «лисья морда» характеризует все, и дальнейшие описания не требуются. Разве что, стоит заметить, что волосы у Данте были чернее ночи и колючее терновника, от чего торчали в разные стороны, как иголки у ежа. А еще на его губах постоянно играла гадостная улыбочка, выдающая насмешку над всеми окружающими, усиливал эффект противный вострый нос. Я давно прозвал Данте лисом, и считаю, что был кругом прав. Он такой, хитрый и злопамятный, но одаренный и смелый, поэтому считается одним из способнейших молодых братьев ордена.
Он младше меня на год, точнее на три месяца. Но разница в годе рождения определила его в младшую группу, поэтому изначально мы росли порознь.
Я молчал, Данте тоже. Кажется, он считал количество камней, мостивших потолок.
— Что ты от меня ждешь, Данте? — наконец, проговорил я, хмурясь.
— Ничего! — хмыкнул он, — Я лишь сижу рядом со своим братом, разве нельзя? Тебе не приятно мое общество?
— Я вообще-то спал…
— Врешь, я слышал, как ты проснулся, вскрикнув.
— Какое твое дело?
— Ты заставляешь меня ходить по кругам словесного ада. Я же уже объяснял.
— Ты ведь Данте вот и ходи по своим кругам.
Данте фыркнул и, спрыгнув с кровати, потопал обратно к себе, при этом гордо задрав голову. Он обиделся.
В отместку меня точно ждет какая-нибудь пакость.
Но я не хочу сейчас думать о Данте и его норове, скорее меня беспокоит Рауль и Лига Старейшин. Разрешат ли мне вновь сопровождать Альентеса?!
  
БЛАЖЕН, КТО ВЕРУЕТ
 
Маленький мышонок изо всех сил рвался к спасительной щелочке в стене старого коридора, ведущего в помещение библиотеки монастыря розенкрейцеров.
Пушистый персидский кот, подавляя свою природную лень, следовал по пятам за своей серой жертвой. Но тучность и неповоротливость мешали усатому охотнику настигнуть цель.
Казалось, мышонок спасен — ведь до норы оставался какой-то жалкий метр.
Но тут вмешался сам бог, точнее его верный служитель.
Худой высокий мужчина с нервическими чертами лица и такими же нездоровыми ужимками одним махом пригвоздил мышку к месту, прижав лакированным ботинком хвост бедняги.
 
Кот неторопливо настиг беглеца, а мужчина с довольной ухмылкой тонких губ передал чужую жизнь в руки мучителя. Кот забавлялся, играя жертвой в удушливом захвате белых лапок.
Мужчина сделал шаг назад и прислонился к стене. Он скрестил костлявые руки на груди и с довольным лицом стал наблюдать, как угасает жизнь. Черная атласная сутана монаха делала его кожу серой, и отбрасывала тень на возню кошки с мышкой. На лице незнакомца играла довольная улыбка, и тысячи мелких морщинок подчеркивали ее, сплетаясь в лик садистского наслаждения. Мужчине было далеко за сорок, но поджарость и худоба делали его моложе. К тому же он обладал густыми черными волосами, аккуратно постриженными и уложенными волосок к волоску. Короткая геометрически выверенная челка обрамляла мощный крутой лоб мужчины, зрительно делая его еще выше и круче, чем он есть. А квадратный подбородок с ямочкой придавал лицу неуловимую суровость. Из-под лидерского разлета черных бровей нездоровым блеском мерцали темные глаза. Но самым значимым в лице был орлиный нос, величающий профиль мужчины. Казалось, лик Мефистофеля лепили именно с этого монаха.