Письма в пустоту (СИ)
Джордж снова развалился в кресле.
— Так вот, мое воображение прямо так и рисует картину, как боров Сизиф на толстых сардельках-цыпочках крадется в зал, где лежат заявки. Он замирает над ящиком с бланками, крутит шеей, насколько позволяет второй подбородок, плавно переходящий в грудь десятого размера, хы, удостоверяется, что никто его не застукает и быстро подкладывает бланк Игнасио первым на очередь.
Гленорван смеется.
— Нет, конечно, все не так было. Просто все заявки кроме заявки Игнасио были проигнорированы, все равно правом подписи обладает лишь Сизиф, ему и карты в руки.
Джордж злобно хмыкнул.
— Поэтому, прекратите себя винить, братец Рауль, — от внезапного адресного обращения Рауля пробил ток, и он аж подпрыгнул, жадно впиваясь в экран влажными от слез и резкого света глазами.
— Да, да, — Гленорван наигранно просто замахал руками, — Я все знаю, столько шпионов болтается возле меня. Я в курсе ваших маленьких трагедий. Наставник Рауль, мы не знакомы, поэтому на Вы будет удобнее. Я много слышал о Вас… Хм, я знаю, вы хотели забрать Альентеса в послушание, но проворонили. Да, вы, мягко говоря, облажались, но верьте мне, если бы вы подали заявку самым первым, за год раньше, и дежурили бы у дверей зала с бланками круглые сутки, демонстрируя небывалое рвение, ничего бы не изменилось… Вы ничего не могли поделать. Факт! Когда решают верха, правила не работают. Беспринципность. В память о Пабло, не мог вас, Рауль, не утешить…
Рауля качнуло, будто земля ушла из под ног, и он в одночасье стал маятником. Заветное имя прозвучало так живо, — вот она долгожданная весточка! Монаха затрясло. Одно только имя Пабло повергло его в пучину трепетного волнения.
— Эй, розы! — но Джордж спешил разочаровать вечно ожидающего Рауля, он сменил тему, — Вы, должно быть, думаете, что я говорю здесь без доказательств, иными словами, лапшу на уши вешаю, — Гленорван оперся на руку и хитро заулыбался, — Ваше право. У меня нет доказательств… Точнее есть, но я их не использую. Я мог бы с легкостью продемонстрировать истинность заявлений об Альентесе, но я не хочу. Understand? Я не желаю… Я же не вы, беспринципные твари, — американец произносил свою речь с лукавой улыбкой, — Мне достаточно было лицезреть молодого парня, доведенного до исступления, полагающего, что он вещь и умоляющего его трахнуть. Да, я сам его подтолкнул к позору, нашпиговав афродезиаками. Ну и что… Я вовремя остановился, вовремя понял — достаточно ему страданий. Гленорваны не добивают раненных. Это глупо… Еще раз повторю, я мог бы доказать, но не стану, из-за Альентеса я не посмею. Точнее, я не позволю себе поступить низко, потому что слишком уважаю и ценю себя.
Джордж вздохнул и растянул губы в еще более высокомерной улыбке.
— Сизиф, ты узрел свою ничтожность? — спросил он в пустоту, — Как же… Не думаю. Раз ты пошел на препарирование живой мыши, тебя вряд ли тронут мои слова. Скорее ты испугаешься потерять кресло председателя, струсишь перед всеобщим порицанием, ведь ради власти и признания ты истощил себя, измучил нервными переживаниями и склонами эмоциональных гор. Ты пер такой тяжелый камень всю жизнь, но вот загвоздка, зачем? Твой враг был так далек от борьбы за власть… Тебе стоило расслабиться, и возможно, сейчас ты бы наслаждался тем, к чему так отчаянно стремился. Дурак! Старый дурак!
Гленорван смеялся.
— Ты уничтожил ребенка, каков герой! Ха-ха! — сквозь смех тараторил американец, — Знаешь, твой Игнасио тебя достоин. Беспринципность… Странно, но ваши воспитанники были, наоборот, в противовес вам, воплощением принципов. Альентес отдельная песня, но вот Пабло… Простите, Рауль, не могу не сказать…
— Скажи же! — не выдержал монах, сжимая на груди кулаки.
Фабрицио обеспокоенно глянул на коллегу.
Джордж протянул мгновение и соизволил заговорить:
— Я знал Пабло, интересный оказался человек. Мы вроде как считались врагами, но я его уважал, да и он меня. Нормально, между прочим, для достойных противников. Он ненавидел орден, он бы предпочел жить одними заданиями. Он не уходил, потому что не был предателем. Но он всегда возвращался в монастырь… шел в сердце Содома и Гоморры противное ему. Шел… Лишь ради одной встречи. Думаю, кому надо тот поймет. Вся его причина вернуться состоит в одном человеке. Пабло показал мне истинную силу, силу верности, доблести, храбрости, любви, если угодно… Но желчь Игнасио разрушала и его. Пускай Пабло был слепцом, но он утверждал, что без глаз острее чувствует окружающий мир, особенно дорогого ему человека…
Гленорван замолчал.
Сквозь тишину смятения прорывались сдавленные всхлипы Рауля. Он больше не мог терпеть.
— Только живи… — беззвучно шептали его губы.
— Эта парочка, Сизиф и Инасио всегда уничтожали все прекрасное. Извращения нарекали традиционным подходом, издевательства воспитанием, да не только они. Вы все розы! Вы потворщики зла, жестокости, разврата и беспринципности! И все это в обертке красочной лжи. Сизиф, а ведь на твоих руках кровь… Остальные даже не догадываются о судьбе некоторых братьев, доведенных жестокостью Игнасио до точки кипения. Давай расскажем!? Прольем свет?
Все замерли, казалось, даже сердцебиение монахов резко остановилось.
Джордж смахнул со лба прядь волос.
— Рауль простите… Я убью вас сейчас, но… — американец сделал паузу, — Игнасио, подлая тварь, это ведь ты довел Пабло до suicide? Ха! Пусть он любил, но он жил на пределе. В конце концов, его гордость и честолюбие не выдержали того, что с ним сотворил наставник. Даже любимый человек не вдохнул в Пабло жизнь, он устал… Вот и все. Его глаза уничтоженные серной кислотой, видели гораздо больше, чем могло показаться. Пабло узрел финал и потянулся к нему. Когда он поджег себя на глазах бойцов Акведука, нас охватил священный ужас. Мы подумали, неужели все бойцы роз такие… Неужто нам настал конец… Game over. Но нет, Пабло был Пабло… Он горел, смотря в небо. Он звал лишь одно имя… как молитву, как песню, как истину. Я похоронил его на Бостонском кладбище, могила 34785. Рауль в любое время…
Джордж не договорил, да и не требовалось вовсе. Он чинно поклонился и свет померк.
На экране белым цветом высветилось одно слово: Truth.
Сначала было тихо.
Потом вопль Рауля сверг время с его книжного трона, пробудив спящее эхо.
— Неееет! — орал монах, — Пабло! Неееет!
Он метался из стороны в сторону, представляя из себя ужасное зрелище. Все вокруг были и без того шокированы, но дикий вид всегда кроткого брата, поверг розенкрейцеров в настоящее оцепенение.
— Мертв! — Рауль выплеснул боль легкими, разорванными криком, — Пабло! Ааааа!
Мужчина с ревом кинулся на Игнасио. Брызжа слезами, соплями и слюной, Рауль стал отвешивать ненавистному монаху звонкие пощечины, размазывая его слюни по лицу. Рауль впал в глубокую истерику. А в ней никто не красив.
Игнасио смеялся ему в лицо.
— Хватит! Рауль! Умоляю, не надо, — наконец, очнулся Фабрицио, хватая товарища в охапку и оттаскивая от избитого, но счастливого Игнасио.
— Нет! Нет! А-а-а! Нет! — не унимался Рауль, тарабаня по груди Фабрицио кулаками.
— Поплачь, поплачь, — только и мог нашептывать растерянный монах и без того рыдающему как извергающийся гейзер собрату.
— Все… Все он! Сволочь! Нет, Пабло! Живи! Нет! — повторял, задыхаясь, несчастный Рауль.
Он упал на колени и выл в голос.
Объятия Фабрицио оказались теплыми, такими добрыми, уютными, Рауль чувствовал тепло, исходящее от товарища, его сострадание и сочувствие. Но от этого становилось еще больнее. Ведь это были объятия не Пабло…
Рауль вскинул голову, пустота в его сердце ныла. Из души только что вырвали значимый кусок, и она фонтанировала болью. Глаза полные ненависти нашли на балконе старейшин трясущегося зелено-желтого Сизифа.
— Ты! — проревел Рауль, не обращая внимания на пузыри собственных сопелей, — Ты! Убийца! Проклинаю! Будь ты проклят!!!!!
— Не надо! — взмолился Фабрицио.
— Проклят! За все! За Пабло! За Альентеса! За Диего! За меня… Проклят!! Ты сломал нам жизнь!!!